Они прошли более двадцати верст, когда старик остановился на берегу возле днепровского переката и, посмотрев на клокочущие валы, удовлетворенно сообщил:
– Здесь.
Иван огляделся, высматривая что-нибудь, хоть отдаленно напоминающее оружие. Но, исключая облепленные клочьями днепровской пены валуны, которых тут было в избытке, ничего достойного внимания не обнаружил.
– Копать надо будет? – спросил он, полагая, что где-то тут есть тайник.
– Нет, копать не придется. – Дедко встряхнул седыми кудрями. – Нырять придется.
– Что? – Иван с опаской поглядел на разбивающиеся о камни стремительные волны.
– Нырять, – вновь повторил старик. – Вон там, видишь, меж скал, вроде как чаша? Самое то место, узнаю его. Ну что, прыгаешь или оробел? Хворостиной от врагов отбиваться будешь?
Парень с показной бравадой дернул плечом, скинул рубаху и штаны и сиганул в воду. Конечно, его плавный Донец в сравнение не шел с неукротимым Днепром, но воды Иван никогда не боялся. Клокочущие волны норовили расшибить его о корявые обломки скал, торчащие из пены, будто клыки из волчьей пасти. Он всякий раз увертывался от прямого удара, ловко уходил в глубину, стараясь отыскать неведомое оружие. В конце концов, уставший и продрогший, Иван вылез на берег и тут же увидел Всеславлича, сидящего на валуне у кромки воды.
– Ну что, хлопче, не сыскал?
– Да как его сыщешь, сам чуть жив остался! Я же не рыба! Пока нырял, едва голову не расшиб!
– Что ж, верно, – посочувствовал старец. – Так ведь не расшиб – и на том спасибо! Ладно, подсоблю тебе, – успокаивающе махнул рукой старик и протянул юнцу веревочную петлю, к другому концу которой была привязана увесистая булыга. – Аркан на шею, камень в руки – и прыгай. Оружие – оно на самом дне лежит, так-то, как ни бейся, до него не донырнешь.
– Так ведь… – Иван удивленно поглядел на старика. – С камнем, да в омут – враз на дно потянет, да и утопнешь!
– Правильно мыслишь, – подтвердил дедка. – Ишь ты, ума палата! Камнем сиганешь – до дна и дойдешь. А как оружие схватишь, так им эту веревку и перережешь.
– А ежели вдруг не найду?
– А ежели найти не сумеешь, то и выныривать тебе незачем, оно ж недоучка – хуже дурака, – напутствовал Всеславлич. – Так что сам решай, как оно: брать мою подмогу или прямо домой ворочаться. Ты думай, хорошенько думай. Землепашцем быть – дело верное, доброе. Свинья – конечно, не конь, а тоже от нее польза есть. На что тебе с чужой крови жить?
Иван глянул недобро и протянул руку.
– Давай свою петлю.
– Вот это другой разговор. Запомнил, что я тебе сказал? – Седобородый приладил груз на шее Ивана.
– Запомнил.
– Тогда ступай с богом, да возвращайся поскорей! А я тем временем ужин слажу.
Старик отвернулся, теряя интерес к безусому юнцу. Тот поежился и с натугой поднял привязанный к веревке камень. Иван попытался унять тревожный стук сердца в груди. В конце концов, сегодня он уже столько раз умирал, пора бы привыкнуть. Уж если Всеславлич отчего-то хотел погубить его, то, верно, мог это сделать сотню раз, пока он был привязан к дереву.
Иван широко перекрестился, глубоко вдохнул, закрыл глаза, шагнул с берега головой в омут и вдруг почувствовал, что совершенно не боится. Это даже как-то развеселило его. Но тут вода хлестко ударила по лицу. Он начал быстро погружаться, да так глубоко, что и представить не мог. Воздух в легких быстро заканчивался, но благостное состояние покоя не проходило. Петля на шее уже совершенно не держала его, и… он проплыл сквозь нее, едва касаясь хвостом, плеснул широким плавником и быстро, распугивая мелкую рыбешку, устремился ко дну. Сердце будто само знало, куда следует плыть. Иван вдруг заметил, как меж камней в тине, совершенно не тронутая ржой, выблескивает, будто манит, гладкая сталь клинка. И тут же плавники исчезли, снова возникли руки. Он схватил оружие и начал быстро выгребать наверх, к берегу. Старик поджидал его, сидя на камне у костерка.
– Ты, я вижу, с добычей! – довольно улыбнулся дед. – Что ж, любо, любо! Ну, как водичка?
Иван, отплевывая воду, быстро вышел на берег.
– Холодная, – зубы Ивана стучали, тело била мелкая дрожь.
– Иди, иди к огню, согрейся. А заодно глянем, что добыл.
Только сейчас отрок разглядел отобранное им у Днепра оружие. Это был меч, длинный, прямой, как солнечный луч, сияющий, как будто только-только покинул ножны, и острый… Это Иван уже почувствовал на себе – пальцы и ладонь, которыми он схватил клинок, были залиты кровью из глубокого пореза.
– Ишь ты, проголодался, стало быть. Как был хровохлеб, так и остался. – Старик принял оружие из рук воспитанника. – Я вижу, ты его славно попотчевал, он тебе за то весь твой век благодарен будет. В бою не подведет, в невзгоде не кинет. Ну, здравствуй, старый друг! Сколько жизней не виделись!
Всеславлич сжал рукоять, и как показалось Ивану, та аж замурлыкала от радости. Затем старец крутанул меч и будто скрылся в стальном облаке. Иван и прежде видел, как сечевики, бравируя своей ловкостью и лихостью, крутят саблей, но чтобы вот так! Старец был еле виден в мелькании хищного клинка. Наконец он остановился, поднял меч острием к небу, прикоснулся губами к холодной стали, затем подкинул его, поймал и протянул рукоятью к Ивану. Тот, сцепив зубы от боли, раскрыл окровавленную ладонь. Старец хлопнул себя по лбу.
– Вот же старюга беспамятный, как же это я позабыл?!
Дед склонился над раной, что-то зашептал, поводил перстами, выпрямился и проговорил насмешливо:
– Иди в реке обмой, на что рукоять пятнать?
Все еще не понимая, что произошло, отрок отошел к воде, обмыл ладони и увидел затянувшиеся красные рубцы на месте недавних порезов.
– Ну, что ты там застрял? – крикнул Всеславлич. – Иди к костру, грейся. А то, может, щукой обернешься и окуньков наловишь? Я как раз ушицы бы сварил.
– Щукой? – выпучив глаза, спросил Иван.
Старец усмехнулся.
– Что ж ты такой непонятливый? Нечто сам не догадался, как из петли выбрался? И там, у древа…
– Так я думал, это я с перепугу…
– С перепугу зайцы гадят! А ты лютым зверем оборачивался, в воде – щукой-долгомеркой. Еще в небе беркутом полетишь, но тому я тебя после обучу.
– Это ж… как это? Я же… – запинаясь, начал отрок, испуганно крестясь.
– Эх, малый-малый, сила в тебе великая, а соображения чуть. На вот, – он вновь протянул оружие заробевшему отроку, – ты добыл его, теперь он твой. Не благодари, то – твой меч и твой крест.
А сейчас давай, садись к костру, грейся. И волка своего призови. Для вас двоих говорить буду. А вот это рукой махать да молитвы бубнить – пустое. Хоть обкрестись ты, от того иначе не станет. Уж коли ты родился с зубами, то грызть тебе ворога до самой его погибели. Господь за плечом твоим стоит, ты его стережешь, он – тебя.
Иван свистнул в два пальца, волк-побратим стремглав бросился к нему из ближнего подлеска, будто только и ждал зова.
– Ну, стало быть, расскажу я теперь, что за путь-дорожку ты себе выбрал. А вернее сказать, не ты, она тебя выбрала. Быть тебе, Иван, великим воином, всей русской земли храбрым заступником, а злому ворогу погубителем.
Меч, что ты со дна достал, не простой. Два таких меча в мире есть. Откованы Сварогом они для внука Перунова, Скифа Ераклича, и лучших мужей его рода. Этот зовется Белый Хорт, брат его – Хорт Черный. Кто обоими мечами владеет – вовек побежден не будет. И земля его любому ворогу не по зубам окажется, и в какую бы чужедальнюю землю сам он не пришел – всякого воина сразит.
В давнопрежние времена тот меч, что ты со дна достал, моим был. Другой же принадлежал брату моему кровному, может и ныне тот меч у него обретается. Да только где тот брат, мне неведомо. А вот тебе следует о том прознать. Ибо с того часа, как меч тебя признал, лишь сам он да его близнец ранить тебя могут.
– Да как же такое быть может?! – изумился отрок.
– Молчи, не перебивай, – нахмурился Всеславлич, выхватил из ножен на поясе булатный нож и, будто разгневавшись, ударил им в грудь Ивана. Тот лишь охнул от внезапной боли, но ни кровинки не пролилось, даже кожа не разошлась под железом. – Вот так оно теперь и будет.
Парень потрогал грудь, не веря собственным ощущениям. Впрочем, за сегодняшний день случилось много такого, во что в здравом уме верилось с трудом.
– Но ты не больно-то радуйся, кому много дано, с того много и спросится. Сам знаешь, с одной стороны на землю нашу басурманы валом прут, с другой иезуитово семя крадется. Да и белый царь, хоть за твоей спиной, как за каменной стеной, а подмоги от него когда густо, а когда и пусто. Своя рубаха ближе к телу, и выгоду свою он блюдет свято. Но такое может статься, что его выгода – твоя невзгода. Потому запомни – с царем или без царя, а землю русскую ты сам защитишь. Чему надо, я тебя обучу.
Но помни, срок твой подходит. Отец мой вырвался из темницы, в которую я его под Хвалынским морем запер, и люто жаждет расквитаться. А коли так, то глядишь, и брат мой жив. А стало быть, и меч при нем.
– Да что ж ты, дедушка, загадками-то говоришь? Тебе самому в обед сто лет, а отцу твоему и все двести, почитай, будет!
Старик лишь захохотал от этих слов.
– Сто говоришь? Да когда мне сто было, на месте дома твоего густой лес шумел! А вон те дубы я помню еще желудями! Отец мой – Горын Змеич, брат, стало быть – Змей Горыныч.
– Что за сказки такие? – не удержался удивленный отрок. – Мне бабка о том сказывала, как богатырь Волх Всесла… – Глаза Ивана округлились. – Так ты, значит, и есть Волх Всеславлич?!
– Я и есть. Нечто раньше не дотумкал? Сражался я с братом моим и даже победил его. Да только мне его не убить: как раню я его, моя сила тогда к нему утекает. Вот как нынче сила побратима твоего в схватке к тебе ушла. На благо ты когда-то волчонка этого спас. Не раз тебе то добро вернется.
Так вот, мне отца и брата моих не сразить, а тебе под силу. Но только ж помни, не одним могуществом, но злым коварством сильны они. В каком облике тебе явятся, не ведомо, сами ли придут или пришлют кого – не угадаешь. Вон Святослав Хоробрый, что прежде тебя этим мечом владел, в бою непобедим был. Ан ворожбой и предательством брат мой сгубил его. Так что готов будь, парень, к схватке и в день, и в ночь, и в жару, и в ненастье, и на земле, и в воде, и в небесах. Сейчас подкрепи силы. – Волхв Всеславлич провел рукой над костром и там, где только что, пожирая хворост, скакало веселое пламя, очутился накрытый стол. – А мне сейчас уйти надо. Позже вернусь, тогда учить тебя стану управляться с мечом.
Старец поднялся, развел широченные плечи и, казалось, стал выше на две головы.
– А звать все тебя отныне будут Иван Сирко, как побратима твоего, Егориева зверя. Уразумел?
Иван Сирко молча кивнул, не сводя завороженного взгляда с наставника. И вдруг – будто молния ударила с земли в небо. Исчез, растворился в воздухе седобородый богатырь, и следа не осталось.
Иван сидел у кошмы, заставленной снедью. Мысли беспорядочно кружили вокруг событий нынешнего дня. Меч лежал у него на коленях, и почему-то от прикосновения гладкой стали ему сделалось удивительно спокойно. Он бы, пожалуй, решил, что старик посмеялся над ним, рассказал старую, как мир, сказку, когда бы не произошли с ним все эти чудеса наяву.
«Да как же такое могло случиться? Не с кем-нибудь, не где-нибудь, а со мной в этот самый день. Неужто я зверем и рыбой оборачивался? Ужель и впрямь меч, Сварогом откованный, мой отныне?..»
С реки послышался дружный плеск весел.
– Давай, навались! – зычно прикрикнул кто-то.
Иван вскочил. По Днепру в сторону порогов двигалась казацкая чайка, остроносая, с вязанками камыша поверх бортов, стало быть, идущая с моря. Еще отец, когда был жив, рассказывал, что, скрытно подбираясь к ворогу или прячась от него, казаки убирают мачту и загружают чайку так, что эти самые пучки, будто поплавки, держат лодку на воде.
Иван радостно замахал рукой, приветствуя сечевиков. Завидев его, легкий кораблик направился к берегу.
– Эй, хлопец! – послышался с воды зычный голос. – Как тут рыбалка?
Иван пожал плечами.
– А что ж ты тут, птицу бьешь?
– Не-а. Но рыбы и птицы тут много.
– Вот и славно, – отозвался казачий ватажник. – А татар нет?
Сирко мотнул головой.
– Не видать, не слыхать.
– Ну, стало быть, оторвались. – Атаман крикнул: – Здесь лагерем станем!
Он погладил длинный ус, и когда чайка приблизилась к берегу, ловко спрыгнул наземь и уставился на стоявшие пред Иваном яства.
– Ишь ты, тут и стол накрыт. Ждешь кого?
– Милости прошу, – подхватился Сирко. – Почитай, вас и жду.
– А ну, хлопцы, налетай!
Вывалившие на берег казаки гурьбой набросились на еду и смели ее с такой скоростью, что гостеприимный хозяин едва успел схватить ломоть хлеба.
– Ты, малый, чьих будешь? – довольно поглаживая живот, поинтересовался обладатель зычного баса.
– Иванко я, сын казачий. Отца Митрием зовут.
– Митрич, стало быть. – Атаман вновь закрутил ус, оглядывая парня. – Добре, добре. А я, стало быть, Максим Лихолет. Слыхал о таком?
Иван честно мотнул головой, что явно не порадовало осанистого усача.
– А тут что делаешь? – спросил он.
– На Сечь иду.
– Ишь ты, на Сечь! А саблю, небось, у батьки скрал?
Иван нахмурился, глянул туда, где оставил добытый в реке меч, и опешил – вместо длинного прямого клинка перед ним лежал изумительной работы шамшир[1 - Шамшир – кривая персидская сабля.] с вызолоченными письменами и узорами, сбегающими от пяты к острию по зеркально блестящей стали.
– Не-а, сам добыл, – возмутился Сирко, удивленно разглядывая оскаленную волчью голову, венчающую рукоять.
– Да ну, неча брехать, где ж тебе этакую красавицу добыть?! – хмыкнул Лихолет. – Тебе ж, поди, мамка и ножа не доверит капусты нашинковать! А вот слушай что скажу, давай так сговоримся – ты мне эту саблю дай, тем паче, коли она твоя, а не отцова-дедова, а я тебе иной отдарюсь. Доброй, ты не сомневайся! А к тому еще и джурой[2 - Джура – оруженосец у казацкой старшины, XVII–XVIII вв.] к себе возьму. Ну что, по рукам?
– Не, не дам. Да и не хочу я джурой. Уж больно честь велика, я, поди, и капусту-то не всю порубал! – снова покачал головой Сирко.
– Ишь, какой гордый! – криво усмехнулся ватажник, раздосадованный отказом мальчишки. – Ну, так я эту саблю все одно возьму. Мне, поди, нужнее. – Он сделал шаг к лежащему на кошме оружию и вдруг услышал неподалеку глухое рычание. Из-за ближайших кустов, недобро глядя на обидчика и приседая для прыжка на задние лапы, появился крупный волк. Максим потянулся было к рукояти пистоля, торчавшего за поясом. Но зверь, обнажив клыки, вновь глухо зарычал. – Ишь ты, – пробормотал атаман. – Ну ладно, будь по-твоему. А тока об заклад готов биться – хоть с саблей, хоть с волком, хоть на руках ходи, а не быть тебе сечевиком. Кто ж тебя, этакого заморыша, в курень примет?
– А вот буду! – упрямо буркнул Сирко, хмуро глядя на ватажника.
Лихолет расхохотался и, обернувшись, хлопнул себя ладонью по седалищу.
– Вот тебе, а не Сечь! Да скорее уж ты нас пехом обгонишь и до Хортицы прежде нашего дойдешь, чем казаком станешь!
– А ежели обгоню?
– Ну, ежели обгонишь, – глумливо хмыкнул казак, – тогда – да, тогда будь по-твоему! Да только лучше ступай домой, не позорься. Мы к завтрему полудню уже на Сечи будем, а тебе дотуда, почитай, день ковылять. Так что за пироги тебе спасибо и добрый совет – не рядись с казаками впредь. Нынче-то мы сытые и добрые, а так, глядишь, рожа-то с кулаком познакомится, рада не будет!
– За совет и науку благодарствую, – чувствуя, как закипает что-то в груди, проговорил Иван. – Пойду я. До Сечи, и впрямь, еще идти и идти.
– Ишь ты, упертый! Ну, ступай, ног в темноте не обломай!
– Уж какой есть. Слова твои, атаман, все слышали, так что до завтрева, до полудня их не забудь! И я не забуду!
Иван бежал резво, как никогда прежде, так что даже его клыкастый побратим едва поспевал за ним. Сабля в невесть откуда взявшихся ножнах нещадно колотила по бедру, но он не обращал внимания. Не шуточное дело – попасть к полудню на Сечь, тут и верхом поди, доскачи! Невесть сколько верст он пробежал так, прыгая с камня на камень, виляя лесными тропками, покуда не рухнул без сил в густую траву. Волк сел рядом и начал тыкаться носом в щеку.
