Быстро пролетели праздничные дни, разъехались яры по своим владениям, и закипела в замке повседневная жизнь. Эгрис велел приспособить под жильё коготков Толстую башню, стоявшую как можно дальше от покоев Антонии. Но всё равно выслушивал постоянные жалобы на шум и пыль от стройки, на крики и выходки злых мальчишек, на то, что наследник не проявляет к ней должного уважения…
Дамиан и вправду не знал, как себя вести с этой красивой, но холодной и вздорной женщиной. Мать он почти не помнил, в замке на озере о них пеклась Нана, кухарка из селян, которая могла и подуть на ушибленное колено, и рассказать сказку, и напечь сладких пирожков. Мальчикам было с ней тепло и уютно. Здесь же всё сразу оказалось очень сложно. Дамиан не скучал по матери и не горел желанием заиметь другую, тем более в лице Антонии. С отцом он виделся редко и в основном в присутствии посторонних, как будто Эгрис намеренно держал его на расстоянии. Так что Дамиан почти всё время проводил с Каримиром и другими коготками.
Каримир ответственно подошёл к своей новой роли и старался не упускать ничего важного. Он установил распорядок дня, к которому привык в замке на озере: ранний подъём, часовая зарядка, завтрак, занятия, обед, обучение воинским искусствам и только вечером свободное время.
Вокруг замка тоже шло строительство. От стоявшей здесь когда-то деревеньки не осталось и следа. Вдоль дороги, ведущей от Нового замка к Торговому пути, росли, соревнуясь в роскоши, столичные дома яров. Вдоль двух речек разрастались ремесленная и торговая слободы. Поселение вокруг замка всё больше походило на столицу, уже давно перешагнув за границы старой обветшалой крепостной стены. И одним из главных вопросов последних заседаний Малого круга был такой: где взять средства на строительство новой стены?
Другой вопрос – о названии столицы – открыто не задавался, но висел в воздухе. Раньше обходились названием Новый замок, но теперь требовалось дать имя главному городу Лугории. И опять неугомонная Антония вмешивалась в дела уважаемых яров, составлявших Малый круг советников Великого яра. Её сторонники во всех углах шептали, что Эгрис мечтает назвать город в честь своей возлюбленной. Но тут многие яры восставали: назвать столицу могучей Лугории, земли их предков именем ярской полюбовницы?! Ни за что! И многие перешли на сторону Каримира в их давней распре с Антонией.
Яр Каримир тоже не терял даром время. Став советником Малого круга, он окончательно передал управление Улгаем старшему сыну Евсеверу, а сам отстроил большой дом неподалёку от Нового замка и с головой окунулся в водовороты придворной жизни. На его стороне были многие яры (особенно те, чьи сыновья поступили в агему), старые вояки, чуявшие угрозу со стороны Свирта, и Когти Пардуса, личная стража Великого яра. На стороне Антонии выступали братья чистиане, особенно оставшиеся поборники борьбы со скверной во главе с чистым Отисом, многочисленная её родня (в том числе начальник городской стражи Лоткий) и многие торговцы, получавшие пошлинные послабления в обмен на заморские ткани и украшения для прекрасной яры.
Отис отложил перо и разогнул пальцы, хрустнув суставами. Да, старость берёт своё. Буквы расплываются перед глазами, рука дрожит, колени ноют, чуя непогоду. Дайте мне, чистые боги, сил и времени свершить то, что задумал. Иначе как же покажусь, чем оправдаюсь перед вами, когда придёт пора?
В дверь робко постучали.
– Что? – недовольно рявкнул Отис.
– Чистый отец, туточки яр Витлиам… нижайше просит… – донёсся из-за двери голос послушника.
Витлиам… Ах да. Один из тех, чьи сыновья служат этому отродью.
– Пусть войдёт, – велел Отис.
В полутёмную жарко натопленную комнату бочком протиснулся высокий толстяк с густой курчавой бородой и яркими, будто накрашенными губами. Отис невольно поморщился. Он не раз с позором выгонял из храма девиц, посмевших явиться с накрашенными губами или подведёнными глазами. Хочешь быть лучше, чем сотворили тебя чистые боги? Значит, мнишь себя выше их. А это уже ересью попахивает…
Толстяк принял неудовольствие чистого отца на свой счёт и замер в неуклюжем поклоне. Отис вопросительно нахмурил кустистые брови и откинулся на спинку кресла. Яр сообразил, что его молчание только усугубляет ситуацию, и торопливо произнёс:
– Пречистый Отис, я…
– Ну-ну! Пречистый у нас один – Вонифатий. Не путай, сын мой.
– Как скажете, чистый отец. Только для нас, истинных сынов веры, только Вы один…
– Будет, будет, – подобревшим голосом прервал его Отис. – Так с чем пожаловал, яр Витлиам?
– Защити, отец! За сына своего прошу. Измываются, непотребства всякие творят. Вот! – с этими словами яр вытащил из-за пазухи и протянул Отису помятый клочок бумаги, исписанный корявым почерком.
Отис насторожился. Неужели его молитвы услышаны? Нетерпеливым жестом он велел яру подойти, выхватил послание и принялся читать. Разбирать каракули удавалось с трудом, но старик чувствовал: вот оно, то самое. Крючок, на который он подцепит и вытащит на свет затаившуюся скверну. Глаза заблестели, в висках застучало. Чистые боги на его стороне! Они посылают помощь, они надеются. Не проворонь, Отис, не упусти скверну! Выжги её святым огнём, где бы она ни затаилась, в какую бы щель ни заползла, какой бы облик ни приняла. Пусть даже это облик самого наследника престола… Будь твёрдым до конца, исполни свой долг. Твои братья на небесах ждут и молятся за тебя.
Оторвавшись от чтения, Отис посмотрел на яра тем пронзительным взглядом, от которого у многих душа уходила в пятки, а колени сами собой подгибались.
– Неслыханную весть принёс ты мне, яр Витлиам. Если всё это правда…
– Правда, чистый отец!
– Твой сын подтвердит свои слова перед судом?
– Перед судом? – растерянно повторил яр.
– Лугория в опасности, а ты блеешь, как овца! Твой сын смелее тебя, он не побоялся сразиться со злом, вывести его на чистую воду! Скверна подползла к самому престолу. Нельзя медлить!
– Скверна?! – лицо яра посерело.
– Мы должны всё выяснить. Найдутся и другие храбрецы, кто не станет молчать. Приведи их ко мне. Не дадим злу растерзать детей наших. Спаси Лугорию – и Лугория вознаградит тебя.
Витлиам внимал словам старца, исполняясь ужасом и восхищением. Сам неистовый Отис призывает его на борьбу со злом. Ах, как же хочется незаметно исчезнуть отсюда и появиться у себя в замке, и чтобы слуги несли жареного поросёнка, и индюка в яблоках, и пышный сырный пирог, и холодное тёмное пиво… Яр судорожно сглотнул и испуганно уставился на старика, покрываясь холодным потом. Сколько он пропустил мимо ушей, размечтавшись о пиве?
– Да, чистый отец! Спасём Лугорию! – воскликнул он, прижимая руки к груди.
– То-то. Сегодня же переговори с ярами. Завтра жду вас здесь. Ступай.
Яр выметнулся из комнаты, снаружи послышался его топот. А Отис снова склонился над письмом его сына. Только бы всё сделать правильно, только бы ничего не упустить…
На третий день толпа встревоженных яров окружила Эгриса, когда тот собирался ехать на охоту.
– Великий яр! Правосудия!
– Ты – надежда и опора. Защити!
Яры упали на колени перед изумлённым Эгрисом, а один из них – Витам? Литиан? Да как же его? – протянул свиток. Эгрис молча принял и развернул его.
Так скоро. Не прошло и месяца с приезда Дамиана. Может быть, надо было подержать его вдали ещё год-другой? Но сожалеть некогда, нужно принимать решение.
Эгрис перечитал послание. Понятно, чьи уши торчат из-за этих витиеватых строк. Чистого Отиса. Нет, ни одного прямого обвинения, ни одного упоминания о скверне или нечистом огне. Всё рядом да около. И не наследника обвиняют, а Каримира-младшего. Будто устроил какое-то тайное еретическое общество, прикрываясь своей властью над их детьми, и заставляет невинных отроков творить непотребства. Будто морит их голодом, издевается всячески, велит раздеваться догола и бегать в таком виде ночью по городу, выкрикивая ченударские заклинания, призывающие злых духов. Посему просят нижайше благородные яры оградить их сыновей и самого наследника от обезумевшего улгайского ярича.
Эгрис не торопясь свернул свиток, обводя взглядом молчаливых яров. Наветы выглядели до того нелепо, что хотелось рассмеяться, порвать прошение и поехать на охоту. Но нет, нельзя. Эта охота намного важнее. И добыча в этой охоте – его сын, а приманка – сын яра Каримира. Загонщики – вот они, окружили, молчат настороженно, ждут. И охотник – неистовый старик в чёрной рясе, что засел в белоснежном храме – тоже ждёт. Все ждут его решения. Его промаха.
– Что ж, благородные яры. Мы проведём дознание со всем тщанием. И виновные будут наказаны. Повелеваю Первому Когтю собрать Малый круг. Сегодня же.
Отойдя подальше от возбуждённых яров, Эгрис велел немедленно позвать наследника и капитана младшей агемы, а советников пригласить позже, ближе к вечеру.
Дамиан был до этого в зале Малого круга два раза, Каримир же попал сюда впервые, поэтому не смог сдержать восхищённого вздоха при виде мозаики во всю стену, изображающей схватку Ару-воина с огромным драконом. Поймав суровый взгляд Эгриса, Каримир опомнился и поклонился, ругая себя за ротозейство.
Эгрис переводил взгляд с сына на его друга и обратно. Мальчишки как мальчишки. Удивлены, растеряны, немного напуганы, но стараются не показать вида. Не зная их тайны, и не догадаешься, что перед тобой… кто? Могучие колдуны с нечистым огнём в крови? Наследники древних Владык? Проклятие или дар? Спасение или гибель многострадальной Лугории?
– Рассказывайте, – бросил велияр, обрывая затянувшееся молчание.
– О чём… отец? – спросил Дамиан.
Это «отец» до сих пор даётся ему с трудом, подумал Эгрис. Отвык. Они оба отвыкли.
– О тайном еретическом обществе.
Удивились. Похоже, что искренне.
– О чём? – переспросил Дамиан.
Такие разные – и такие похожие. Будто два клинка, выкованные одним мастером. Рукояти, навершия, ножны у каждого свои, а закалка – одна на двоих.
– О том, чем по ночам занимаетесь.
Переглянулись. Значит, есть, что скрывать. Эгрис нахмурился.
– Каримир. Ты – капитан агемы, с тебя и спрос. Почему младшие когти бегают голыми по городу?
Насупились, глаза опустили. Выходит, правда.
– Было? – с нажимом спросил Эгрис.
– Да, Великий яр, – ответили оба в один голос.
– Мне что, клещами из вас вытаскивать? Дамиан!
– Ну было… Мы на речку бегали купаться, а кто-то одежду стибрил. Вот и пришлось…
– Купаться? Осень же, вода холодная.
– На озере холоднее… Мы привыкли, круглый год купались.
– И остальных заставляли?
– Почему заставляли? Просто сказали: кто не прыгнет, тот девчонка…
– И все прыгнули?
– Все.
– А что за ченударские заклинания вы кричали на весь город?
Мальчишки опять смутились.
– Это не заклинания… – начал Каримир.
– Это улгайцы так ругаются, – закончил Дамиан.
Велияр усмехнулся в бороду.
– А в холодной кто у тебя сидит? – спросил он Каримира.
– Никто, Великий яр. Сидел младший коготь Шим, но уже вышел.
– Сын яра Витлиама?
– Да, Великий яр.
– За что?
– За неподчинение приказу. Отказался идти на тренировку.
– Ленивый боров. Мне такие в агеме не нужны, – хмыкнул Дамиан.
Жуткое еретическое общество таяло на глазах, оборачиваясь обычными мальчишескими выходками. Теперь нужно только убедить в этом остальных. Если, конечно, Отис не припрятал в рукаве ещё что-нибудь.
Разбирательство затянулось на две недели. Вызывали увальня Шима, вызывали его отца Витлиама, вызывали капитана младшей агемы Каримира и всех коготков, даже свидетелей-горожан и сторожа, гонявшего похитителей поздних яблок из замкового сада.
Коготки вздыхали и признавались в краже яблок.
Наследник улыбался и признавался, что это он придумал состязание: кто принесёт больше яблок и не попадётся – тот и выиграл. Каримир был против, но уступил, ведь Дамиан – наследник, а коготки – его верные стражи.
Отис был вне себя. Витлиам трусливо предал его, как и остальные. Под взглядами Эгриса и советников Малого круга этот толстяк мямлил что-то невразумительное, стараясь вывернуться наизнанку. Не так понял. Проявил излишнее рвение. За сыночка переволновался. Готов вложиться в строительство… Вот из-за таких скверна ещё прячется по углам, набрасываясь исподтишка с отравленным кинжалом в тот самый миг, когда ты уже думаешь, что победил. Сколько чистых братьев полегло в этой схватке из-за трусливых предателей!
Отис попытался вернуться к ночным купаниям голышом. Если не в ереси, то в распутстве и склонении ко греху он сможет обвинить это улгайское отродье!
Но тут и Эгрис, и остальные встали на дыбы, наотрез отказавшись вызывать мальчишек по второму разу. Есть у многоуважаемого чистого отца доказательства? Младший коготь Шим писал о чём-то подобном в своём письме? Нет. И нечего на их сыновей напраслину наводить. Отроки непорочны и чисты. А дабы и впредь оставались таковыми – внесём в устав агемы новые правила. Чтоб друг перед другом не обнажаться, слов непотребных избегать, а за воровство – хоть яблок, хоть иного чего – битыми быть прилюдно. Но на первый раз простить.
Отис же, продолжая печься о чистоте агемцев, предложил селить их в отдельные комнаты. Пусть разорятся упрямые яры, пусть затянется шумная бестолковая стройка… а там и другой случай подвернётся.
Яры шумно согласились. Агемцы – лучшие из лучших, первые яричи Лугории, наши сыновья, так не пожалеем для них ничего! Под радостные крики яр Каримир ухнул кулаком по столу и провозгласил:
– Отдаю свой новый дом под агему! Он всё равно пустует, и комнат хватит на всех!
Яры возликовали. То, что грозило несмываемым позором, потом – излишним расточительством, обернулось теперь шутливой историей ко всеобщему удовольствию. Только чистый Отис сурово хмурится, ну так на то он и поборник чистоты, ему положено кругом нечисть вынюхивать.
Когда же благородные яры пожелали посетить своих отпрысков в новом доме, их пустили. Один раз. И сказали, что новым уставом агемы запрещены посещения посторонних. Потому что агема растит воинов, а не маменькиных сосунков.
Эгрис с Каримиром довольно улыбались. Первый удар отбит. Более того – удалось так ловко спрятать агему на виду у всех, что не подкопаешься. Всё сделано по настоянию благородных яров и под присмотром чистого Отиса. Просторный дом с большим двором для тренировок, с отдельным выходом за городскую стену к берёзовой рощице, вокруг которой можно бегать по утрам, не беспокоя порядочных горожан – можно ли желать лучшего для их сыновей?
Глава 3
Ника спряталась в саду, в своём тайном месте, и старалась сдержать слёзы, вспоминая разговор с яром (она никогда не называла его отцом, даже в мыслях). Яр Никай, до этого почти не обращавший внимания на существование дочери, вдруг велел привести её, окинул тяжёлым взглядом и коротко приказал:
– Через два дня отправишься с торговым обозом в Стоволье, в монастырь чистой Литории. Пусть обучат тебя чему положено. А то похожа на огородное пугало, какой яр возьмёт такую в жёны. Ступай, готовься к отъезду.
Мысли путались в голове. Стоволье, монастырь… Ника всю жизнь провела в родном Беринкроме, облазила все окрестные леса, видела устье Иликона и отроги Большой гряды, но про остальные владения только слышала от слуг. Бескрайние поля Стоволья, сочные луга Улгая, торжища Роздани и рудники Лотии – всё это казалось таким же сказочно далёким, как и золотые башни Келе-Агона. Жажда увидеть мир, страх надолго покинуть родной дом, пусть и опустевший со смертью матушки и братика, желание убежать подальше от сурового взгляда яра и пугающее слово «монастырь» – всё перемешалось в бедной маленькой голове.
Ника смотрела на старые деревья, по которым они с Илиником совсем недавно лазили, играя в разбойников. Вон на тех ветках у них было логово, где они обсуждали, как ловчее украсть пирожки с кухни. А вон там у них были качели…
И вдруг всё переменилось. Слуги испуганно шептались, служанки плакали, матушка закрылась в своих покоях… Ника всё чаще слышала страшное слово «хворь». Эта хворь представлялась ей страшной скрюченной старухой, которая бродила по замку ночами, и кого она коснётся, тот утром не проснётся. В замке стали появляться странные люди, которых звали лекарями и знахарями. Один из них сказал, что хвори поселяются в волосах, и всех в замке коротко остригли, а волосы сожгли на костре из сушёного мха под заунывное пение знахаря и его помощника. Ника тому знахарю не поверила: ну как старуха могла поселиться в её волосах? Шарпынья лопотень какая-то! Все служанки рыдали, прощаясь со своими косами. Девочка тоже всхлипывала, вспоминая, как матушка расчёсывала резным гребнем её непослушные густые волосы, как они после мытья завивались колечками, а матушка улыбалась и приговаривала: «Я колечко завиваю, Эвью-ветра призываю. Ты лети, лети по кругу, отыщи мне мила друга!» Ника была рада, когда глупого лекаря выгнали из замка.
Другой лекарь заставил всех пить ужасное снадобье из толчёных кореньев и сушёных жуков. От этого питья многих мутило и выворачивало, но лекарь говорил, что так и надо, это хворь выходит из тела. Третий лекарь сказал, что нужно непременно носить на шее луковицу, и этот был хуже всех. Нику заставляли надевать бусы из очищенных луковиц, из-за которых она всё время плакала, чихала, тёрла глаза и вообще вся чесалась.
Но никакие снадобья и заговоры не помогли. Матушка, Илиник и многие слуги умерли от этой проклятой старухи-хвори, и яр Никай прогнал всех лекарей, а двоих даже велел высечь. С тех пор в Беринкроме стало тихо, пусто и холодно. И всё равно это был её дом.
Но ослушаться яра было немыслимо, и Ника, утерев слёзы, отправилась собирать вещи.
