– Ну что, видите, мужики опять восстали в буквальном смысле из пепла, выстроили новые хаты, собрали урожай, жизнь в селе продолжается.
Прожили зиму крестьяне со своими заботами и радостями, и наступила весна.
8
Демьян заканчивал работу:
– Все, сынку, шабаш! На сегодня хватит. Туши горн.
– Тятя, я должен тебе что-то сказать.
– Ну, говори, – Демьян снял фартук и стал отмывать ладони от сажи и грязи в ушате.
– Я жениться надумал.
Отец выпрямился, опустил свои сильные руки и застыл, как дуб в поле, крепкий и могучий, с рубцами на теле от ожогов.
– На ком?
– На Елене, дочке Степана Гнатюка.
– Ого! – Демьян от удивления даже присел на наковальню.
– Жалко мне ее, отец – пьяница, мать гулящая. Пропадет девка, а мне она по душе.
– Сынок, так она же собственность пана Миклашевского.
– Ну и что, я попрошу пана, и он согласится мне ее отдать.
– Ты в своем уме? Какой же пан свое отдаст?
Домой они шли молча. Демьян заглянул под навес: Надежда доила корову. Та стояла как вкопанная и жевала жвачку. По-хозяйски поглядел на телегу и вспомнил, что надо бы оси дегтем промазать. В хате возле печи суетилась Прасковья, на столе уже стояли отварная картошка, кринки для молока.
Вернулась Надежда, Прасковья перехватила у нее ведро, быстро процедила молоко и разлила по кринкам.
Надежда со вздохом устало присела на лавку.
– Ну вот, еще один день прошел в трудах праведных.
– Мать, а ты знаешь, что наш сын жениться вздумал, – присаживаясь к столу, проговорил Демьян.
Она сразу и не поняла, насмехаются над ней или правду говорят:
– Это ж какая такая девица в душу тебе запала?
– Елена, Степана Гнатюка дочка, – ответил за сына отец.
– Сынок! – всплеснула руками Надежда. – Это ж не Степана дитя, это пана Миклашевского дочка. Вся в него – и видом, и характером. Отступись от нее, не по зубам тебе пан.
– Нет, мама, не отступлюсь, – голос его обмяк, в ушах стоял звон, казалось ему, что пол в хате закачался, но он стоял – сильный, горячий, непреклонный.
Усталой походкой она подошла к сыну, обняла и долго смотрела на него полными доброты и ласки глазами.
– Сынок, девок в селе мало, что ли, неужто среди своих не нашел кого любить? Вон Татьянка Терещенко – какая гарная казачка.
Демьян встал из-за стола, недовольно глянул на сына и молча вышел из хаты.
Андрей смотрел на мать, но в своих мыслях видел Елену, ее длинную косу и большие черные глаза. Вспоминал, как она стояла возле плетня в вышитой кофте.
– Так куда мне идти? – не отступал Андрей. – К пану или к родителям?
– А к родителям-то зачем? Конечно, к пану. Он-то и есть родитель.
Вскоре до него дошла весть, что в конце недели помещик обещался приехать на завод. Не до работы тут стало Андрею, в голове только одна мысль: не прокараулить пана, а то придется идти в Стародуб в его поместье, а это не близкий путь.
Демьян, видя, как мается сын, как не находит себе места, освободил его от работы в кузнице:
– Иди уж карауль пана, а то тошно на тебя смотреть.
Андрей с радостью побежал к заводу. У конторки стояла бричка.
– Это кто приехал? – спросил он у проходившего мимо рабочего.
– Да барин приехал, – нахмурив брови, тот заскрипел зубами, – надсмотрщику нагоняй дает.
Возле ворот ходил человек в сером кафтане.
– Пустите меня к пану Миклашевскому.
– Куда тебя пустить? – ехидно оскалился желтыми зубами тот.
– К хозяину завода.
– А, это ты, кузнец? – послышался голос помещика.
Андрей поздоровался и низко поклонился.
– С чем пожаловал? А то мне уже ехать надо.
Пан Миклашевский все еще был под впечатлением проверки, устроенной им на заводе, и учиненного нагоняя управляющему. Услышав просьбу, которая прозвучала для него как гром среди ясного неба, сначала пришел в ярость, но потом опомнился, сообразив, что юноша ни в чем не виноват, и сменил гнев на милость.
– Говоришь, по душе она тебе?
– Да! – кивнул Андрей.
– Ну, тогда ты готов пожертвовать волей и пойти ко мне в крепостные, чтобы жить вместе с моей холопкой?
– Я не знаю, – растерялся тот.
– Вот то-то и оно, и я не готов тебе ее отдать, – он оценивающе разглядывал просителя, как разглядывают собак или лошадей перед покупкой. Ничего личного – привычка, выработанная годами. – Что же делать? – притворно посокрушался помещик, не сводя колючего взгляда с Андрея. – Люди вы хорошие, кузнецы на всю округу известные. Понятно, что в надежных руках Елена будет. Да вот только не могу я ей вольную дать, понимаешь? Не могу! Моя она!
Он с трудом забрался в бричку.
– Михаил Павлович, проявите милосердие.
– Я ж тебе сказал! – рявкнул Миклашевский. – Выкинь Еленку из головы, тебе что, других девок мало? Вон какие казачки по селу ходят, залюбуешься.
– Мне они не по сердцу! – с вызовом сказал Андрей. В горле пересохло, хотелось плакать. Он не мигая смотрел на помещика.
– Пороть тебя надо, тогда и любовь пройдет! Совсем с ума посходили. Гони! – крикнул пан кучеру и уехал прочь.
Андрей на ватных ногах побрел обратно в кузницу… Вечером он отправился к Елене, та ждала его в условленном месте.
– Ну как, поговорил с паном? – тревожно спросила она.
Он растеряно развел руками:
– Поговорил. Отказал помещик, жалко ему тебя отдавать, ты ж его собственность.
– Я знаю.
– Остается только бежать в другую деревню, поближе к полякам, чтоб нас никто не нашел.
– Найдут, еще как найдут. Вернут обратно к пану и выпорют – и тебя и меня.
– Делать нечего, подождем, что дальше будет. Может, смилостивится пан помещик? – грустно улыбнулся Андрей и обнял любимую.
Весной в кузнице полно народу, сельчане готовятся к севу. Кто плуг везет в ремонт, кому лошадь подковать надо, кому готовить серпы и косы. От зари и до темноты стучали молотки по наковальне. Горячая пора. Усталые и голодные приходили домой отец с сыном. Андрей в заботах уже стал забывать разговор с помещиком, только где-то глубоко в душе еще тлела надежда, что пан образумится и согласится отдать ему в жены Елену.
9
Перед заходом солнца к хате Гнатюка подъехал управляющий Миклашевского, бодро спрыгнул с брички, крутанул русой бороденкой и, держа в руке плетку, направился к двери.
– С какой радостью прибыл? – спросила ехидно Глафира, стоя у плетня.
– За дочкой твоей приехал. Пан приказал привезти ее в Стародуб к новому мужу.
– Ты что, спятил? Да у нее и старого нет. Она ребенок еще.
Вперед вышел Степан. Трезвый, в стираной рубахе, он, напрягая все свои силы, сказал:
– Шутка сказать, девице еще пятнадцати годков нет, а ее уже замуж отдают. Девка еще в куклы не наигралась, а уже в кабалу. Не дам дите поганить.
– Не хочешь по-хорошему, – вдруг заорал управляющий, – так я и вдарить могу!
Он замахнулся плеткой и огрел Степана по спине. Потом изловчился и ударил кулаком в скулу.
– Бей в морду, бей, я привычный, – всхлипнул Степан, твердо стоя на ногах.
– Но, но! – закричала Глафира. – Ты волю-то рукам не давай, а то панское добро попортишь, хозяин с тебя тогда шкуру спустит.
В это время в хате закричала Елена:
– Маменька, ради Христа, не отдавайте меня!
– Не отдам! – твердо заявил Степан.
На крыльцо выскочил босоногий Антипка:
– Не тронь сестренку! – и замахнулся на управляющего ухватом.
– Вот паршивец! Ну я тебе задам, попомнишь еще меня, – вспыхнул тот.
Потом, немного успокоившись, обратился к Глафире:
– С вами, дураками, связываться – хуже нет. Не хотите по-доброму, завтра силой заберем.
Степан, раскрыв рот, жадно хватал воздух, потом прохрипел:
– Ох, господи, за что только нам такие мучения… А ты, дочка, нос не вешай, в обиду тебя не дам.
До самого вечера прорыдала Елена, а потом соскочила с топчана и побежала к Андрею. Никогда раньше она не была у него в хате. Войдя, она увидела, что вся семья Демьяна сидела за столом и ужинала. Вся в слезах, крича не своим голосом, девушка поведала, что пан хочет выдать ее замуж за своего крепостного. Выпалила это и убежала так же неожиданно, как и появилась.
Андрей не бросился следом, а только опустил голову.
Все за столом молчали, никому уже больше не елось, не пилось. Андрей встал, вышел на улицу и не помня себя побрел куда глаза глядят.
Он полной грудью вдыхал прохладный воздух, пропитанный запахом полей, и впервые в жизни с болью в сердце ощущал всю низость бессилия. Он сел на трухлявый пень, вокруг которого рос бурьян. С одной стороны, Андрей чувствовал острую неприязнь к пану, но с другой – он понимал: не будь Миклашевского, был бы Ханенко или другой помещик.
Кто-то взял его за плечо. Он резко обернулся, перед ним стоял Моисей.
– Эх, друже! Знал бы ты, как тяжело у меня на сердце, как больно мне вот тут! – Андрей приложил руку к груди.
– Чего горевать? Что было, то прошло. На все воля божья. Нужно новую жизнь начинать – и тебе, и Елене.
– Я понимаю, ты хочешь облегчить мои страдания, успокоить, но покоя я не найду никогда.
– Это тебе сейчас так думается, а время все сотрет, ничего в памяти не оставит, – рассудил Моисей.
