– А ну… бросайте! – рявкнул Максим Лихолет. – Только дернетесь – я ей дырку в голове проделаю! Мозги сквозняком выдует!
Спустя несколько мгновений, когда с казаками, охранявшими возок, было покончено, один из всадников подъехал к атаманскому семейству и с поклоном снял шлем.
– Пани Софья, я барон Гжегож Левартовский, ротмистр панцирной хоругви, мне приказано доставить вас к королю. Поверьте, я не причиню вам зла.
– Да я скорее порешу себя! – возмущенно закричала женщина.
– Порешишь, как же! – Лихолет распахнул дверь возка и схватил Софью за волосы. – Да что с ней панькаться?!
– Не сметь! – рыкнул барон, занося саблю над головой предателя. – Она благородная пленница!
– Да тьфу на тебя, пес бесхвостый! Ни ты, ни круль твой мне не указ! – Он в гневе оттолкнул было ротмистра и тут же отшатнулся: клинок польской карабелы едва не полоснул его по лицу.
– Ах ты гадючье семя!
Казачий полковник выхватил из ножен украшенный золотом килич и бросился в атаку. Панцирники двинулись было на помощь командиру, но тот лишь усмехнулся и жестом остановил их. Схватка была стремительной и бескомпромиссной. Пару раз уклонившись от атак рассвирепевшего казака, ротмистр ушел в сторону, пропуская его саблю мимо себя, и тут же острый клинок карабелы чиркнул Максима по гортани, распарывая ее и лишая изменника жизни.
– Прошу извинить, ясновельможная пани, – начал было он, и вдруг удар в грудь сбил его с ног.
Он отлетел, едва удержав в руках саблю, будто ураган пронесся над лесной дорогой. Гжегож приподнялся на колено, и вновь резкий удар и падение, а затем кто-то схватил его. И тут барон услышал слова, обращенные вовсе не к нему:
– Ты цела, сердечко мое?
– Да, свет мой! – послышался в ответ нежный голос Софьи.
Гжегож Левартовский ошарашено огляделся. Три десятка панцирников лежали на дороге без движения. Похоже, из всего посланного королем отряда живым оставался он один.
– Прости, задержался. Татары в большой силе навалились, но мы их картечью славно попотчевали. А как ты ножом заветным каравай пробила, так у меня сразу сердце кольнуло. Заспешил, да, видать, припозднился.
– Ну что ты, Ванечка, как всегда, вовремя поспел.
Иван Сирко еще раз тряхнул ротмистра.
– Ну что, пан добродий, молись своему богу!
– Не убивай его, Вань, на нем вины нет, Максим нас предал! А этот нас защищал.
– Защищал, говоришь? – Атаман Сирко отбросил барона в сторону, будто это был куль с овсом, а не крепкий мужчина фунтов в пять с лишком пудов весом. – Что ж, коли Софья за тебя просит, то помилую. Но только ж правду говори, за каким рожном тебя сюда занесло?
– Король велел доставить пани Софью и сыновей твоих в замок Гуровеже. Я лишь должен был сопроводить их да проследить, чтобы в пути с ними ничего не случилось.
– А что ж так-то, раньше в гости не звал, а тут вдруг целое войско за ней прислал?
– Мне-то неизвестно. Только недавно из Империи в Вавель прибыл посланец императора, граф фон Шрекенберг. Именно после разговора с ним король послал меня сюда. Да и Гуровеже принадлежит не королю, а именно графу.
– Ишь ты, а что это моя семья вдруг вашему Хрякенбреху понадобилась?
– На это я ответить не могу, да я почти и не знаю его. Он несметно богат и, вероятно, скоро будет шведским королем. Еще знаю, что он собирает древнее оружие, – ротмистр остановился, задумавшись. – Но, кажется, не всякое. Он ищет какой-то особый меч.
– Что ты сказал? – вдруг помрачнев, спросил Иван Сирко.
– Он ищет какой-то меч, – повторил ротмистр. – Граф передарил мне старинный клинок замечательной работы, подарок короля, будто это треснувшее коромысло.
– Что ж, сейчас со мной пойдешь, опосля решу, что с тобой делать. Пошли, поможешь казаков на телегу перетащить, схоронить нужно.
– А как же мои панцирники?
– За твоими людей пришлю. Уж то, что по-вашему отпеть не выйдет, не обессудь, я вас к нам не звал, ксензов ваших у нас не жалуют. Но и волков к людскому мясу приучать не след. Так что схороним по-людски, а покуда он постережет. – Атаман лишь поднял руку, из леса тихо, будто тень, вышел матерый волчище и улегся возле ног Сирко. Тот присел на корточки, погладил зверя и не приказал, а тихо попросил: – Постереги тут покуда, чтоб родичи твои не повредили.
Зверь оскалил пасть и будто зевнул, затем как-то совсем по-собачьи лизнул руку Ивана.
– Давай, за дело, – казак выпрямился и глянул на ротмистра. – Да ты не страшись, коли жену и детей моих защитил, не пленником, гостем у меня будешь.
* * *
Расположившись лагерем неподалеку от кургана посреди Дикого Поля, пан Гжегож вспоминал события прошедшего месяца. В доме Ивана Сирко он жил почти вольно, вот только на улицу выходить не хотелось. Окрестные жители, хоть и не говорили ему ничего, но смотрели недобро. А затем к атаману невесть откуда пришел высоченный статный бородач, седой, как лунь, но по всему видать силушки немереной. О чем уж там говорили хозяин с гостем, уединившись в горнице – то одному богу ведомо.
А только на следующее утро Иван Сирко дал пленнику коня, выписал охранную грамоту и послал в замок Гуровеже, чтобы указать графу, где он будет ждать встречи. Честно сказать, барону не верилось, что фон Шрекенберг всерьез воспримет послание атамана, однако тот, молча выслушав доклад ротмистра, велел тому быть проводником. Тут хочешь, не хочешь – не поспоришь, ибо, узнав о гибели отряда, посланного за семейством грозного атамана, король, разгневавшись, велел заковать Гжегожа в кандалы и бросить в подземелье. Но этого не произошло, пан Леонард лишь покачал головой, вымолвил «нет», и повелитель Речи Посполитой тут же смирился и отдал ротмистра в полное распоряжение своего благодетеля.
И вот теперь он ждал неподалеку от кургана, держа в поводу двух коней. Идея отправиться в путь вдвоем с фон Шрекенбергом казалась ему абсурдной, он пытался убедить в этом графа, но тот лишь недобро усмехнулся, и сомнения у ротмистра отпали сами собой. На его удивление, ни татары, ни казаки, ни московские стрельцы не встретились всадникам в пути. Они будто сторонились их. Иногда на горизонте появлялось облако пыли, и где-то вдали с холма можно было различить всадников, улепетывающих галопом, будто от целого войска.
Добравшись до указанного Иваном места, граф спешился и, опираясь на трость черного дерева, начал медленно подниматься наверх меж жутких каменных истуканов, хмуро взиравших на гостей. Там, на плоской вершине, горел небольшой костерок. Пан Гжегож разобрал фигуру атамана, сидевшего поблизости, и его неразлучного мохнатого спутника.
Пожалуй, ротмистр сейчас не смог бы сказать, кого он опасается больше. Конечно, к чему лукавить, Иван Сирко был грозен, но все же в этой угрозе было что-то понятное, человеческое. Для воина гибель в бою – исход хоть и нежелательный, но все же вполне ожидаемый. На то и война. Но этот волк… О нем рассказывали не меньше страшных историй, чем о самом Иване. Вот только если и впрямь сей зверь сопутствовал Сирко со времени его прихода на Сечь, то было очевидно, что и не зверь это вовсе, а сам дьявол! Ибо ни один волк не мог прожить столько-то лет. И все же он был жив, послушен и свиреп, когда требовалась свирепость.
Ротмистр глядел на дальний костерок, на поднимающегося вверх по склону графа и, честно говоря, сам не знал, чью сторону ему занять. Однако любопытство одержало верх и, стреножив коней, он начал тихо красться за графом, так толком не решив, что намерен делать.
* * *
Фон Шрекенберга мысли спутника не заботили. Он внимательно рассматривал освещенное мечущимися отблесками пламени лицо казака: глубоко посаженные глаза, скулы, обтянутые наголо выскобленной кожей, длинные усы, клок волос – оселедец – на макушке, губы плотно сжаты, две жесткие складки меж бровей – уж как угодно, а добрым такого человека не назовешь. Такой голову снесет, ни на миг не задумавшись.
Сирко тоже внимательно глядел на гостя. Вернее, смотрел он расслабленно, будто бы вскользь, но пан Леонард, знающий толк в воинском искусстве, прекрасно сознавал, чего стоит такая расслабленность – ни одно, пусть даже самое малое движение не могло укрыться от противника.
– Здравия тебе желать не буду, – глухо начал Сирко, держа руку на сабельной рукояти, – ибо здравия тебе не желаю. Ты свидеться хотел – вот мы свиделись.
Пожалуй, кого другого подобная резкость могла оскорбить, но только не Шрекенберга.
– А вот я рад видеть тебя, атаман. Много о тебе слышал…
– Да уж, – Сирко хищно ухмыльнулся. – Я для тех слухов немало кровушки вашей пролил.
– Было такое дело, – абсолютно спокойно подтвердил граф. – Да только мне на ту кровь плевать. Ежели из твоего казака, или из любого шляхтича кровь пустить, кто разберет, где чья? Кровь она всегда кровь, будь она хоть трижды голубая, а все едино красная.
– Ты что же, граф, сюда меня зазвал, дабы в долгих словесах упражняться?
– Вовсе нет. Дело у меня к тебе есть.
– Поди, за клинком моим охотишься?
– Это ближе к истине. Да только если с тем клинком и сам ты пойдешь, то, всяко, лучше будет.
– Это еще что за блажь?! С чего бы это мне с тобой идти?! Я вашего брата всегда резал.
– Пустое это все. Ну, резал, стало быть, на роду им так написано. А если прямо говорить, то как раз ты и есть наш брат. А вот эти все людишки – тебе и мне не чета.
– Вот еще!
– Верно тебе говорю, – перебил его пан Леонард. – Ты ведь, сказывают, с зубами родился, а это верный признак – не обычного ты роду-племени, не людского. Ступай со мной вместе, чем хочешь, поклянусь, мы всем миром править будем. Хочешь себе всю Русь и Малороссию? Бери всю, без изъятия. Хочешь Белую Русь, Червонную, Полонию сарматскую – и они твои будут. Вся Тартария под твою пяту ляжет. Скажи, что тебе нужно, ни в чем тебе отказа не будет.
– Ни в чем – ни в чем? – Сирко поднялся с места.
– Я же сказал.
– А ты побожись! Честным крестом осени себя, тогда и поверю.
Губы пана Леонарда сложились в тонкую линию, напоминающую сабельный шрам.
– Ну, видит бог, я хотел решить дело миром. – Он развернулся спиной к атаману, показывая, что разговор окончен.
И в тот же миг будто гром прогремел среди ясного неба. Звездная пыль рассыпалась, будто просо, и на землю темной беззвучной тенью опустилось крылатое чудовище.
– Ишь ты, поди ж ты! – Сирко отскочил, выхватил из ножен саблю. И едва клинок ее распластал ночную темень, чудище вспыхнуло, будто пороховой бочонок взорвался, на месте его обнаружился воин черноволосый, худощавый, в богатом восточном платье с черным сияющим клинком в руке. – Ба! Да это ж никак Дейали-Мурза! – присвистнул атаман. – Вот негаданная встреча!
– Отдай меч, и я сохраню тебе жизнь! – коротко, без намека на акцент, объявил грозный воитель.
– А ты возьми! Жизнь, так и быть, в придачу пойдет!
Иван бросился в атаку, привычно рубя недруга от плеча до просака. Ан, не тут-то было. Дейали-Мурза исчез и в тот же миг объявился сзади, еще мгновение – и он атаковал, но без успеха. Клинки их встретились, и обоих бойцов тут же обдало жаром – внезапная, будто удар молнии, вспышка озарила ночь. И всякий раз, когда сталь Белого Хорта встречала на пути сталь Хорта Черного, молния и гром сотрясали округу.
Позабыв о стреноженных конях, пан Гжегож подобрался совсем близко к месту схватки. Он больше десяти лет провел, не покладая оружия, но такого боя ему видеть не доводилось. Удары сыпались друг за другом с такой яростью и скоростью, что противостоять им не было никакой возможности. Пожалуй, за то время, пока атаман и мурза пытались уязвить друг друга заклятой сварожьей сталью, они бы вдвоем выкосили целое войско. Да так, что никто из воинов попросту не успел бы схватиться за оружие. Но здесь и сейчас ни один из грозных воителей не уступал другому.
Вот в кратчайший миг Дейали-Мурза вновь превратился в крылатое чудище, его длинный шипастый хвост мелькнул у самых ног Сирко. Однако шляхтич тут же увидел, как руки казака обращаются в крылья стремительного беркута, и вот он уже вонзает когти в макушку чудища и норовит острым крючковатым клювом выбить ему глаза. И снова бой на мечах в людском обличье, снова без окончательного исхода.
Гжегож, не отрываясь, следил за поединком, когда увидел графа, хорьком скользнувшего за спину казачьего атамана. В руках его была все та же трость с тяжелым бронзовым навершием. Он размахнулся…
– Нет! – воскликнул шляхтич и, сам не ожидая от себя такой прыти, бросился между Иваном и Леонардом фон Шрекенбергом. – Один на один!
От неожиданности граф отпрянул и обрушил свою палицу прямо на голову ротмистра. Шишак несколько смягчил удар, но Гжегож Левартовский рухнул без чувств.
– Мразь! – рявкнул граф. – Ни один человек не смеет заступать мне путь! – Он вновь занес трость над поверженным шляхтичем. – Честный бой не для меня.
– Хорошо, что ты сказал это, – послышался совсем рядом утробный, точно смеялся колодец, хохот. – Человек не остановит, а вот они – могут!
Каменные воины сдвинулись с места и, ускоряя шаг, бросились к оторопевшему графу. Заметив это, его сын, «мурза», метнулся было на помощь, но Сирко заступил ему дорогу.
– Э нет, так не пойдет! Куда побег, пацюк лайдачий?!
Он рубанул наотмашь, и вновь яркая вспышка разорвала тьму.
«А ведь не одолеем мы этак друг друга, – крутилось в голове атамана. – Как есть, не одолеем. Сколько ни бейся». Он видел оскаленные зубы Дейали-Мурзы. Впрочем, прежнее обличие спадало с того, будто клочья посеченного кафтана. Теперь пред ним был он, Змей Горыныч в собственном обличье. В зверском, не человечьем. Но от этого меч, а это был уже именно меч, в его лапах не становился менее опасным. Краем глаза Иван слышал вопль и грохот каменной лавины. Это Горын Змеич пытался вырваться из каменных тисков окруживших его безмолвных воителей. Да только впустую – древние стражи кургана сходились все ближе, запирая могущественного врага.
«Ну, что ж мы? – едва не застонал Сирко. – Ломим ведь уже! Надо побеждать!» Он отбил еще один удар, рубанул сам, поймал на себе полный надежды взгляд лохматого побратима и вдруг с неумолимой ясностью понял, что следует делать.
Широкий взмах блистающего светлого клинка, он занес руку для удара, открывая противнику грудь. И в тот же миг сталь Черного Хорта вонзилась в него, прошла насквозь и вылезла из спины подле лопатки. Сирко захрипел в предсмертной муке, сцепив зубы от боли, из последних сил ухватил меч противника близ самой пяты, вталкивая его поглубже в рану. Его опешивший противник дернул было оружие на себя, но то плотно застряло в ране. В тот же миг, не давая Змею бросить рукоять, Сирко ударил бывшего мурзу по бармице, закрывающей шею. Белый Хорт прошел сквозь железные кольца, будто через шелковый плат, и последнее, что видел перед собой Иван – катящаяся вниз по склону голова Змея Горыныча.
* * *
Холодная струя ударила ему в лицо. Иван жадно ловил пересохшими губами капли воды, она была спасением, нежданным и негаданным. Сирко открыл глаза и увидал склонившегося над ним седого, как лунь, старца.
– Всеславлич?! Я что ж, не умер?
– Да как сказать. – Могутный богатырь забрал в кулак седую бороду. – Умер, конечно. Как же с такой-то раной, да не помереть? Да только вот он за тебя смерть принял. – Волх Всеславлич приподнял обессилившего казака. Рядом лежал оскалившийся мертвый волк, распластанный в последнем прыжке. Теперь, стало быть, ты его жизнью живешь. Он тебе свой долг вернул. А уж сколько там ее намерено – одному богу ведомо, его и спрашивай. Но и то сказать, дело ты сделал великое: Змея Горыныча ты жизни лишил, почитай, главного воеводу сил вражьих. А отца нашего с ним я с твоей подмогой в полон взял, так что теперь рядом с собой держать буду. Ну, и это тоже… – Волх Всеславлич поднял с земли два блистающих меча. – При мне они пока будут.
– Так ты ж сам когда-то рассказывал, что у кого эти мечи в паре будут, тот всей землей сможет завладеть.
– Сказывал, верно. О том и говорю. Пусть до поры до времени у меня эти мечи полежат, чтоб вы с ними на земле лишнего-то не наделали. А ты покуда лежи, не суетись. Слова мои и водичка рану твою хоть и заживили, а все ж крови ты потерял много, рано тебе еще жеребенком скакать. Мечи при мне побудут, – вновь повторил Волх Всеславлич, и растаял маревом, оставив Ивана лежать в густой траве.
Иван с трудом приподнялся и оторопел. Широкий Днепр катил поблизости свои вечные кипучие валы, на перекатах они в клочья разбивались о хищные клыки мокрых камней и висели нескончаемым множеством разноцветных брызг. Ни кургана с каменной стражей, ни Волха Всеславлича, сколь ни глядел Сирко, рядом не было. Лишь ковыль покачивался, колышимый отсутствующим ветром, там, где мгновение назад стоял диковинный старик.
Вук Задунайский. «Страна крепостей»
Всем моим предкам посвящается
Наказный Гетманъ…, возвращаясь съ войскомъ по повелънiю Царя, во внутрь Бълорусiи, и проходя городъ Старый Быховъ; ружейнымъ выстръломъ, сдъланнымъ съ одной колокольни отъ засъвшаго въ ней Католическаго органиста, Томаша, убитъ до смерти, а органистъ признался добровольно, что подговоренъ къ сему злодъйству Католическими ксендзами, кои дали ему ружейную пулю изъ священной чаши, по его словамъ: освященную и укръпленную нарочитыми заклинанiями; а посулено ему за то на ряду мучениковъ царство Небесное… Въ самомъ дълъ, по освидътельствованiи нашлась тая пуля необыкновенною, и въ ней внутренность была серебряная съ Латинскими литерами! Тъло убитаго… отвезено въ отечество его, въ городъ Корсунь, къ погребенiю въ тамошней деревянной церкви, на коштъ его построенной. Но когда началось погребенiе въ присутствiи многочисленнаго народа и духовенства, то громовымъ ударомъ зажжена церковь, и тъло убитаго, вмъстъ съ церковю, сгоръло въ пепелъ.
Исторiя Русовъ[3 - «Исторiя Русовъ, или Малой Россiи» написана в конце XVIII либо начале XIX в. Автор неизвестен.]
– А может, ну ее, москальку эту?
Алекс сделал гримасу, которая должна была одновременно изображать его усталость и безблагодатность этого предложения:
– Опять начинаешь, да?
– Не опять, а снова, – огрызнулся его бойфренд Никас. В последние дни он был явно не в настроении.
– Оно и видно. Ты что, думаешь, я ее вот прям очень жажду лицезреть тут, что ли?
В ответ Никас ухмыльнулся:
– Между прочим, некоторым она очень даже нравится.
