Капитан порта окинул взглядом нашу команду, стоявшую на верхней палубе.
– Я боюсь, капитан, что вас ждет весьма неприятный прием. Я не вижу милорда Девкалиона. Или он прибыл с каким-то другим флотом? О боги, капитан, если вы позволили убить его под вашим началом, императрица будет медленно сдирать с вас кожу.
– Если учесть, что Форенис и Татхо так заботятся о его благополучии, – сказал Тоб, – милорд Девкалион представляется опасным пассажиром. Но в этом плавании я не упустил свою шкуру.
Он ткнул в мою сторону большим пальцем.
– Он здесь, чтобы самому замолвить за меня словечко.
Капитан порта на мгновение уставился на меня, как бы не поверив, а затем, словно удовлетворившись, поклонился, как человек, привыкший к церемониям.
– Надеюсь, милорд в своем безграничном могуществе простит мне грех, что я не узнал его раньше по его благородному виду. Но, по правде говоря, я ожидал увидеть милорда в более подходящем наряде.
– Чепуха, – сказал я, – если я решил одеваться по-простому, я не могу противиться тому, чтобы меня принимали за простого человека. Мне не доставляет удовольствия афишировать свои достоинства с помощью изысков в одежде. Если вы считаете, что мне причитается возмещение, я прошу вашего милосердия избавить меня от этого дознания.
Он отвесил поклон и изъявил почтение.
– Я самый скромный из слуг моего господина, – сказал он. – Для меня будет большой честью провести галеру милорда к назначенному причалу в гавани.
Корабль рванулся вперед, и наши рабы-галерники снова взмахнули веслами. Тоб наблюдал за мной с сухой улыбкой, стоя и руководя людьми у штурвала.
– Ну, – сказал я, смирившись с его причудой, – в чем дело?
– Я думаю, – сказал Тоб, – что милорд Девкалион запомнит меня только как очень грубого парня, когда сойдет на берег среди всего этого изысканного общества.
– Ты же не думаешь, – сказал я, – ничего подобного.
– Тогда я должен доказать свою утонченность, – сказал Тоб, – и не противоречить.
Он взял мою руку в свой огромный, твердый кулак и сжал ее.
– Клянусь богами, Девкалион, может быть, ты и великий вождь, но я знаю тебя как мужчину. Ты лучший боец со зверями и людьми, который сегодня ходит по этому миру, и я ценю тебя за это. Тот твой удар копьем по ящеру – это то, о чем будут петь в тавернах.
Мы быстро вошли в гавань, и солдаты у входа в крепость приветственно заиграли в трубы, когда мы проплывали между ними. Капитан порта поднял мое знамя на верхушку мачты своего судна, явно выданного ему для этой цели, и с причалов, через обширный бассейн гавани, до нас вскоре донеслись звуки музыкантов и бледный отблеск приветственных костров, пляшущих под лучами солнца. Я был почти потрясен, подумав, что императрица Атлантиды оказалась в таком бедственном положении, что испытывает подобный интерес к любому вернувшемуся на родину человеку.
Было очевидно, что ничто не будет делаться наполовину. Шлюпка капитана порта шла впереди, и нам ничего не оставалось, как следовать за ней. Нашу галеру подвели к королевскому причалу и пришвартовали к столбам и золотым кольцам, которые священны для царствующего дома.
– Если бы Дейсон только мог предвидеть такую честь, – сказал Тоб с мрачной насмешкой, – я уверен, что он проложил бы шелковую нить для крепления к кнехтам вместо простой плебейской пеньки. Я уверен, что в эту минуту на лице Дейсона был бы хмурый взгляд, если бы его не испепелило солнце. Милорд Девкалион, не соблаговолите ли вы любезно пройтись по этому простому кораблю и ступить на благородный ковер, который расстелили для вас на набережной вон там?
Капитан порта, услышав грубое подшучивание Тоба, поднял голову и посмотрел на меня с гримасой ужаса, и я с легким вздохом вспомнил, что колониальной свободе нет места в Атлантиде. Я снова должен быть готов ко всем церемониям, приличествующим званию, и соблюдать формальности огромного и роскошного церемониала.
Но как бы то ни было, уважающий себя человек должен сохранять свою индивидуальность, и хотя я согласился войти в павильон из малиновой ткани, специально возведенный для того, чтобы укрыть меня до прибытия императрицы, на этом моя покладистость закончилась. Снова заговорили об одежде. Три великолепно одетых камергера, которые ввели меня в павильон, разложили передо мной наряды, украшенные всякими причудами, и хотели, чтобы я превратился в господина по их собственному образцу.
Разумеется, я отказался поменять свой наряд, и когда один из них, заикаясь, упомянул о вкусах императрицы, я прямо спросил его, получил ли он от ее величества какие-либо определенные распоряжения по этому ничтожному вопросу.
Разумеется, ему пришлось признаться, что таковых не имеется.
На это я ответил, что Форенис приказала Девкалиону, то бишь человеку, присутствовать перед ней, и не сообщила о своем предпочтении относительно его внешнего одеяния.
– Это платье, – сказал я, – вполне соответствует моему образу жизни. Оно защищает мое слабое тело от жары и ветра, и, кроме того, оно чистое. Мне кажется, сэры, – добавил я, – что ваше вмешательство несколько смахивает на дерзость.
Камергеры в один голос выхватили свои мечи и направили эфесы ко мне.
– Это было бы милостью, – сказал их глава, – если бы великий лорд Девкалион отомстил нам сейчас, а не отдал нас на растерзание мучителям в будущем.
– Что ж, – сказал я, – дело забыто. Ты делаешь из малого слишком многое.
Тем не менее, их действия дали мне некоторое представление. Они совершенно серьезно предлагали мне мечи, и я понял, что это не та Атлантида, в которую я вернулся обратно, где человек боялся пыток из-за разницы в покрое нарядов.
В павильоне была ванна, и я с удовольствием искупался в ней, хотя в воду добавили какой-то ничтожный аромат, лишивший ее наполовину освежающей силы; затем я с внешним спокойствием и невозмутимостью принялся ждать. Камеристы были слишком хорошо вышколены, чтобы нарушить мое спокойствие, а я не снисходил до светской беседы. Так мы и остались вчетвером, я сидел, они стояли, а наш господин Солнце сильно палил по алой крыше павильона, в то время как музыка гремела, а приветственные костры распространяли свои запахи с большой мощеной площади, выходящей на набережную.
Говорят, что великие люди всегда должны накапливать достоинство, заставляя тех, кто ниже их по положению, ждать своего удовольствия, хотя сам я должен сказать, что всегда считал эту уловку жалкой и ниже своего достоинства. Похоже, такого мнения придерживалась и сама Форенис, ибо (как она сама мне потом рассказывала) в тот момент, когда сообщили, что галера Тоба уперлась бортом в мрамор царской набережной, именно в этот момент она вышла из дворца. Великолепная процессия была уже выстроена, наряжена и ждала только своего главного украшения, и как только она села на своего коня, трубачи подали сигнал, и началось движение.
Сидя в дверях павильона, я видел, как солдаты, возглавлявшие эту огромную толпу, вышли из большой широкой улицы, где она выходила за пределы домов. Они промаршировали прямо через улицу, чтобы отсалютовать мне, а затем расположились на дальней стороне площади. Затем появилась гильдия моряков, потом еще солдаты, все они поочередно демонстрировали свое почтение и проходили дальше, освобождая место для других. Следом шли купцы, кожевники, копьеносцы и все остальные известные гильдии, нарочно одетые (так мне показалось), чтобы устроить представление, и хотя большинство шло пешком, были и те, кто гордо ехал верхом на животных, которых они приручили, чтобы те служили им.
Но вскоре появились два главных чуда всего этого ослепительного зрелища. Из полумрака домов на открытое пространство выплыл не кто иной, как огромный мамонт. Это зрелище стало настолько неожиданным, что я едва не вздрогнул. Много раз за свою жизнь я возглавлял охоту на мамонтов, когда их стадо устраивало набеги на какую-нибудь деревню или кукурузные угодья, находившиеся в моем ведении. Я видел этих огромных зверей на воле, лохматых, ужасных, чудовищных, более свирепых, чем даже пещерный тигр или пещерный медведь, самых опасных зверей из всех, что сражаются с человеком за господство на земле, не считая некоторых крупных ящеров. И вот это существо, гигант даже среди мамонтов, но при этом прирученное, как хорошо выпоротый раб, несло на спине огромный золотой трон, украшенный серебряными змеями. Его убийственные клыки были позолочены, мохнатая шея украшена цветами, и он шел в процессии так, словно участие в подобных зрелищах было началом и концом его существования. Его умиротворенность казалась подходящим символом властной силы новой властительницы Атлантиды.
Одновременно с мамонтом появилось другое, более великое чудо – хозяйка мамонта, императрица Форенис. Сначала зверь привлек мое внимание своей непомерной громадой, своей сдержанной дикой силой; но дама, восседавшая на золотом троне на его высоченной спине, быстро перехватила мой взгляд и с тех пор держала его неподвижным, бесконечно притягивая к себе.
Я встал на ноги, когда народ закричал при приближении Форенис, и оставался на пороге моего алого павильона, пока ее огромный скакун не остановился в центре площади, а затем я двинулся по мостовой к ней.
– На колени, милорд, – испуганным шепотом сказал один из камергеров, стоявших позади меня.
– По крайней мере, склоните голову, – призывал другой.
Но у меня были свои понятия о том, что в таких делах полагается уважать себя, и я шел по голому открытому пространству с поднятой головой, провожая императрицу взглядом. Она явно оценивала меня. Я откровенно делал то же самое с ней. Боги! Но за эти несколько коротких секунд я увидел такую женщину, о которой даже не мог мечтать.
Я знаю, что ранее в этой книге я уже писал, что в течение всех дней долгой официальной жизни женщины не имели на меня никакого влияния. Но я быстро понял, что они часто оказывают сильное влияние на политику других людей, и поэтому я стал изучать их так же, как и мужчин. Но эта женщина, сидевшая под священными змеями в своем золотом троне на спине мамонта, совершенно меня озадачила. Из ее мыслей я не мог прочесть ни единого слога. Я видел ее тело, легкое, упругое и прекрасно вылепленное; ее фигура была довольно миниатюрной. Ее лицо представляло собой совершеннейшую книгу ума, но она была еще и невероятно красива, с волосами чудесного русого цвета, коротко остриженными по новой моде и собранными в пучок на плечах. А глаза! Боги! Кто может проникнуть в глубину глаз Форенис или найти в них хоть малейший отсвет небесного цвета?
Было очевидно, что она, в свою очередь, изучает меня до самой души, и, похоже, это изучение не было лишено удовольствия. Она слегка кивнула головой, когда я приблизился, и когда я выполнил требуемое поклонение, подобающее моему рангу, она приказала мне голосом, достаточно громким и ясным, чтобы все слышали, никогда больше не класть лоб на землю от ее имени, пока она правит в Атлантиде.
– Другим, – сказала она, – подобает сделать это раз, два или несколько раз, в соответствии с их рангом и положением, ибо я – императрица, а они все намного ниже меня, но ты – Девкалион, мой господин, и хотя до сегодняшнего дня я знала тебя только по картинкам, нарисованным языками, теперь я увидела тебя и сужу сама. И поэтому я выношу такой указ – Девкалион выше всех других людей в Атлантиде, и если найдется тот, кто не окажет ему повиновения, то этот человек – враг Форенис и почувствует ее гнев.
Она сделала знак, и принесли лестницу, а затем она позвала меня, и я взошел и сел рядом с ней в золотом полукресле под навесом из царственных змей. Девушка, стоявшая позади, обдувала нас обоих благоухающими перьями, и по одному слову Форенис мамонт повернулся и понес нас обратно к царской пирамиде тем путем, по которому он пришел. В то же время все остальные механизмы пышности были приведены в движение. Солдаты и нарядно одетые гражданские торговцы выстроились в процессию впереди и позади, и я заметил, что на каждом из флангов мамонта маршируют хорошо вооруженные войска.
Форенис повернулась ко мне с улыбкой.
– Вы меня заинтересовали, – сказала она, – поначалу.
– Ваше Величество слишком много внимания уделяет мне.
– Вы посмотрели на моего скакуна, прежде чем взглянуть на меня. Женщина с трудом может простить подобный проступок.
– Я завидовал вам в величайших ваших завоеваниях, и завидую до сих пор. Я сам сражался с мамонтами, иногда убивал, но никогда не смел даже подумать о том, чтобы захватить мамонта живьем и приручить его.
– Ты говоришь смело, – сказала она, все еще улыбаясь, – и при этом умеешь делать красивые комплименты. Боже! Девкалион, то, как эти люди ластятся ко мне, вызывает у меня тошноту. Я не из той же глины, что и они, я это понимаю, но только потому, что я дочь богов, они должны кормить меня плодами фальши.
Так Татхо оказался прав, и свинопас был забыт. Что ж, если она решила и дальше придерживаться своих выдумок, не мне ей противоречить. Хорошо это или плохо, но я был ее слугой.
– Я долго тосковала по более крепкому сердцу, чем то, что они могут дать, – продолжала она, – и наконец я послала за тобой. Я приложила немало усилий, чтобы собрать на память твои портреты, Девкалион, и хотя ты меня еще не знаешь, я могу сказать, что знала тебя досконально еще до нашей встречи. Я могу восхищаться мужчиной, у которого достаточно ума, чтобы отказаться от глупых нарядов, излишеств пиров и баловства женщин.
Она опустила взгляд на свои шелка и сверкающие драгоценности.
– Мы, женщины, любим, чтобы на нас были краски, но это совсем другое дело. Поэтому я послала за вами, чтобы вы стали моим министром и несли вместе со мной бремя управления.
– В обширной Атлантиде должны быть люди и получше.
– Их нет, мой господин, и я, знающий их всех вдоль и поперек, скажу вам правду. Все они прельщены моей бедной персоной, они утомляют меня своими пустыми разговорами и просьбами, и, хотя они всегда полны желания служить, их собственное продвижение и наполнение личных сокровищниц всегда стоят у них на первом месте. Поэтому я послал за тобой, Девкалион, единственным сильным человеком во всем мире. Ты хотя бы не будешь вздыхать о том, чтобы стать моим любовником?
Уголком глаза я увидел, что она следит за моим ответом.
– Императрица, – сказал я, – моя госпожа, и я буду ей служить честно. А с женщиной Форенис, вероятно, у меня будет мало дел. Кроме того, я не из тех, кто играет в эту игрушку, которую здесь называют любовью.
– И все же ты довольно приятный человек, – сказала она задумчиво. – Но это еще больше доказывает твою силу, Девкалион. Ты, по крайней мере, не потеряешь голову от слабовольного увлечения моей убогой внешностью и милостями, – она повернулась к девушке, стоявшей позади нас, – Илга, размахивай веером не так сильно.
На этом наш разговор прервался на мгновение, и у меня было время оглядеться. Мы проходили по главной улице самого прекрасного, самого удивительного города, который когда-либо видел этот мир. Я покинул его несколько лет назад, и мне было любопытно отметить его рост.
В плане общественных зданий город, безусловно, вырос; повсюду были новые храмы, новые пирамиды, новые дворцы и статуи. Его величие и великолепие произвели на меня более сильное впечатление, чем прежде, когда я возвращался к нему с такого расстояния во времени и пространстве, ибо, хотя многие города Юкатана могли бы быть княжескими, эта великая столица была местом, не сравнимым ни с одним из них. Она была царственной и великолепной, не поддающейся описанию.
Но больше всего меня поразила нищета и убожество, которые так тесно соседствовали со всем этим великолепием. В толпе, выстроившейся вдоль улиц, повсюду виднелись исхудалые тела и голодные лица. То тут, то там стояли мужчины и женщины, голые, как дикари в Европе, и при этом тупые до стыда. Даже у торговца в плаще с пышными уборами, следовавшего господствующей моде на показуху, было испуганное, тревожное выражение лица, как будто он забыл само понятие безопасности и скрывал неистовое сердце за безвкусными внешними признаками процветания.
Форенис уловила направление моего взгляда.
– В последние месяцы сезон, – сказала она, – был неблагоприятным. Эти низшие люди не хотят строить прекрасные дома, чтобы украсить мой город, а поскольку они предпочитают жить в своих убогих, неприглядных конурах, среди них распространились чахотка и другие болезни, которые делают их неспособными к работе. И потом, в настоящее время зарабатывать нелегко. В самом деле, можно сказать, что торговля почти прекратилась в последние полгода, поскольку мятежники с такой силой бьют в ворота моего города.
Я был изрядно выбит из колеи.
– Мятежники! – воскликнул я. – Кто бьет в ворота Атлантиды? Неужели город находится на осадном положении?
– По своей снисходительности, – легкомысленно ответила Форенис, – они подарили нам сегодня праздник, и поэтому, к счастью, мое гостеприимство для вас не нарушено. Если бы они сражались, ваши уши сказали бы вам об этом. Надо отдать им должное, они достаточно шумны при всех своих усилиях. Мои шпионы говорят, что они готовят новые орудия для использования на стенах, и ты можешь завтра выйти и разбить их, если это доставит тебе удовольствие. Но на сегодня, Девкалион, у меня есть ты, у тебя есть я, и вокруг нас мир и немного красоты. Если ты попросишь большего, я дам тебе это.
– Я не знал об этом восстании, – сказал я, – но поскольку Ваше Величество назначили меня своим министром, будет хорошо, если я сразу же узнаю все о его масштабах. Это дело, которым мы должны всерьез заняться.
– И ты думаешь, что я не могу относиться к нему также серьезно? – возразила она. – Илга, – обратилась она к девушке, стоявшей сзади, – расстегни мне платье у плеча.
И когда служанка расстегнула драгоценную застежку (как мне показалось, с очень дурным изяществом), она сама сняла ткань, обнажив чистую кожу под ней, и показала мне чуть ниже изгиба левой груди повязку из окровавленного льна.
– Во всяком случае, есть гарантия моей серьезности вчера, – сказала она, глядя на меня исподлобья. – Стрела попала в ребро, и это меня спасло. Если бы она попала в другое место, Девкалион стоял бы сегодня у моего погребального костра, а не ехал на этом моем симпатичном коне, которым он так восхищается. Твой взгляд, кажется, больше обращен на мамонта, Девкалион. Ах, бедная я. Я не принадлежу к числу мохнатых созданий, и, похоже, мне никогда не удастся привлечь твое внимание. Илга, – обратилась она к стоящей позади девушке, – можешь снова застегнуть мое платье. Мой господин Девкалион уже видел раны, и здесь нет ничего другого, что могло бы его заинтересовать.
Глава 5. Проклятие Заэмона
Оказалось, что во всяком случае на данный момент я должен был поселиться в королевской пирамиде. Сверкающая кавалькада выехала на большую мощеную площадь перед зданием и расположилась группами. Мамонт был остановлен перед входом, и когда принесли лестницу, зазвучали трубы, и мы трое, ехавшие в золотом гроте под навесом из змей, спустились на землю.
Было ясно, что мы спускаемся под открытым небом в апартаменты, расположенные внутри огромных каменных лабиринтов пирамиды, и, не задумываясь, инстинкт уважения и почтения, ставший частью моей натуры, заставил меня повернуться туда, где возвышающиеся скалы Священной горы хмурились над городом, и совершить привычное поклонение, и молча вознести предписанную молитву. Я говорю, что сделал это бездумно и по обычаю, но когда я поднялся на ноги, могу поклясться, что услышал смех откуда-то из этой причудливо украшенной толпы зрителей.
Я хмуро посмотрел в сторону насмешников, а затем повернулся к Форенис, чтобы потребовать от нее немедленного наказания за неуважение. Но тут произошла странная вещь. Я ожидал увидеть ее в момент, когда она поднимается с поклона; но она стояла прямо и явно не касалась лбом земли. Более того, она смотрела на меня каким-то странным взглядом, который я не мог понять.
Но что бы ни было у нее на уме, она не собиралась разглагольствовать об этом перед людьми, собравшимися на площади. Она сказала мне: "Пойдем", и, повернувшись к дверному проему, крикнула, чтобы я вошел, произнеся секретное слово, назначенное на этот день. Громоздкие каменные блоки, ограждавшие крыльцо, откинулись на петлях, и она величественной походкой вышла из жаркого солнечного света в прохладный сумрак, а за ней по пятам послушно следовала девушка с веером. С тяжестью на сердце я тоже вошел внутрь пирамиды, и каменные двери с угрюмым стуком закрылись за нами.
Далеко мы тогда не ушли. Форенис остановилась в зале ожидания. Как хорошо я помнил это место с изображениями царей на красных стенах и горящим фонтаном дыхания земли, который бил из бронзовой струи в центре зала и освещал его. Старый король, которого уже нет, зашел сюда из своего благодушия, когда прощался со мной, когда я двадцать лет назад отправился за вице-королевством в Юкатан. Но воздух в зале был не таким, как в те давние времена. Тогда он был чист и сладок. Теперь же он был тяжелым от какого-то аромата, и я нашел его тягучим и гнетущим.
– Мой министр, – сказала императрица, – я оправдываю вас в намеренном оскорблении, но я думаю, что колониальный воздух сделал вас очень простодушным человеком. Такого поклонения, какое вы выказывали этой горе минуту назад, не было с тех пор, как я была послана править этим королевством.
– Ваше Величество, – сказал я, – я принадлежу к клану жрецов и был воспитан в их догматах. Меня учили, прежде чем войти в дом, благодарить богов, и особенно нашего господина Солнце, за хороший воздух, который он и они подарили. Мне не раз выпадала участь быть гонимым потоками огня и смрадного воздуха среди гор во время одного из их внезапных кипений, и поэтому я произношу предписанную молитву по этому поводу прямо от сердца.
– Обстоятельства изменились с тех пор, как ты покинул Атлантиду, – сказала Форенис, – и когда сейчас возносят благодарения, их не возносят тем старым богам.
Я понял, что она имела в виду, и чуть не вздрогнул от нечестия. Если таково будет новое правило вещей, я не буду иметь к этому никакого отношения. Судьба может поступить со мной по своему усмотрению. Служить истинно царствующему монарху – к этому я был готов, но связываться со святотатством и принимать дочь свинопаса за бога, которому следует молиться и поклоняться, – это возмущало мое человеческое достоинство. Поэтому я устроил кризис.
– Форенис, – сказал я, – я был священником с самого детства, почитал богов и приобщался к их тайнам. Пока я сам не буду убежден в ложности этих старых вещей, я должен хранить верность, и если за эту верность придется заплатить, я должен заплатить.
Она посмотрела на меня и медленно улыбнулась.
– Ты сильный человек, Девкалион, – сказала она.
Я поклонился.
– Я слушала других таких же упрямых, – сказала она, – но они были обращены.
Она тряхнула рыжими пучками волос и встала так, чтобы свет дыхания горящей земли падал на прелесть ее лица и фигуры.
– Я обнаружила, что обратить упрямцев так же легко, как и сжечь их. На самом деле, разговоров о сожжении почти не было. Они все поспешили обратиться, независимо от того, хочу я этого или нет. Но похоже, что сегодня моя жалкая внешность и язык лишены очарования.
– Форенис – императрица, – сказал я твердо, – а я ее слуга. Завтра, если она разрешит, я очищу город от этого сброда, который шумит за стенами. Я должен доказать свою полезность.
– Мне доложили, что вы отличный боец, – сказала она. – Что же, я и сама немного владею оружием, и у меня есть убеждение, что я кто-то вроде судьи. Завтра мы вместе попробуем сразиться. А сегодня я должна устроить почетный прием, который я запланировала для тебя, Девкалион. Скоро начнется пир, и ты захочешь подготовиться к нему. Здесь есть покои, отведенные для тебя и снабженные всем необходимым. Илга покажет тебе их расположение.
Мы подождали, девушка с веером и я, пока Форенис не вышла из сияния светового потока и не покинула зал ожидания через дверной проем среди теней дальнего угла, а затем (девушка взяла лампу и повела за собой) мы тоже проложили себе путь через узкие лабиринты пирамиды.
Везде воздух был наполнен ароматами духов, а проходы повсюду поворачивали, изгибались и раздваивались в твердом камне пирамиды, так что незнакомцы могли провести в поисках несколько часов – а то и дней – прежде чем прийти к нужной им комнате. У тех забытых строителей, которые возвели эту царскую пирамиду, была своя хитрость. Они не хотели, чтобы короли пали от рук вульгарных убийц, которые могли внезапно прийти извне. Говорят также, что тогдашний царь, чтобы подстраховаться, убил всех, кто строил пирамиду или хотя бы видел, как расположены ее глубинные блоки.
Но девушка с веером, как человек, привыкший к лабиринтам, вела по дороге с качающимся в руке светильником. Здесь она сворачивала, там поворачивала, а здесь остановилась посреди глухой стены, чтобы толкнуть камень, который покачнулся, пропуская нас. А однажды она нажала на угол камня на полу, который поднялся под ударом ее ноги и открыл нам крутую и узкую лестницу. По ней мы спустились, подошли к подножию наклонного пути, который снова вывел нас наверх, и так постепенно мы пришли к покоям, которые были отданы мне в пользование.
– Во всех этих сундуках, что стоят у стен, – сказала девушка, – есть одежда, а в бронзовом сундуке – драгоценности и драгоценные камни. Это – первые подарки Форенис, сказала она мне, и лишь малый знак того, что будет дальше. Милорд Девкалион теперь может отбросить свою простоту и наряжаться по моде.
– Девочка, – резко сказала я, – будь приличнее на язык и избавь меня от таких ничтожных советов.
– Если мой господин Девкалион сочтет это грубостью, он может сказать слово Форенис, и я буду выпорота. Если он попросит, меня могут раздеть и бичевать перед ним. Императрица сейчас многое сделает для Девкалиона.
– Девочка, – сказал я, – ты ближе к этой порке, чем ты думаешь.
– У меня есть имя, – ответила она, угрюмо глядя на меня из-под черных бровей. – Они зовут меня Илга. Ты мог бы услышать это, когда мы ехали сюда на мамонте, если бы не был так увлечен Форенис.
Я с любопытством взглянул на нее.
