«А ты мастер своего дела». – с ухмылкой заметил Шрам.
«Та еще свинья. – без особого желания продолжать разговор, ответил Клок, но потом сам же и продолжил. – Бегала за мной. Но я ей сразу сказал, что если мы и спали, то это ничего не значит».
«Ну, да, спят все, сходятся единицы». – поддержал Шрам, тоже явно не желающий развивать эту тему.
«Все-таки, правильно ли мы поняли завет Спасителя? – как бы переключился Шрам, что бы развеять глупую и искусственную серьезность на лице друга, который только, что проиграл романтическую дуэль продавщице редиса. – Ну, вот сам посуди, ладно в старую эру, не было достоверных источников, которые могли бы на века запечатлеть и передать все заветы Спасителя. Оттуда и столько неразберихи было, 2 века назад это было, 5 веков, 10 веков? Как он выглядел? С бородой или нет? Светлый или темный? Да и вообще старец с посохом или восьмирукая женщина? А некоторые вообще считали, что ОН дракон!» – Шрам даже немного поперхнулся, сдерживая смех.
«Дракон? – влился в разговор Клок. – Чет, знакомое, что за дракон?»
«Животное такое, больше человека ростом, выглядит как здоровая крыса с крыльями голубя – Шрам замахал руками и высунул язык, для более достоверного изображения дракона. – В одной из книг святого писания есть. В той, которую жрецы зачитывают перед жертвенным постом. Икона, нарисованная на всю страницу: Спаситель, между первым и вторым пришествием, облаченный в железную броню, с длинной пикой, как та, которой мы погоняем свиней, спасает деву, как раз, от дракона».
«Дракона?» – толи спросил, толи согласился Клок, на деле просто тянущий время, что бы вспомнить или нарисовать у себя в голове эту картину.
«Да, дракон! Здоровая зеленая крыса с голубиными крыльями. – подытожил Шрам – Но суть не в этом…»
«А в чем?» – с радостью выдохнул Клок, так как ему можно было больше не рисовать у себя в голове дракона.
«В том, – продолжил Шрам, – что если ошибки и сомнения человечества после первого пришествия еще можно было понять, так как не было достоверных источников информации. То сейчас то, мы с точностью знаем, когда, зачем и с какими заветами приходил Спаситель. Эта информация прозрачна на сто процентов, бери и выполняй. Строй будущее равных, счастливых, образованных и сытых людей, но мы вместо этого собираем золото. Он второй раз отдал за нас жизнь, что бы мы могли жить, а мы в благодарность свечи льем. Правильно ли это?»
«Ха, проценты, – захихикал Клок, – слово-то, какое, аж язык чешется. Чего оно значит?»
«Долго объяснять, – отрезал Шрам, – используем для подсчета свиней у себя на ферме».
«Ишь ты, – с показательной напыщенностью возразил Клок, – Свиней процентами считают. Элитному мясу – элитный счет. Мы вот своих крыс по старинке, римскими цифрами считаем, а не процентами… А итог один – и те и другие будут мясом, которое даже считать не станут, пережуют и переварят. А на выходе, так вообще одно, не разобрать где проценты, где цифры».
«Ты меня специально не слушаешь?» – Шрам начал потихоньку выходить из себя.
«Слушаю, – спокойно ответил Клок, – просто пока сформулировать не могу».
Нависла небольшая пауза…
«Ну, вот смотри. Ты можешь себе на ужин позволить хоть процентную свинину, – Клока, по видимому, не отпускало это новое слово, – хоть обычную «римскую» крысятину. Что ты выберешь?»
«Выберешь ты, естественно, свинину, – сам себе ответил Клоп, – потому, что ты можешь себе ее позволить. Потому что ты заработал на нее. Да и просто потому, что она вкуснее и полезнее. Но к чему такие изыски? Почему бы ни есть всем крысятину? Ее полно, хватит и людям и апатридам, легче производить, да и, в конце концов, крысу придушить гуманнее и проще, нежели свинью».
«Но, нет, – продолжал отвечать Клок на собой же поставленные вопросы, – свинина вкуснее и лучше. И сегодня вечером, за ужином ты будешь есть, именно, свинину. И в голову тебе никогда не придут мысли отказаться от нее в пользу крысы. Так же и со спасителем».
«В смысле?» – начал терять нить логики Шрам.
«В прямом, – одернул Клок, – для чего Спаситель приходил на землю и дважды жертвовал собой?»
«Для нашего спасения, – ответил Шрам, – для того, что бы мы могли жить в достатке, что бы могли нести его заветы и прославлять имя его».
«Именно! – обрадовался Клок, понимая, что разговор идет по его сценарию. – «Что бы жить в достатке» мы уже обсудили. Хочешь свиньи, хочешь крысы. Но ты выберешь всегда свинью при возможности. Так же и с почитанием. Мы бесконечно виноваты перед Спасителем, и молить о прощении нам еще вечность. Так зачем нам почитать его в вонючей норе апатридов, когда мы можем это делать в храмах с золотыми сводами и стенами из шлифованного камня? А незачем! Вот поэтому ты каждый день идешь именно в храм, а не в трущобы апатридов, хотя молиться можно везде, хоть на работе. Вон, партийцы, даже во сне, наверное, читают какую-нибудь новую книгу из святых писаний».
«А если мы, в знак своего уважения и покаяния, украсим храм горсткой золота, что бы подчеркнуть, как сильно мы приклоняемся перед Спасителем? – не унимался Клок. – Разве это плохо? Разве кто-нибудь от этого стал более несчастным? Наоборот!»
«Может быть копатель, который ради этой горстки полгода в пыли камни разгребал?» – предложил Шрам.
«И что? – удивился Клок. – Я на ферме вообще крыс выращиваю, которых потом апатридам отдают. Получается моя работа еще более бесполезная? Копатель то потом сам же в этот храм и придет, на который собирал. А я вот за крысами не пойду. Да и вообще, в храм мы каждый день ходим, а от раскопок выходные есть».
«Может ты и прав, – сдался Шрам, – я уже сам запутался, но что-то мне не дают покоя эти мысли».
«Что за сомнения и вопросы? – удивился Клок. – Ты как будто прослушал всё, что тебе в Путилище четырнадцать лет говорили. Согласен, я тоже не ВСЕ ПРОЦЕНТЫ информации усвоил, но всё же суть мне ясна. И сомнения ко мне не закрадываются».
Клок, как бы причмокивал, почесывая язык, после очередного и уместного употребления его нового любимого слова.
«Вот смотри, – продолжал он, – видишь, вон там, на углу дома, у канавы, партийный лекарь пытается откачать избитого партийной стражей апатрида. По твоей логике, ее жизнь еще более ничтожна, чем моя, а моя более ничтожна, чем копателя, в общем, мы втроем никчемные люди, делающие бесполезную работу».
«А на деле, лично я считаю, что никчемный в этой истории только один – тот апатрид в канаве». – Клок закончил свою мысль и выдохнул.
«Кстати, она, очень даже ничего». – добавил Клок, кивнув в сторону лекаря.
Но это был лишний жест. Шрам уже несколько минут стоял, жадно впившись взглядом, в лекаря. Ему казалось, что весь день, а может и всю жизнь, его глаза повсюду искали именно ее. Все его, казалось бы, обдуманные действия и наблюдения за жизненными картинами, даже сегодняшнее разглядывание потолка в храме – всё это, были безрезультатные попытки отыскать взглядом этого лекаря. Поэтому, как только, в его поле зрения попали её очертания, взгляд, на подсознательном уровне, приклеился к объекту. И как бы Шрам не пытался стыдливо убрать свой взгляд, что бы ни привлекать внимание и ни выглядеть глупо, мозг не позволял этого сделать.
«Ты посмотри, как выглядит!» – Клок продолжал, привлекать внимание Шрама, не обращая внимания на то, что тот и без него давно уже был прикован.
И действительно. Шрам никогда не задумывался об идеале, но сейчас он понимал, что если бы и попытался себе этот идеал обрисовать, то сознание выдало бы лицо этого лекаря. В любом случае, теперь, если бы и зашел разговор о совершенной красоте, Шрам с легкостью и, не задумываясь, мог ответить, что в девушках ему нравятся: слегка округлые формы лица, тонкий рот и средний длинны нос. Что глаза у его девушки должны быть серого цвета, где в глубине должен был прорисовываться небесный оттенок, но при этом не заполняя всё голубым отливом. Что волосы должны быть у идеальной девушки, длинные и прямые, цвета на грани пепла и морского песка. И без разницы, что все видели морской песок только на картинках, каждый бы понял, о чем говорит Шрам. Теперь, если бы у них с Клоком завязался бы спор о женщинах, Шрам мог бы с уверенностью сказать, что для совершенства, формы груди и бёдер Славы излишни пышные, а вот талия и ноги солидарно соответствуют идеалу.
Клок тоже у себя в голове оценивающе описывал лекаря, но прервал он тишину, более лаконичным выражением.
«Да, я бы с ней тоже полежал в этой канаве! – Клок радостно захрюкал и добавил. – Правда, только после того, как она отмоется от этого апатрида».
«Ты слишком циничен». – на автомате прошипел Шрам, не отрывая взгляда от объекта.
«Да я ничего не имею против апатрида, – начал оправдываться Клок, пытаясь перевести всё в шутку, – все равны, просто они сейчас, как раз, на равных копошатся в этой канаве, а сегодня дождь какой был – за час не отмыться. Да и одинаковые они все, апатриды эти. Этот вон, может уже месяц как представился, и горит себе спокойно в гиене огненной, а она тискает его, таскает… не эстетично как-то».
«Плевать, на апатрида.– опять на автомате прошипел Шрам – мне интересней…»
Фраза была явно не закончена, но Клок решил не уточнять подробностей, тем более что сейчас он уже заметил, как Шрам смотрит на лекаря.
«А еще говорят, что гипнозом, только бездуховные апатриды обладают, – хотел пошутить Клок, но не решился и сам себе в мыслях подыграл, – нужно следить за нашими кошельками, так же как Шрам за лекарем…»
Постояв так с минуту, наблюдая кто за лекарем, кто за карманом Шрама, сеанс группового гипноза всё же был нарушен Клоком.
«Тебя сейчас партийная стража заберет, – начал Клок, – ты так пялишься, как будто сожрать её хочешь».
Шрам пришел в себя.
«Ничего не могу с собой поделать, – опомнился он, – действительно идеальная».
«Ну, что-то поделать всё же нужно, ты уже минут пять ее взглядом сверлишь. Иди, познакомься, что ли. А то она уйдет скоро… через час… или два, – Клок явно издевался, – а ты так и будешь стоять тут парализованный».
«Хотя, это тоже тактика, – взбодрился Клок, и решил всё же занять позицию шутника, – лекари, ведь, всем больным и убогим помогаю. Паралич, как известно болезнь, к тому же выглядишь ты сейчас весьма убого. Ты прав, у тебя есть все шансы. Сейчас она, наверное, бросит умирающего и кинется к тебе. По виду – тебе нужнее».
«Не думаю. – Шрам был не в состоянии оценить шутку друга. – И не говори так громко, она может услышать».
Но она не слышала.
Лекарь была усердно занята своим делом. Тем делом, которым ей было положено заниматься по завету Спасителя и решению партийных служителей.
Шрам продолжал пристально смотреть и восхищаться. Потрясающий пример, того, как Спаситель не ошибается, определяя нам путь. Пример того, что все занимают именно своё место. Идеальная. Но уже не во внешних качествах, а в любви к своему предназначению, в истинном сосредоточении на деле.
Лекарь сидела в грязи, держа на коленях голову апатрида. Она уже наложила бинты, зафиксировала руку, и сейчас зашивала рваную рану на голове пациента. При этом сам апатрид не вызывал у Шрама чувства жалости. Он не стонал, не просил о помощи и не был маленьким беззащитным ребенком, сам по себе, вызывающий чувство животного сострадания.
Но всё же было понятно, что лекарь, по настоящему переживает за исход спасительной операции. По ее суетливо бегающим глазам, было видно, что в данный момент, единственное, что её беспокоит, так это не испачканная роба, не холодная вода в луже, и даже не отвращение от самого апатрида, а только боязнь не спасти. Боязнь не сделать всё возможное.
Но апатриды, в отличие от людей весьма живучие. В какой-то момент, пациент сполз с колен лекаря и, перевернувшись на живот, что-то бубня, поднялся на колени. В этот момент, откуда то (Шрам этот момент пропустил) появилось еще два разнополых апатрида, подхватили под руки раненого и спешно повели в неизвестном направлении.
В этот момент, чувства Шрама сменились на абсолютно противоположные. Больше не было ощущения легкости и восхищения, была лишь злость. Примитивная, первобытная злость. Такая, что хотелось жечь и разрушать, а только потом разбираться в правильности содеянного.
«Эти черви сидят на наших шеях и только засоряют мир своим присутствием. – Шрам мысленно гневался на неблагодарного апатрида. – Он должен был лежать у нее в ногах и благодарить ее просто за то, что она обратила на него внимание. А за спасение.. За спасение даже не знаю, что он должен делать. Я вообще не понимаю таких жертв, ради существ, которые паразитируют за счет людей. Они не строят храмов, не молят о прощении. В отличие от этого лекаря, у них даже элементарного сострадания нет. Люди ради них работают, молятся, спасают им жизни. И что в благодарность? Ничего. Н-И-Ч-Е-Г-О. Смердящие твари».
Пока Шрам мысленно бичевал неблагодарного апатрида, лекарь, выполнив свою работу, куда-то испарилась. Когда Шрам это заметил – было уже поздно, след оборвался, и куда она направилась было непонятно.
«Куда она делась?» – опомнился Шрам.
… ответа не последовало. Он обернулся и понял, что Клок уже возле соседнего трактира охаживал очередных жертв.
«Клок!» – окликнул его Шрам.
«Чего? – ответил Клок, направляясь в сторону Шрама. – Тебя уже отпустил Амур, или паралич, или что, там тебя держало столько времени?»
«Куда она делась?» – повторил Шрам.
«Лекарь? Спасла жизнь апатриду, вогнала в ступор моего друга, встала, отряхнулась и пошла в сторону аббатства». – пояснил Клок
«Нужно ее догнать!» – не успокаивался Шрам.
«Это вряд ли. – оборвал Клок. – Где ты ее сейчас искать будешь? К тому же зачем тратить на это единственный свободный день? Сегодня воскресенье, мы отдали долг Спасителю в храме, на работу сегодня не надо. В моем списке дел на сегодня остался только один пункт – «Напиться в стельку!».
«И я планирую его выполнить. – закончил Клок. – Может, в этот зайдем?»
Клок указывал пальцем в сторону трактира, возле которого он только, что общался с новыми знакомыми.
«У тебя вид такой, что нужно сесть и всё обдумать, – пояснил Клок, – в таком виде однозначно не стоит никого догонять. Нужно всё взвесить, а лучше – выпить».
«Да, наверное, – Шрам понимал, что выглядит, в данный момент, он весьма рассеяно, – пойдем, пропустим пару стаканов».
В трактире «Свиная рулька», как и в любом другом трактире города, стоял полумрак. Все подобные заведения, отличались ярким светом, только снаружи. Внутри же, было принято держать «уютное» освещение. Этого принципа придерживались, потому что, выпить было, конечно же, не грех, но есть в этом, что-то постыдное. И хотя даже партийцы могли постоянно пить свою цветную, кислую брагу, делали это все, как бы, утайкой. То есть, вроде бы все и всегда, но стыдливо и тайком. Скрываясь, скорее, от себя, так как наказывать за это некому и не за что.
При входе в трактир, в нос с силой бил запах перегара и пота. А когда за спиной захлопывалась дверь, то эта смесь, человеческих испарений начинала, буквально, душить. В целом, это никогда и никому не мешало пить и развлекаться. Сразу у входа, стояла кучка изрядно помятых особей женского пола. По виду это были апатриды, наряженные в яркие, но замусоленные платья. Все прекрасно знали, с какой целью они тут стоят, но обращались к ним за услугами лишь самые безнадежные в амурных делах люди, ну или совсем пьяные и отчаянные. Что бы было проще понять – даже Клок их услугами не пользовался. А это о многом говорило.
В центре комнаты, за столами, уже вовсю шло веселье, два десятка пьяных мужчин и женщин смеялись, пили и обсуждали злободневные для них темы. Хоть данный трактир и находился почти на границе с трущобами апатридов, большинство собравшихся были, несомненно, последователями или партийцами. Об этом можно было утверждать по двум основаниям. Во-первых, в лицах присутствующих, даже, несмотря на изрядное опьянение, проглядывался интеллект. Во-вторых, последователь мог себе позволить посещать трактиры апатридов, хоть и желание такое могло возникнуть крайне редко, а вот апатриды старались избегать общественных заведений последователей из-за боязни быть неправильно понятыми, с вытекающими из этого последствиями. Исключением были лишь меретки, это разновидность блудных женщин, как раз тех, которые всегда топтались недалеко от выхода. Меретками их называли по саркастичной, и от того оскорбительной аналогии с преподобной мученицей Мульерис Меретрикис.
Мульерис Меретрикис (Mulieris Meretricis). Эта святая женщина, была современником и учеником преподобного Кайкуса Браиля. На ее долю выпала очень сложная судьба. Она была рождена в семье апатридов (хотя какая там семья?) и сразу же выброшена в уличную канаву. По невидимому направлению Спасителя, на нее набрел Кайкус и забрал ее в Путилище. Там она провела все четырнадцать лет, после чего была избрана на партийную должность курьера, а так же получила своё имя. Но запомнилась она всем не первыми четырнадцатью годами, а последующими.
Мульерис была избрана Спасителем, что бы нести его слово. И она несла. Она общалась и с партийцами, и с последователями, и даже с апатридами. И до всех пыталась донести заповедь Спасителя «Плодитесь и размножайтесь». В то смутное время дискредитации секса, она единственная кто в «открытую» заявляла о необходимости постоянного бесконтрольного соития. Во времена, когда человечество находится на грани вымирания, когда общество освобождено от бремени нести ответственность за своих детей, отрицать естественное желание природной похоти – страшнейший грех. Не для того Спаситель наказал всем жить в духовной гармонии. Не для того партийные служители взяли на себя груз ответственности за воспитание детей в Путилищах, что бы единоличные самолюбцы выбирали себе одного партнера. Общество должно быть как единый механизм. Секс – дело общее. Плодитесь и размножайтесь!
В те времена, в начале новой эры, еще не было настолько совершенного общества, как сегодня. И слова Мульерис слышали многие, но разделяли не все. В один прекрасный момент, совет партийцев посчитал проповеди Мульерис богохульной трактовкой заветов Спасителя. Но на деле ее слова, попросту шли в разрез с их интересами, и уже оставили определенный отпечаток на сознании некоторых слоев населения. Суть от этого осталась неизменной – Мульерис приговорили к очищению через сожжение на костре.
К сожалению, несогласные с этим последователи и партийцы не успели ничего сделать, и приговор был приведен в исполнение раньше, чем общество отреагировало. Кайкус, будучи учителем Мульерис, обратился за советом и помощью к аббатам. Те, в свою очередь, поддержали его, так как в государстве, где все равны и живут по заповедям Спасителя, подобные ошибки непозволительны. Использование полномочий не в интересах общества, а в своих собственных – подрывает принцип равенства. Но аббаты были обязаны хранить историю в первозданном виде, и не могли спуститься, что бы возглавить возмездие. Потому всё легло на плечи учителя.
Преподобный Браиль понимал, что силы не равны. Так, как на стороне партийцев, казнивших Мульерис, была партийная стража, Кайкус обратился за помощью к последователям и апатридам. Он пообещал им избавить их мир от несправедливости и принятых «в своих интересах» решений. Пообещал, общим голосованием назначить новых партийцев после победы, а детям всех апатридов место в Путилище. И те поддержали его. За Кайкусом пошли и некоторые партийцы, и последователи, и апатриды. И началась война за справедливость и равенство.
Как можно догадаться – Кайкус с единомышленниками победил. Оно и не удивительно, ведь правда была на их стороне, они боролись за фундаментальные правила – за равенство, за искоренение единоличия. Поэтому Спаситель благоволил именно им.
В итоги этой войны слишком широко вдумываться нет смысла. В сухом остатке: Добро победило зло, пусть и ценой многих тысяч жизней. Но, зло так же положило на плаху немало голов. К тому же, большая часть жертв была со стороны апатридов, а их и так много. Мульерис Меретрикис была причислена к лику святых мучениц, и ей был даже выделен недельный пост в году. Кроме того, началось время половой раскрепощенности, которое продолжается и по сей день. Именно благодаря Мульерис, мы поняли всю пагубность сдерживания в себе естественных чувств. Ведь секс, это, в первую очередь, не удовольствие, а поддержание общества в достаточном количестве. Так, вторая часть имени Меретрикис, с небольшим фонетическим искажением, стала, в последствие, именем нарицательным – меретка.
Меретками называли всех женщин, посвятивших свою жизнь воспроизведению общества. Но со временем часть партийных и не партийных женщин, стали пропагандировать смирение, говоря, что заветы Мульерис хоть и верные, но воспринимать их так буквально не стоит. И что ограничиваться стоит пятью, в редких случаях, десятью партнерами за жизнь. Монашки – так их шутливо называл Клок. Слово, которое он от кого-то услышал и значение которого он, конечно же, не знал.
Но отхождение от догматов, не повлияло на общее количество почитателей заповеди «Плодитесь и размножайтесь!» Поэтому, ряды мереток стали всё больше пополняться апатридами и принимали форму возмездной услуги, так как всё, что делали апатриды, всегда приобретало форму возмездной услуги. Так и сложился современный портрет меретки – женщина, хоть и чтящая святые заветы, но делающая это без веры и в своих корыстных интересах.
Но, конечно же, снижением спроса, на некогда популярную профессию (хоть это и не имело официального подтверждения), послужило не отсутствие веры, а весьма неприглядный вид, непосредственное отвращение к апатридам, ну и, для некоторых, финансовая составляющая.
«Нам графин мутной, два стакана и тарелку свинины с луком». – Клок, подойдя к стойке бара, взял инициативу в свои руки.
«Тут останемся или за стол пойдем?» – без энтузиазма, как-то задумчиво, спросил Шрам.
«Давай тут. Пока протиснемся к единственному свободному столу, через ту кучу пьяных тел, расплещем всё». – уже усевшись, ответил Клок.
Бармен подал заказанное.
«Ты видел, какие у нее глаза? – не отходил от своей единственной мысли Шрам. – Как, одним словом описать их? Ну, я имею в виду, не словом «превосходные», «идеальные», «прекрасные». А по отличительным признакам? Ведь нет же такого цвета?»
«Ты всё про лекаря вспоминаешь? – чавкая и не отрываясь от тарелки, спросил Клок. – Согласен, не дурна. Но как по мне, не настолько, что бы остановиться на одной».
«Ну, выпьем!» – тут же предложил Клок и ударил своим стаканом по стакану Шрама, зависшему вместе с его мыслями, в воздухе.
«Я вообще себя считаю мереткой. – выдохнул после выпитого Клок. – Ну, мужской мереткой.. Меретуном… или как бы там это звучало, если бы такое название было? Я полностью солидарен с Мульерис – нельзя зацикливаться на одной. Мы должны поднимать общество! Я не за себя радею, а за нас, за всех! Апатриды, вон, и без помощи Путилища плодятся как крысы. А мы? Мы в явном меньшинстве, и разницу эту, сократим не скоро, без таких как я!»
«Единственное, что ты пытаешься этим поднять и так всем известно. – Шрам начал понемногу оживать, после первого стакана – Я вот придерживаюсь других взглядов».
«Правильная точка зрения всегда одна! – уже философствовал, закидывая второй стакан, Клок. – А поэтому в нашем обществе не может быть «других взглядов».
«Взгляды у нас одни, просто я более «продуктивный» чем ты! – вслух засмеялся Клок – Одной мне мало!»
«Я даже имени ее не знаю». – Шрам опять начинал унывать.
«Филия. – раздался голос бармена из-за стойки. – Если вы говорите про лекаря, которая сейчас на площади спасла апатрида».
«Ты ее знаешь? – перебил, подскочив Шрам. – Кто она? Чем занимается?»
«Лекарь, лечит людей. – удивленно брякнул бармен, понимая очевидность ответа. – Её тут многие знают».
«Я имею в виду, что еще о ней известно? – как бы извиняясь за глупый вопрос, поправился Шрам, – Как часто она тут бывает? Ты с ней общался?»
«Я, к счастью, нет. – спокойно ответил бармен. – Второе имя Веритас, полное это или нет, я не знаю, на значок не смотрел».
