– Нет.
– Потому что не умеешь плавать? Тут мелко, хах.
Теодор состроил угрюмое выразительное лицо.
– Я понимаю, ты давно намекаешь, будто я списываю своего героя с себя…
– Как скажешь, нет, так нет, отбой.
Этого ещё не хватало.
Мира пошевелила коленом над водой. Вправо и влево. Снова подняла глаза, встретившись с сосредоточенным лицом.
– Может, всё же, присоединишься?
– Отдыхай.
– Будешь просто сидеть?
На губы Теодора пробилась маленькая улыбка.
– Наблюдать.
Мира снова повозилась в воде, создав вокруг себя рябь.
– Ты иногда настолько странный, что это даже жутко.
– Я тебя пугаю? Я не хотел.
– Я уже привыкла, мне это даже нравится.
Из кармана брюк Теодор вынул резинку для волос и завязал выбившиеся из хвостика Миры волосы. Такие мелочи он время от времени покупает для женщин, что здесь бывают? Бывали, – с удовольствием подчеркнула Мира про себя.
Она оценивающе потрогала готовый пучок на затылке.
– Спасибо.
Теодор закатал рукава своей рубашки и, взяв мочалку из морской губки, промокнул её. Его ладони оказались так близко к обнажённому телу под водой. У Миры закружилась голова. Как в чёртовый первый раз.
Даже мочалку Теодор намыливал со свойственной себе утончённостью.
– Дай мне руки.
Мира вопросительно уставилась на него.
– У тебя на пальцах пятна от чернил.
– А, да. Издержки учёбы, – она протянула ему ладони.
Он вымыл её пальцы, добавив немного обещанного массажа. Затем поднялся к плечам. Сосредоточенный, как если бы выполнял ювелирную работу. Теодор всегда бывал задумчив, словно в его мозге есть место, отвечающее за перманентную мысль, которую ни в коем случае нельзя отпустить. Иногда его задумчивость напряжённая. Иногда беззаботная. Или как сейчас – мечтательная.
Он действовал раскрепощённо. А вот Мире казалось, это одна из их первых встреч. Только Теодор закономерно продвинулся в их отношениях дальше, а её почему-то швырнуло в самое начало. Она и не думала, что когда-либо вернётся к своему прежнему смятению, которое испытывала рядом с Теодором в первые встречи. И вряд ли он не замечал эти странные исходящие от Миры колебания и холодок, но воспитанно помалкивал, давая девушке необходимое время.
Мира рассматривала его лицо вблизи. Его брови, слегка вздёрнутую арку Купидона на губах. В её голове вдруг словно зажглась лампочка: я толком не знаю тебя – вот в чём дело. Вот, что её так смущало теперь. Мира привыкла идти напролом, а не крошечными шажками. И очень скоро ей станет этого мало – ей потребуются ответы и правда. И неясно, когда она получит их и получит ли вовсе. С Теодором долго придётся вымерять слова. Позади он оставил что-то очень болезненное, каждый вопрос мог стать для него триггером, а Мире не хотелось причинять ему боль и заставлять проходить через страдания снова.
Нельзя сказать, что раньше неразбериха не вставала проблемой. Но сначала они с Теодором только знакомились, и Мира предпочитала сразу не лезть к нему в сердце. Затем она отвлеклась на экзамены. Сейчас же время полностью предоставлено им. Мира ощутила страх, нечто похожее на ответственность. Она почти не знала Теодора, но уже что-то испытывала к нему. И однажды это может дорого ей обойтись. Стоило ли позволять расти чувствам к такому малознакомому человеку? Может, Теодору и комфортно вместе помолчать, но Мира так не умела. Ей горячо необходим серьёзный взрослый разговор. Но чем больше проходило времени, тем хуже выглядели варианты вопросов, которые Мира могла бы озвучить. Дело не в отсутствии смелости или подходящего момента. Они с Теодором не раз говорили друг другу откровенные вещи, но это всегда была околосексуальная игра. К тому же, в те моменты Мира словно отделялась от своего тела, наблюдала за собой, как за другой девушкой со стороны. Той было позволено всё.
– Что-то не так? – заметил Теодор, как Мира подозрительно притихла.
– Нет. Просто ты и правда странный.
– Я веду себя как психопат из артхаусного кино?
– Немного.
Теодор задумчиво усмехнулся, опустил мочалку в воду и ополоснул мыльную ладонь.
– Извини, я не собирался тебя пугать. Ты завтра уезжаешь, и пока ты здесь, я пытаюсь урвать с тобой каждую минуту.
Стало быть, ему угодили прямо в совесть. Испытав укол досады, Мира схватила Теодора за запястье.
– Останься. Пожалуйста, – она достала мочалку из воды. – Продолжай.
– С красивой женщиной трудно спорить. А с красивой голой женщиной – вдвойне сложнее.
Мира была уверена, её лицо стало пунцовым.
Теодор снова вернулся к своему занятию. Особое внимание он уделил груди. На завуалированные насмешки Миры он не реагировал. Теодор смыл пену с грудной клетки, провёл мыльную дорожку посредине. Снова стёр, любуясь. Затем, привстав, перешёл на спину. Перед лицом Миры теперь маячили его бёдра. Недолго думая, она потянулась к ширинке. Возможно, сейчас нет ничего проще, чем разрядить обстановку. Она сдвинет происходящее с мёртвой точки и её сердце перестанет так шуметь.
Теодор мягко перехватил её пальцы и, чмокнув их, снова сел на скамейку. Мира недовольно вздохнула.
– Скажи. Мне это придётся заслуживать, что ли?
Не получив ответа, Мира неловко покашляла. Видимо, не вовремя она решила внести коррективы. Теодор изначально задавал обстановке другой тон: комфортный и чистый, без намёка на пошлость.
Кончиками пальцев он погладил её открытую кожу за ухом.
– Мне нравится этот жест, когда ты прижимаешь щёку к плечику и смотришь из-под бровей.
– Я так делаю?
– Постоянно.
– Не замечала, – Мире думала, что вот-вот растает.
– И сейчас сделала.
– Тео… – она тронуто улыбнулась.
Он медленно улыбнулся в ответ.
– Как ты меня назвала?
– Тео… дор… – в суетливой привычке Мира потянулась заправить волосы за уши, позабыв, что они затянуты в пучок.
– Так меня только моя мать называла. Но когда мне исполнилось двенадцать, я ей запретил. Переломный возраст, я резко повзрослел, и уменьшительно-ласкательные прозвища перестал воспринимать.
– Запретишь и мне?
– Нет. Слишком мягко у тебя получается, чтобы я отказывался от этого.
Он пересел со скамейки прямо на пол. Теперь его взгляд направлялся снизу вверх. Особенно, проникновенно. Жест лести, ласки, восхищения. Без унизительного прислуживания, без перебора. В такие моменты Теодор не терял ни своего достоинства, ни свой неповторимый мужской магнетизм. Язык его тела выражал нежность, заботу, очарованность, добровольную покорённость. Любуясь, он дарил Мире ощущение крыльев за спиной.
Скрестив на краю ванной предплечья, она устроила на них подбородок. Ей не давала покоя возможность прикоснуться к тайне. Хотя бы ненадолго. Теодор сам заговорил о прошлом, Мира обязана воспользоваться удачной ситуацией и спросить больше.
– Есть причина, почему в двенадцать ты решил повзрослеть?
– Да. Когда мне было двенадцать, мои родители развелись. И я решил, что повзрослел. Хотя так, наверное, больше никто не считал, учитывая, что я вытворял позже.
Трудный подросток? Впрочем, кто им не был? Из этого вытекал другой вопрос. Не исключено, что в ответе на него крылась важная зацепка.
– У тебя хорошие отношения с родителями?
– Да. Возможно таковыми они были не весь период моей жизни, но… Да. Думаю, да. Особенно с отцом. Он поддержал меня, когда мне это было очень нужно. Единственный, кто сказал, давай, Теодор, переезжай, пробуй. Он помог устроиться в одно издательство Лос-Анджелеса. Там я набрался опыта. У меня появились рекомендации. Потом я уехал сюда и нашёл Джона.
– Почему ты уехал из Европы, а потом и от отца?
– Хотел остаться один. Одиночество – гениальный психотерапевт. Оно фильтрует окружение, разум, понимание жизненного пути. Когда посещают мысли о бессмысленности мира, несправедливости высших сил. Я хотел уехать туда, где никого не знал. Но не мог сделать этого сразу. Моей семье это бы не понравилось, они бы попытались мне помешать. К счастью, в Лос-Анджелесе у меня есть отец. И я заявил семье, что уезжаю к нему. Он очень вовремя сказал мне то, что я хотел услышать. «Приезжай. Всё получится. Я рядом».
– Почему твоя семья могла не пустить тебя?
– Потому что я убежал за океан не от хорошей жизни. Семья мне не доверяла и стала бы волноваться за меня, – тон его оседал с каждой фразой: к беседе он был расположен всё меньше. – Я хотел бы познакомить тебя с отцом, – произнёс Теодор неожиданно бодро. – Решим это, когда вернёшься?
– Да. Да, наверное.
Сердце Миры зашлось. Ей с искренним душевным подъёмом предлагали такой серьёзный шаг.
– Мне не терпится вас познакомить. Он работает в киноиндустрии. У него даже есть «Оскар». Он тебе его обязательно покажет. И не раз.
– Хорошо, – Мира нахмурилась. – А почему ты хочешь познакомить меня только с отцом?
– С мамой тоже хочу. Но она с моим отчимом живут в Амстердаме.
– А ты там что, персона нон грата?
Его улыбка неуверенно дёрнулись и за секунду сложилась в сплошную пародию на неё. И опять возник уже знакомый страх на лице, будто вот сейчас Мира всё узнает, и случится конец этого мира.
– Нет. Просто не хочу возвращаться туда.
– Долго там не был?
– Три года.
– Ты не виделся с матерью три года?
– Она приезжала сюда.
– А сам не планируешь съездить в родной город?
– Однажды.
– А сейчас почему нет?
Голос всё больше обрастал бронёй насторожённости: Теодор предсказуемо готовился к обороне. Нападай, а не защищайся, – посоветовал он ещё в шахматах. Мира накрыла его ладонь на краю ванны.
– Потому что там умерла твоя девушка? – тревога липко поползла по её коже.
– Не только. Там прошёл непростой период моей жизни.
Вернуться в место, где испытал ужасное – значит, попасть под лавину воспоминаний. Пройти их шаг за шагом, заставить закостенеть, чтобы они больше никогда не имели над ним власть. Это хорошая терапия. Очевидно, Теодор к ней ещё не готов.
– Ты сказал, её убили незнакомцы. Прости, что я спрашиваю… Но их нашли? Они получили по заслугам?
Теодор помедлил. Затем бездушно сказал:
– Она была с ними знакома. И да, они получили своё.
С каждым словом он всё больше замыкался в себе. Мира хотелось вытащить на поверхность всю его боль, дать ей сдохнуть без подпитывающей оболочки тела. Вместо этого она должна делать вид, что имунна к их разговору, словно он беспокоил её не больше болтовни о погоде.
Ты никогда не пересечёшь океан, если не наберёшься мужества потерять берег из виду.
Мира погладила Теодора по брови, привлекая к себе внимание.
– Так, значит, «Оскар». У твоего папы есть целый «Оскар».
– Нет, я пошутил.
– Чего?! – от возмущения Мира выпрямилась.
– Это была шутка.
– Шутка – это когда смешно, Теодор!
– По-моему, смешно.
– Не очень!
– Тогда почему ты смеёшься?
