Игорь Братченко "Виолончель"

– Всего доброго. – сказал в пустоту Егор: его никто не мог уже услышать. Он вновь один в квартире. – И тебе, мир, всего доброго!

Егор посмотрел на конверт, покоящийся у него на коленях и, взяв его в руки, так же, как и рассыльный, повертел и даже понюхал. «Да, определённо, это её любимые духи. Какое оправдание в конверте? Что там?». Положил конверт на кухонный стол и принялся заглядывать в контейнеры, а затем – накладывать всё в одну тарелку. Он был голоден. Только сейчас осознал, насколько голоден. Жадно поглощая пищу, изредка бросал взгляд на неподписанный конверт, хранящий в чреве своём некую тайну, которая явно несёт в себе не радостную весть, а горечь – горечь утраты и поражения. Он был в этом уверен. Всё шло к такому финалу. Миг соприкосновения с этой вестью он откладывал на более позднее время – когда его душа успокоится, а сердце перестанет учащённо биться. Тогда он будет готов прочесть то, что Элеонора не захотела проговаривать по телефону. «Позже. Как можно позже, только не сейчас».

Насытившись, Егор положил на салфетку, укрывавшую его колени, тарелку и, подъехав вплотную к мойке, вымыл посуду. Вытерев руки, вновь вернулся к столу, разглядывая конверт, поправил ворот спортивной майки, будто душивший его в это время. В его душе просыпался гнев, всё это время молчаливый и усмиряемый. Так и не притронувшись к конверту, он резко развернулся, задев и опрокинув табурет у стола, и выехал из кухни.

Оказавшись вновь в комнате, посмотрел в окно. Там, внизу, бурлила, кипела жизнь – жужжали машины, сигналили нетерпеливые водители, пешеходы скользили ручьями по тротуарам, плотными потоками перетекали улицу по зебре пешеходного перехода. Всё, как обычно, там – внизу, у них. Всё как обычно и у него, лишь назойливо пульсирующая жилка на виске добавляла тревожности и раздражения.

Небо, почти сплошь затянутое облаками, лишь усиливало тревожность души виолончелиста. Солнце, спрятавшееся за сумрачным покрывалом облаков, не бросало больше своих радостных лучей в его сторону. Окна домов напротив зияли прямоугольными провалами, и в каждом – безграничная тьма и одиночество. «Одиночество пустых квартир…».

– Лю-ю-юди-и-и! – произнёс шёпотом Егор. – Вы есть ли в этой суетливой, безумной реке внизу, в этих тёмных квадратах окон? Где вы, не поражённые вирусом скачек и погонь? Неужели только я, насильно вырванный из этой гонки, понимаю весь бред этих устремлений и желаний? В этой гонке…, нет – погоне! В погоне за иллюзиями и миражами, в погоне за призрачным счастьем мы не видим ни себя, ни своих близких. Мы больше не дорожим теплом рукопожатий, теплом искренних слов, молчаливым, не отягощающим присутствием…. Нам не до этого, не до романтических пустяков: жизнь диктует свои правила – кредиты, долги, планы, желания….

Егор резко рванул ворот футболки, и она, не выдержав, лопнула по шву. Но он этого не заметил, а лишь простонал, как раненый зверь:

– За что? За что мне это, боже? Зачем мне эта мука невольного изгоя и разумного безумца? Зачем? Я же рождён для сцены, а не для суфлёрской будки! Я хочу жить, а не наблюдать, как живут другие….

Егор резко сдал коляской назад и, разворачиваясь, задел футляр виолончели. Футляр немного накренился, но не упал, лишь внутри него что-то гулко простонало и стукнуло. «Струна лопнула, вероятно…». Он посмотрел с сожалением на футляр и хотел продолжить движение, но, вновь заметив запылённость его, отправился на кухню за салфеткой. Вернувшись, протёр влажной тканью чёрный кожаный футляр. Критически осмотрел и, порадовавшись вернувшейся яркости кожи, открыл его. Скрутившаяся спиралью струна вызвала лёгкий оттенок досады, отчего Егор хотел уже захлопнуть футляр, но в последний момент передумал, извлёк инструмент и отвёз к столу. Положив его на столешницу, поехал в спальню и начал рыться по ящикам комода.

– Ну, были же запасные струны! Привозил же! Были! Куда она вас запихала, как ненужный хлам?!

Наконец необходимая струна была найдена, и Егор принялся реанимировать голос своей виолончели. Больше года она безмолвствовала. Больше года! Он и сам не мог поверить, что не прикасался к инструменту так долго. Поставив струну на место, уже хотел убрать виолончель в футляр, но в это время солнце, проглянувшее из-за туч, осветило его комнату, и инструмент блеснул струнами и лаком изящного тела. Егор посмотрел на окно и сквозь него в небо с разбежавшимися облаками – синева небес живительной свежестью впитывалась в его израненную душу. Невидимое за стеной солнце, отражаясь от оконных стёкол дома напротив, сверкало ярким пятном на потолке комнаты.

– Надо тебя, милая, настроить. И… давай немного поговорим.

Произведя настройку инструмента, взял смычок и провел по струнам – раздался бархатистый резонирующий голос, радостным эхом промчавшийся по квартире. Егор прислушался к звуку и тишине, оставшейся после него, и вновь провёл по струнам, пробуя голос виолончели. Зазвучала полная грусти и печали мелодия о потерянной любви и забытой радости, о горести расставаний, о горечи жизни без тепла любимых рук и глаз. Егор и виолончель, слившись в единое целое, пели Адажио Алесандро Марчело. На мгновение Егор остановился, кистью руки со смычком вытер слёзы, наполнившие глаза, глянул в окно – в синеву неба с белым облаком, выползающим из-за соседнего здания, и вновь полилась мелодия. Вновь виолончель пела в его руках. Слёзы капали на инструмент, но виолончелист уже не замечал их, полностью погрузившись в стихию заполнившего его душу и тело чувства. Он – страдал, виолончель – пела. Стены квартиры, мебель и утварь, впитывая вибрации мелодии, оживали – тепло полилось по дому. И на мгновение всё стало, как прежде – прекрасно. Мир прекрасен, когда душа поёт песнь радости, мир прекрасен, когда душа вновь становится радостным и беззаботным ребёнком, когда она отрывается от рутины бытия и голубем парит в синеве небес.

Мелодия закончилась, музыкант сидел, не шевелясь, безвольно опустив руку со смычком и повесив обессиленно лохматую, нечёсаную голову. В квартире опять воцарилась тишина. Егор встрепенулся и принялся укладывать инструмент в футляр.

– Спасибо тебе, родная, спасибо. Порадовала! Мы ещё поживём, поборемся…, мы ещё попоём с тобою.

Жизнь играет с нами в прятки

ДЕНЬ. КВАРТИРА СВИРИДОВЫХ

Егор, по своему обыкновению, сидел у окна и изучал мир за окном – такой близкий и знакомый, и такой уже чужой и равнодушно отстранённый от таких как он, лиц, потерявших некие общедоступные свойства и возможности. Мир, где легко и просто то, что ему, Егору, уже недоступно, и потому он вынужден приспосабливаться к новым условиям бытия. Но ни сознание, ни душа не хотели смиряться с необратимостью, не хотели принимать новые условия жизни как данность и неизбежность. Разумом Егор понимал, что если ситуацию не принять такой, как есть, то и новый мир не примет его и не пропустит в среду старого, переосмысленного и переоценённого, но до боли родного мира. Вселенский Разум, как шахматист, играющий сам с собой, где побеждает Бог – белыми, где побеждает Дьявол – чёрными. А человек – фигура, наречённая на ту или иную роль в пределах игры, её правил и поля. Всему дано свое место и своя малая крупица смысла. Но, не познав её, пешка так и останется пешкой. Рафинируя восприятие, недопустимо забрызгивать грязью рядом идущего. Каждому свое…, но, изменяя себя, невозможно не изменять мир. Иначе познание умрет вместе с телесной оболочкой. Аскетизм и самоозарение йогов – пусты, если не делиться искрой своего знания с ближним, не облагораживая и не ведя его за собой. Иначе всё – пустая игра, бессмысленная потеря времени и сил…. Жизнь – это экзамен на любовь, а любовь – ажурная ваза из тонкого и хрупкого стекла. Чем тоньше и изящней вещь, тем больше в нее вложено, тем более она хрупка, тем больше она заслуживает к себе бережного отношения и внимания. Постигая знак неравенства, понимаешь – гордыня и непрощение – это сумрачный и туманный элемент того, чего много и что призвано, играя на контрастах светлого и темного, злого и доброго, игрой разрушать Любовь и то светлое, что есть в этом мире. Гордыня – игра в иллюзию своего превосходства…. «Да, дилемма! На двух стульях не усидишь и, налево и направо одновременно не пойдёшь, а топтание на пороге – пусто. Пусто так, как может быть пустым проходное место – все идут, спешат, всё движется, но мимо тебя, и ты здесь на пороге – лишь досадная помеха, неудобное препятствие на их пути. Надо решаться уже на что-то… Надо искать свой новый путь. Старый – замело пылью прошлого».

Внимание Егора привлекла пара внизу, на остановке на противоположной стороне улицы. «Его» он заприметил уже давно – сложно не обратить внимание на человека, стоящего с букетом цветов на остановке и пропускающего маршруты. «Она» появилась за его спиной как бы из ниоткуда. В это мгновение он всматривался в людей, выходящих из подошедшего автобуса. Девушка его, вероятно, окликнула – он резко обернулся к ней. Она эмоционально жестикулировала, что-то говоря ему… Молодой человек протянул ей цветы. Девушка их приняла, наклонила голову, вдыхая аромат, и… неожиданно ударила букетом дарителя, затем, бросив остатки букета в молодого человека, развернулась и пошла прочь. До тех пор, пока она не затерялась в толпе, парень бездвижно смотрел ей вслед, и лишь затем, склонившись, начинал собирать изломанные и разбросанные цветы. Прохожие идут мимо, обтекая его; ждущие автобус или маршрутку сохраняют полный нейтралитет в связи с произошедшим, будто и не были свидетелями сцены, будто всё вокруг «не их дело». Мир безучастно живёт дальше. Он, собрав цветы, уходит в противоположную сторону. Егор пытался его отслеживать, но вскоре толпа поглотила силуэт парня, как и ранее девушку.

«Мы выбираем, нас выбирают – как это часто не совпадает. Я за тобою следую тенью, я привыкаю к несовпаденью…». Строки старой песни зазвучали в памяти, наполняя душу печалью и тревогой. «Что это было внизу? Акт возмездия за неверность или пустой каприз избалованной кокетки? Да…, вероятно, нам никогда не понять вас, вам никогда не понять нас. Живём на планете, как два разнополярных вида сапиенса, с разным типом мышления и логики, с разным пониманием происходящего вокруг и, соответственно, с разными ценностями. Ни вам, ни нам этого не изменить, а потому, дорогие мои… – Егор не заметил, как начал проговаривать свои размышления вслух, – надо принимать то, что дарит жизнь. Принимать как есть, не пытаясь редактировать в своём воображении. Мы лишь персонажи в этой пьесе, а не авторы. Знаю, принимать сложно. Так же сложно, как и мне сложно принять мою действительность. О, как это сложно – никого не винить, а просто принимать как факт».

Егор вспомнил о невскрытом письме Элеоноры. «Готов ли я прочесть то, что там, не виня, не обвиняя её? Готов ли я принять ещё один пинок судьбы?» С сомнением покачал головой. «Нет, не готов. Пока не готов… Мне надо выбраться из квартиры…, срочно на улицу, в потоки жизни, текущей по улицам города». Он посмотрел на индикатор зарядки инвалидного кресла – полон. «Тогда – в путь!» Заехал в спальню – надел спортивную куртку. В прихожей обул кроссовки. Егор давно приноровился обуваться сам, приспособив для этого кусок нержавеющей трубы – пропуская её под сгибом колена одной ноги, приподнимал трубу и укладывал её на подлокотники кресла, и обувал ногу. Точно так же поступал и со второй ногой.

Взяв ключи из ящика тумбочки подле зеркала, захлопнул входную дверь квартиры и вызвал лифт. Тот не заставил себя долго ждать и уже через мгновение, клацнув, разверз свой зев. Сердце учащённо билось: почти год он не покидал стены этого дома и впервые вышел на прогулку один.

Вот и первый этаж. В подъезде никого. Самостоятельно отстегнул от перил пандус, когда-то именно для него смонтированный здесь, аккуратно съехав, вернул его на место. В это время щелкнул замок, и дверь подъезда распахнулась – женский силуэт в светлом солнечном прямоугольнике.

– Будьте любезны, придержите дверь – я выберусь из этого опостылевшего мне склепа.

– Не обожгитесь! На улице сегодня солнечно.

«Юмористка…». Улица обдала шумом, чириканьем воробьиной стайки, скачущей по кустам у подъезда, потоком солнечного света и тепла, упавшего, как жаркий поцелуй, на щёку Егора.

Философия новой жизни

ПРЕДВЕЧЕРНЕЕ ВРЕМЯ. НАБЕРЕЖНАЯ ВОЛГИ

Бодро скатившись по асфальтированному околоподъездному пандусу, кресло Егора устремилось вдоль дома – мимо подъездов, скамеек и клумб, мимо детских игровых площадок и автомобильных запруд, перекрывающих пешеходные дорожки. Егор направлял свою коляску бесцельно вперёд – просто радуясь свободе, весеннему теплу и незнакомым лицам людей. Атмосфера города обдавала подзабытыми ароматами улицы: цветов на клумбах, зелёной травы, влажной земли, яркими шлейфами женских духов и автомобильных выхлопов. Егор понял: он очень хочет увидеть реку. Её просторы, волну, отражения облаков в плавно текущих водах. Явственно почувствовал запах волжских вод и их прохладную свежесть. Душа, закованная в стенах квартиры, рвалась к воде, к свободе и вневремению, к воде, уносящей все наши печали и дарящей радость блеском волн и отражением небес. «Издалека долго течёт река Волга…, течёт река Волга, конца и края нет…» – мелодия этой песни всё настойчивее и настойчивее зазвучала в его голове.

Маршрут менять не пришлось – неосознанно он двигался в сторону набережной Волги. Перекрёсток, переулок, а вот и улица, распахивающая вид на Волгу. Старые дома, затенённые деревьями, отдалённый шум автомобилей, и, как свет в конце тоннеля, приближающийся вид на набережную, на блеск воды и сияние неба в кружеве белых облаков.

Егор пересёк проезжую часть, нашёл место, где было возможно преодолеть бордюр, и отправился вдоль чугунных ограждений и скамеек к фонтану, белыми арочными струями и слышимым водопадом манящему к себе прогуливающихся горожан. Вокруг толкотня – бегают дети, проскальзывают скейтбордисты и велосипедисты. На набережной идёт бойкая торговля мороженым, сахарной ватой, воздушными шарами и флажками. Егор, отвыкший от суеты и шума, давящего со всех сторон, растерялся и, не понимая, как ему встроиться во всё происходящее, отъехал к чугунному ограждению набережной. Выбрав свободное место, поставил коляску чуть наискосок, заняв позицию наблюдателя. Справа – река, слева – фонтан и толчея, впереди – аллея, сливающаяся с силуэтами гуляющих людей.

Мимо текли ручейки и потоки праздной публики, над шумом и гамом весенней толчеи густо и смачно растекались редкие гудки теплоходов, стоящих невдалеке у причалов. Туристы прогулочных лайнеров легко узнавались по-летнему, каютно-палубному наряду – лёгкие тапочки, шорты, майка и, как правило, фотоаппарат. Егор всматривался в окружающий мир, ранее практически недоступный из-за плотного гастрольного графика, а после аварии… из-за потери интереса ко всему, что вне его страдающей души. Этот мир распахивался перед музыкантом, как ярмарочный балаган, как карнавал праздности и безудержного веселья. И Егор пожалел, что не находил в себе сил выйти к людям раньше. Как наверстать упущенное, как нарадоваться единению с окружающими, чтобы забыть сумрак добровольного заточения? Егор не находил ответа на свой вопрос. Ему припомнилась фраза, когда-то слышанная: «Делай, что должен, и будь, что будет». Около него остановились две девочки с одним облаком сахарной ваты – они с невероятным удовольствием отщипывали по кусочку и при этом восторженно делились впечатлениями о покатушках на речном трамвайчике и электропоезде, кружащем в районе большого фонтана. Их удовольствие и азарт от выщипывания сладкой ваты передались и ему, и он стал высматривать, где продают продукт радости. Найдя автомат для изготовления ваты, заметил возле аппарата и прилавка с игрушками и надувными шарами парня в дорогущем быстроходном инвалидном кресле-коляске. Молодой мужчина был без ног и левой руки, при этом он ловко справлялся со всем одной правой, не забывая улыбаться покупателям и втягивая их в разговор. Позитив этого человека был таким притягивающим, что, проведя некоторое время за наблюдением, Егор решил подъехать купить ваты и пообщаться с бойким одноруким продавцом. Лавируя меж прохожими, он остановился возле автомата с ватой, где хозяин прилавка в это время ловко накручивал белые нити сахара. Рассчитав юного покупателя, однорукий посмотрел на Егора.

– Хотел приобрести вату…, насмотревшись на окружающих детей, но… теперь не уверен – хочу ли, надо ли….

– Вы так всегда сомневаетесь в принятых решениях? – усмехнулся продавец. – Да и староваты Вы для баловства с сахаром, а то…, если хотите, могу продать надувной шарик или вон ту свистелку-дуделку, – посмеиваясь, однорукий показал куда-то на прилавке.

– А Вы продавец или хозяин торговой точки?

– А Вы из налоговой или просто праздно катающийся и задающий странные вопросы? Минутку… – Продавец уже переключился на семью, выбирающую игрушку ребёнку. Едва он успел рассчитать семью с покупкой, как возле автомата для изготовления сладкой ваты возникла маленькая очередь из желающих насладиться вкусом детства. Егор наблюдал за ловким и общительным продавцом и не замечал и тени неловкости – будто он и не видел разницы меж собой и ходящими вокруг. Ничуть не смущаясь, продавец подшучивал и над своею однорукою неловкостью, и над нетерпеливостью покупателей ваты, и над покупателями, перебирающими игрушки на его прилавке, за их нерешительность в выборе. Егор подумал, что только ради знакомства с таким человеком стоило выбраться из квартиры. Судьба будто нарочно сегодня показывает ему разные грани одного общего бытия.

– Ну, что, и Вам ваты? – Продавец вновь обратил своё внимание на Егора. – Руслан, – представился он, протягивая руку для рукопожатия. Рука поигрывала хорошо развитым бицепсом, и рукопожатие было крепким.

– Я – Егор. Пожалуй, нет – не надо ваты. Передумалось. Если позволите, я побуду рядом, понаблюдаю, как человек, оказавшийся в более худшей ситуации, чем я, фонтанирует энергией и жизнелюбием.

– Понаблюдайте, Егор. Но если бы я наматывал сопли на кулак, кому было бы от этого хорошо? А так у меня прибавка к моей мизерной пенсии и пусть маленький, но свой бизнес, гарантирующий стабильность и, хотя бы, видимость достатка. Есть семья – дети, любимая. Так что – всё, как у людей…, меня окружающих. Да и в худшей или лучшей – это относительность суждений. Всё переменчиво в жизни, дружище, никогда нельзя сказать наверняка, что завтра будет лучше, чем вчера.

– Вы это выбираете себе или ребёнку? Если ребёнку, то посмотрите-ка сюда. – Переключился он на покупательницу. – Да. Вот она….

– Руслан… я сейчас вернусь! Мне кажется, жену увидел.

Егор сорвался с места вслед ускользающему силуэту супруги. Покрутившись немного на причале меж туристами белых лайнеров и гуляющими горожанами и так и не найдя Элеоноры, решил ехать обратно – индикатор зарядки показал на два деления меньше. Вернувшись к Руслану, разговаривающему с девушкой, начавшей помогать ему с сахарной ватой, Егор напряжённо посматривал по сторонам.

– Ну, что, Егор, догнал или привиделось?

– Вероятно, привиделось, Руслан.

– Егор, мы не можем всё и всех контролировать. Тем более, зачастую мы не можем влиять и на свою судьбу. Просто живи и радуйся, что жив. Кто-то на моём месте навсегда остался там, где столкнула судьба с миной. В твоём случае также, наверняка, могло быть хуже. Отпусти жену, знаешь же – «насильно мил не будешь», и найди ту, которая будет тебя любить таким, какой ты есть сегодня и будешь, может быть, завтра. «Вчера» уже прошло, Егор. Посмотри на горизонт. Солнце приближается к кромке деревьев и скоро закончится и это «сегодня». Радуйся, что ты жив, радуйся, что ты видишь и слышишь этот мир – ведь кому-то уже не досталось такой возможности. Всё познаётся лишь в сравнении. Поверь мне. Я был в таком аду, что тебе и не приснится в самом страшном сне. Но я здесь. Живу и радуюсь. И благодарю свою судьбу и всевышнего за этот шанс. Хотя первое время… было очень нелегко и, каюсь, пил беспробудно. И если бы не друзья и любовь, вера в меня, то, возможно, я бы упустил данный мне шанс и гнил бы уже на кладбище. Тебя судьба сегодня привела к нам. И это не случайно. Да, Наташка? – улыбаясь, Руслан обратился к своей помощнице.

– Да, Руслан, – улыбнулась девушка Руслану и, полуобернувшись к Егору, помахала ему приветливо ручкой. – Привет, Егор.

– Привет, Наташа. Руслан, думаю, мне пора – аккумуляторы могут сесть….

– У меня в бардачке этой красотки-коляски, – Руслан, похлопал свою коляску рукой, как хлопают коня, – есть зарядник. Уверен, он и к твоей подойдёт.

– Нет. Спасибо. На сегодня хватит прогулок и общения. Уже и солнце прячется за деревья. Поеду домой. А что за коляска у тебя? Мощная, похоже.

– Ну, как знаешь. Не кисни. Приходи. А коляска – Майра оптимус. Хороша! Немцы производят. Они, как всегда – на высоте. Ну, пока, дружище.

– Пока, Руслан. До свидания, Наташа.

– Пока-пока, Егор.

Он осторожно отъезжает от новых друзей, толпа гуляющих медленно, с неохотой уступает ему дорогу. «Лиц не видно, только – ноги, руки и тела…».

– И всё-таки подожди. – Руслан останавливает Егора. – Мне нужно отдохнуть немножко. Пойдём попьём чайку, перекусим и потом отвезём тебя домой. Наташа, Дима при колёсах сегодня?

– Да, Руслан. Он где-то здесь болтается, сейчас подойдёт. Идите, идите, мы без тебя справимся!

– Кто бы сомневался! Не впервой же. Ну что, Егор, пойдём продолжим беседу за столом?

Егор не любил менять планы, не любил, когда его уговаривают, но он так долго был в одиночестве…

В кафе им поставили отдельный столик, быстро его накрыли и водрузили графин с жидкостью коньячного цвета. Похоже, что в этом заведении все знали Руслана, не только персонал, но и завсегдатаи кафе – со всех сторон послышалось: «Привет, Руслан», «Русик, привет».

– Руслан, через пять минут вам принесут шашлык. А пока потерпите немного…, перекусите салатом и жарким. Хорошо?

– Просто замечательно, Мариночка! Мы не торопимся. Ну что…, – Руслан берёт графин и выжидательно смотрит на Егора, – по рюмочке за знакомство? Да и кровь надо разогнать по жилам. Усмехается, глядя на гостя.

– У меня-то по малому кругу, а у тебя, слава богу, по большому. Кровь не должна застаиваться. Сам же знаешь, что бывает со стоячей водой. Она портится и превращается в болото, где потом живут лягушки и змеи. Русалок там уже точно нет…, если только ты не против встреч с кикиморами. Но с ними встречаться не советую!

Руслан засмеялся своей шутке, обнажив тридцать два белых зуба. «Голливудская улыбка». Он явно был душой любой компании, а уж девушки…, так те, наверно, просто таяли от его обаяния, голубых глаз, улыбок и шуток. И, конечно, материнский инстинкт их тянул к тому, кто нуждался, по их мнению, в заботе.

– Вот ты говоришь: несчастен…

– Я этого тебе не говорил, Руслан.

– Разве? Счастливые люди, прошу заметить, гуляют по улицам города, набережным…, сельским переулкам…, а не сидят дома, спрятавшись от всех в четырёх стенах. Надеюсь, ты зеркала дома не завесил, иногда хоть смотришь на себя?

Видя смущение Егора, Руслан вновь рассмеялся.

– Итак: ты несчастен. Но кто виновен в том, что ощущаешь себя таким? Кто, скажи, кто? Не знаешь…

– Знаю! Общество, конечно! Общество, меня отторгающее.

– Не-е-ет, ты не прав…

Егор не заметил, как за разговором выпил первую рюмку, а рука уже держала вторую. Принесли на тарелках шампуры с шашлыком и лаваш под ним. Посуда на столе задвигалась, освобождая место – объединялись блюда.

– Ты не прав, Егор. Земля, как планета, мать нам, и для неё мы все равны. Она не делает различий меж нами. Солнце, наш бог Ра, всех одинаково согревает и питает лучами своими. То есть мы с тобой для них равны. Общество… А общество – это же мы с тобой, а разве мы можем отвергать самих себя? Нет. Наберись смелости, и твоё общество примет тебя, так как здесь всё дело в самооценке. Вот ты говоришь, музыкант. Руки есть? Пальцы есть? Память на месте? Тебя же не контузило… Играть можешь? Так в чём же дело?

– Да как ты не поймёшь, Руслан! Дело в людях. В обычных людях. Кто пойдёт на мой концерт, если я в инвалидном кресле? Им… – Егор взмахнул рукой, обозначая пространство зала, – им неприятно меня видеть таким.

– Ха! А ты их спрашивал об этом? Посмотри вокруг внимательно – на тебя кто-то косится, хмурится, сторонится? Они даже не замечают тебя. Ты таким вот – лохматым, небритым и, главное, сникшим, им не интересен. Понимаешь? Не интересен! А слушатели твоих выступлений идут не на тебя поглазеть. Они идут тебя слушать. Вот, представь, что ты – поэт. И тебя парализовало и говорить ты тоже не можешь.

Руслан сделал паузу, глядя на своего собеседника, и пододвинул к нему ещё одну рюмку с налитым до краёв коньяком.

– Представил? Вот! Истинная трагедия. А у тебя пустячок! Всевышний просто сбил с тебя спесь и сделал ближе к земле. – Руслан громко захохотал, так что посетители кафе начали поворачиваться к ним, изучая весёлых собеседников.

– Помнишь сказку про Геракла и Антея? Вот…, нельзя отрываться от земли, а от народа – тем более. Не народ, не общество, а общество – это мы с тобой – не забыл? – перевернули твою машину и загнали тебя прятаться на… Какой там у тебя этаж?

– Седьмой…, – произнёс Егор, поедая с аппетитом шашлык, как дикарь, срывая ароматное мясо зубами с шампура.

– Вот…, не мы, значит! До сих пор мы вообще о тебе ничего не знали. А классической музыки мне и здесь хватает. Её всякий раз крутят на набережной – то Чайковский, то Штраус, то… Полонез Огинского, то… ещё что-нибудь. Хватит грызть мясо! Ещё по рюмочке, и мне на работу – деньги считать, а тебе… А тебя отвезут сейчас домой и сопроводят до квартиры – для пущей надёжности.

Егор посмотрел на графин, Руслан только что его поставил на стол, разлив по рюмкам – там плескались остатки влаги, лечившей больное сознание Егора. «Хорошо посидели. По рюмочке за знакомство…».

Ящик Пандоры