Впереди шагал Матвей Терещенко, он нес большое распятие на фоне продранной черной хоругви. За ним шли несколько ребят: Андрею с Моисеем доверили большие иконы, прибитые к шестам, Иван держал икону с ликом Богородицы. Были здесь и девушки. Прасковья, в новом сарафане, шла рядом с Татьяной, дочкой Матвея Терещенко. Среди девушек выделялась Елена Гнатюк, дочь Степана. Невысокая, с длинной русой косой. Ее большие черные глаза сводили с ума Андрея Руденко. Неся хоругви, он изредка оборачивался назад, стремясь увидеть Елену. Она несла икону и, когда Андрей оглядывался, старалась опускать глаза, чтобы не встретиться с ним взглядом.
Татьяна вдруг заметила неравнодушные взгляды Андрея, которые пролетали мимо нее, и будто онемела: она поняла, в чем дело. Ее глаза наполнились слезами, она опустила голову.
– Что с тобой? – шепотом спросила Прасковья.
Татьяна ничего не ответила.
– Я знаю, тебе мой брат нравится.
– Да, – негромко сказала Татьяна, выпрямляясь. – Дивный хлопец, я таких никогда не встречала, – ее щеки порозовели.
Прасковья внимательно посмотрела на нее.
– Кажись, Елене он тоже нравится.
От движения большого количества людей поднимались клубы пыли, сквозь них пробивался ослепительный блеск солнечных лучей, отражавшихся от золотой ризы священника. Нестерпимый зной сушил воздух.
Глафира и Надежда громко пели псалмы.
Анна шла и плакала.
– Что с тобой? – спросил у нее Харитон.
– Это я от радости. Крестный ход – он для души, для покаяния. Дай бог, дождичек прольется на нашу землю.
– И то верно, – согласился Харитон. – Молимся за себя, за других, за долгожданный дождь.
Это торжественное шествие с молитвами священнослужителей и прихожан, когда храмом стала вся природа, показывало торжество святой веры Христовой и возбуждало в сердцах людей благодарности к Богу.
Процессия направилась по прогону к полевым воротам. Потом шли вокруг села по полям, кадили и кропили святой водой. Такое круговое шествие снова привело к полевым воротам, затем по улице двинулось к церкви, где состоялся молебен, – Всевышнего молили о дожде.
Отец Дионисий щедро окроплял присутствующих святой водой, которую ему подносили сельские мальчишки.
Все стояли возле церкви, черные от пыли, а Харитон, пристально глядя на Демьяна и Надежду, заметил, что лица у них стали просветленные, радостные.
– Так ведь с Боженькой пообщались, – мягко проговорила Надежда.
Андрей отнес в храм иконы и подошел к сестре. Увидев расстроенную Татьяну, спросил:
– Что тут у вас? Неприятность какая-то?
Татьяна растерялась, покраснела, не зная, что сказать.
– Нет, – успокоила брата Прасковья. – Просто мы устали.
– Тогда пошли к родителям, они нас заждались, до хаты идти надо…
Незадолго до этого, когда крестный ход близился к завершению, Федор с сыновьями стоял на опушке леса, издали посматривая на происходящее.
– Куды они направились? – недоумевал он, глядя на круговое шествие. – Муравейники рушить надо, а они песни петь надумали.
– Зачем муравейники зорить? – спросил Максим.
– Так отец мой делал, и дед мой так дождя у Всевышнего просил, и мы с тобой не должны отступать от заведенного.
Он взял березовую палку и стал старательно разгребать муравейник.
– Видите, сынки?! – метнув злой взгляд на муравейник, воскликнул он. – Бейте березовым прутом по нему, будто колотите воду в кринице. Смотрите, все эти расползающиеся муравьи и есть магические капли дождя. Этому меня еще мой дед учил. Разгребая муравейник, он всегда говорил: «Сколько муравьев, столько и капель!»
– И что, тятя, вправду дождик пойдет? – удивился Максим.
– Не сумлевайся, сынок, ночью всяко-разно дождик окропит нашу земельку. А ты чаго рот раззявил? – резко сказал он Антону. – Давай отцу помогай, втроем оно сподручнее будет.
– Тятя, я не буду мурашей зорить, – глухо проговорил Антон. – Я лучше в наказание «Жития святых» читать буду.
– Вот сорванец, отца ослушаться вздумал, ну я табе дома задам порку!
Федор с каким-то особым усердием, остервенело бил по разбегающимся муравьям и при этом громко читал молитвы. Максим старался не отставать от отца. Так они переходили от одного муравейника к другому…
– Вы что, совсем из ума выжили?! – закричал на них подошедший Харитон, он с Анной и детьми уже возвращался домой. – Вы зачем муравейник порушили?!
– Это вы ум потеряли! Ходите тут, молитесь с попом, а мы с сынком дождя попросили у Всевышнего, к ночи, будь спокоен, прольется на нашу землю долгожданный.
Подошел Демьян со своим семейством. Недовольно покачал головой:
– Это ж надо такое придумать! Божью тварь, мурашей, разорять.
– Ох! – вырвалось у Надежды. – Спаси господи, – перекрестилась она.
– За мурашей не переживай, это тебе не люди, через пару часов все приведут в порядок, – не унимался Федор. – Муравейник лучше прежнего будет, а вот дождик промочит земельку.
Все затаились в ожидании дождя. К всеобщей радости и ликованию, к утру пошел дождь! Да какой! С небес хлынул настоящий ливень. Огромные капли падали на пересохшую землю. Не успевая впитываться, они мелкими ручьями стекали в низину реки.
Анна стояла на крыльце под навесом и глядела на ливень, по ее щекам катились слезы. Она плакала от радости, что оживет их хлеб, что будет добрый урожай, а значит, и сытая жизнь. Жара спала, и несколько последующих дней шли дожди, которые напитали влагой землю, а та в свою очередь дала силу ржи.
7
В конце лета зацвели вересковые поляны. Тучи пчел гудели, кружась в воздухе и собирая нектар.
В конце сентября, когда отцвел вереск, у Харитона начиналось трудное, но радостное время – сбор и обработка меда и воска. После ужина все в хате укладывались спать.
– Ну что, мать, самое время завтра пчельницу проверить, – громко зевнув и закинув руки за голову, сказал Харитон, лежа на топчане.
– Да пора уже, хоть детишек побаловать.
– Я думаю, наши пчелки меду хорошо натаскали. И липа нынче недурно цвела, и вереск нектаром пах.
– Тятя, дуплянки зорить будем? – обрадовался Ефим.
– Нет, конечно, – попытался образумить его Моисей. – Мы немного меда заберем, а остальное рою на зиму оставим, чтобы до весны питания хватило.
– Правильно гуторишь, сынок, – похвалил его отец.
С утра приготовили нож для обрезки сот, плетеные короба для переноски сот с медом.
Ближе к полудню, когда солнце пригрело и основная масса пчел из бортей улетела на поиски медоносов, Харитон подошел к иконам, висевшим на стволе старой липы, перекрестился. Затем надел сетку, которую сплел из конского волоса, наклонил колоду, прислонив к стволу дерева, открыл при помощи плотницкого тесла верхнюю крышку, закрепленную деревянными гвоздями. За ней показались длинные языки янтарных сот.
Моисей стоял рядом в надетой на голову сетке, держа нож и короб. На его голове тоже была сетка. Переливаясь золотом на солнце, соты отрывались и падали внутрь короба вместе со всем содержимым: медом, пергой, живыми и мертвыми пчелами. Пустые соты Харитон убирал в сторону, а Моисей аккуратно укладывал их на холстину.
– Это на свечи? – спросил парень.
– Да, сынок.
В какой-то момент отец остановился и оценивающе посмотрел на колоду:
– Ну вот. Этого пчелиной семье хватит на безбедную сытую зиму.
Он закрыл крышку, потом аккуратно, чтобы уплотнить, стукнул по ней топором-теслой и пошел к следующей борти.
Моисей отнес короб под навес и все содержимое вывалил в бочку.
Анна осторожно, чтобы не ужалила пчела, подошла к бочонку. В меду плавали пчелы с пчелиным ядом, маточное молочко, прополис. В воздухе витал терпкий аромат меда с нотками вереска. Следом за матерью к бочке подкрались Иван с Ефимом и Лукерья.
– Мам, – заискивающе спросил Ефим, – а медку можно попробовать?
– Потерпи немного, сынок, вот закончат тятя с Моисеем работу, тогда и отведаем. Идите в хату, а то ненароком пчела ужалит.
После наполнения бочонка отец заставил Моисея тщательно перемешать содержимое: мед, воск, пчелиный расплод, пергу, мертвых пчел. После чего Харитон набрал две миски меда и закрыл бочонок плотной крышкой.
– Одну миску отнеси в хату на стол, а вторую – дяде Демьяну. Скажи, мол, гостинец от меня.
Моисею понравилось такое поручение – лишний повод увидеть Прасковью.
– Ну вот, детки, – обрадовалась Анна, увидев на столе полную миску меда, – теперь будет вам с чем кашу да блины есть.
Из пустых сот вечером всей семьей за столом катали свечи. Для фитилей Анна принесла из кладовой толстую льняную нитку.
– Пчела – чистая божья тварь, – раскатывая в своих больших руках теплый воск, с особым чувством говорил Харитон.
– Почему? – спросил Иван.
– Потому что она мед дает, воск дает, а из воска мы делаем свечи, которые ставим к иконам как вещь чистую и приятную богу.
– Да. Божья угодница, – тихо проговорила Анна, взяла противень с готовыми свечками и вынесла в чулан, чтобы остыли.
– Тятя, а пчелы откуда появились? – полюбопытствовала Лукерья.
– Пчелы, доченька, – это божьи твари. Мне еще давно мой отец рассказывал, что до рождения святых угодников Зосимы и Савватия в России пчел не было, а водились они только в чужеземных странах. И жили высоко в горах, где-то рядом с раем, роились редко и никуда оттуда не улетали. А святые угодники вынесли пчел из рая и расселили по всему свету.
– И у нас в России?
– Да! И к нам их принесли. Поэтому-то пчелы – от бога. А осы и шмели – от дьявола, их мед нельзя есть.
– Ну, они жалят дюже больно, – возразил Моисей, глядя на свои опухшие кулаки.
– Пчела жалит только грешников. Живи по совести и в согласии с богом – и пчелы к тебе будут благосклонны. Меня ни одна сегодня не ужалила.
– А меня жиганули аж два раза.
– Значит, ты грешен, братка, – засмеялся Иван.
– Убивал пчелу летом? – серьезно спросил отец.
– Было.
– Вот твой грех и есть. И еще запомните, дети: пчел нельзя убивать, жизнь на земле будет до тех пор, пока будут жить пчелы. А когда все изведутся, наступит конец света.
– И люди все погибнут? – в глазах Ефима блеснул страх.
– Не только люди – все погибнет! Ну, я думаю, это будет не скоро.
На следующее утро Моисей затопил баню. Они с отцом закатили туда бочку с медом. Два дня топилась баня. После чего мед нагрелся и стал жидким, воск расплавился и вместе с мертвыми пчелами и личинками поднялся вверх. Харитон черпаком убрал все, что всплыло, в лагушок, залил водой и поставил в тепло, чтобы к Рождеству получилась медовуха. А чистый мед разлили в берестяные туеса.
Остаток лета и всю осень тяжело, со скрипом восстанавливали жилье погорельцы. Бурмистр больше помогал своим крестьянам, а уж казакам – в последнюю очередь.
Миклашевский появился в селе только после уборки хлебов. Посмотрел на новые дома, заехал на завод, а там свекла свалена в кучу. Того гляди гнить начнет.
– Ты чем тут занимаешься? – начал бранить он надсмотрщика. – Вредительством?
Тот упал на колени:
– Пан, это не моя вина, это погода виновата!
Глаза помещика вспыхнули яростью. Резко взмахнув плеткой, он стал хладнокровно избивать помощника.
Несчастный, корчась от боли, пытался закрыться от ударов руками.
– Я не позволю творить беспорядок на моем заводе! – орал Миклашевский.
Он орудовал плетью до тех пор, пока надсмотрщик не повалился на землю, распластав руки. Лишь тогда он угомонился и зло посмотрел на управляющего, стоящего рядом и трясущегося от страха.
– Так будет и с тобой. Мне жалеть тебя не за что. Работать всем без роздыха, пока не приберете всю свеклу!
После Покрова Пресвятой Богородицы голова казачьей общины Григорий Долгаль на общем сходе, обращаясь к казакам, сказал:
