– Просто её на прошлой работе коллеги вконец достали, – вмешалась Лиза, видя, что подруга выставляет себя совсем уж сухарём. – Замучили задушевными беседами по поводу и без, зудели, зудели, нормально работать не давали. Ты же, наверно, сам понимаешь, что редактору тишина нужна.
Яне очень не понравилось, что её очеловечили в глазах Никиты. Неужели годы прекрасной актёрской игры коту под хвост? Ну уж нет.
Она посмотрела на Никиту выразительно. Чрезвычайно выразительно. Изогнула одну бровь.
– Проболтаешься кому-нибудь в редакции – уничтожу. Отравлю.
– Как? В чай мне плюнешь?
– Не продукты отравлю. Жизнь тебе отравлю, – мило пояснила Яна. Милость была пугающая.
Лиза, поняв, что помощь в поддержании беседы не нужна, отвернулась.
Чепчик, который дотоле сидел или, скорее, посиживал между Никитой и Яной да рвался ткнуться носом то в одного, то в другого, захотел прилечь. Желание он незамедлительно выполнил, его соседи автоматически отодвинулись ближе к дверцам. Чепчик растянулся хвостом вверх, возложив задние лапы на колени к Никите, а передние лапы и голову – к Яне. Ещё и в глаза заглянул трепетно-трепетно, прозрачно намекая, что не возражает, если его поглядят или, того лучше, почешут за ухом.
– Точно не укусит?
– Точно. Он добрый. – Никита наблюдал, как Яна сперва осторожно, затем расслабленнее наглаживает Чепчика промеж ушей. – Последний вопрос. Сколько тебе лет?
Яна закатила глаза, но ответила:
– Тридцать два.
5
Когда добрались до места, начинало темнеть – полноценные шашлыки затевать поздновато. Разумнее пожарить сосиски, а мясо отложить в холодильник, на завтра. Оделись потеплее и «зажгли» мангал во дворе.
– Так, у меня свои сосиски, вегетарианские, – объявила Яна, потряхивая упаковкой. – Я мяса не ем.
– Да ладно, – поразился Никита. – Я думал, ты младенцев поедаешь через день. – Ну не мог он удержаться. У него накопилось столько подколок в адрес «любимого» редактора, и держал он их при себе лишь из нежелания связываться с отпетой занудой да сильнее портить рабочие отношения. Но раз сейчас они не на работе, а занудности в редакторе оказалось значительно меньше, чем Никита предполагал, поддеть её разок-другой – святое дело.
Кутающаяся в джинсовую куртку Яна устало-рассеянно нахмурилась.
– Каких младенцев?
– Которых приносят в жертву дракону перепуганные жители деревни, в нашем случае – работники редакции.
То, что между собой коллеги называют её кабинет логовом дракона, а её саму, соответственно, драконом, для Яны новостью не было. Но шутка про младенцев показалась диковатой, хотя и забавной.
– Ты много младенцев у нас в редакции видел? Ни одного нет.
– Потому и нет, что ты всех съела.
– Значит, скоро придётся переходить на других жертв. Будете к стене перед моим кабинетом девственниц цепями приковывать.
– Где мы тебе их возьмём?
– Цепи или девственниц?
– Девственниц, конечно. С цепями в наше время проще.
– Где хотите, там и берите. Налаживайте поставки. А то ведь я могу и журналистов в качестве жертв затребовать.
– Будешь каждый месяц выбирать и уносить самого красивого журналиста?
– Ты-то чего распереживался? Ты, по этой логике, как раз будешь в безопасности до последнего. – Яна тоже не удержалась. Однако сразу добавила: – Извини, я пошутила.
В своём естественном, а не рабочем состоянии она по-прежнему не хотела никого всерьёз обижать. При её остром языке в общении с малознакомыми людьми лучше было сначала проверять, насколько они обидчивые и чувствительные. Степень чувствительности Никиты на работе колебалась в районе нулевой отметки, Яна догадывалась, что и вне работы он не шибко ранимый, но кто его знает наверняка. Если б она вправду считала Никиту некрасивым, ни за что бы так не пошутила. Но маловероятно, что у него есть комплексы по поводу внешности. Он парень не смазливый, однако видный, и есть в нём что-то такое… есенинское. Когда молчит. Пока Никита не говорит, легко поверить, что его нежную романтическую душу терзают страдания, но первые же реплики до основания рушат ореол мечтательной уязвимости, и становится понятно, что душа не такая уж нежная, не такая уж романтическая и с помощью мозга сама легко заставит страдать собеседника, если ей потребуется.
– Извини, – повторила Яна.
Никита поджал губы.
– Не извиню. Ты злая.
Раз шутит, значит, точно не обиделся. Пляшем дальше.
– Я злая? Я добрая! Я, напоминаю, даже зверушек не ем.
– Вместо них овощи наворачиваешь?
– Допустим.
– И охоту не одобряешь?
– Категорически.
– Если, скажем, лося убьют на охоте, тебе его будет жалко?
– Естественно. – Яна чувствовала, что её к чему-то подводят, но не возражала. Было интересно. – До слёз.
– Видишь – одна охота, один лосик, и тебе уже дурно. А теперь представь – каждый день злобные тётки идут охотиться на огурцы, разлучают морковки с семьями, уничтожают целые сёла укропа…
Собственную улыбку Яна не одолела, но сумела не рассмеяться в голос.
– Типичный анти-вегетарианский юмор.
– Где тут юмор, жестокое ты создание? Целые колонии петрушки разрушаются, помидоры больше никогда не увидят своих помидорят…
За этим словесным теннисом наблюдали Женька и Лиза. Стояли вроде рядом, но ощущали себя словно в сторонке.
– Такими темпами они с дачи сразу в загс поедут, – шепнул Женька на ухо Лизе.
Лиза кивнула. Но застрять внимание на идее они не стали, у них были собственные дела, собственные чувства и эмоции.
Яна глянула на Лизу с Женей и мимолётом беззлобно позавидовала, такие они сейчас были… нет, не умильные, а какие-то… какие-то уютные и настоящие. Курносая, большеглазая, миниатюрная Лиза и всем своим видом излучающий надёжность коренастый Женя. Замечательная пара.
6
Изначально план был такой: в первую ночь Лиза с Яной лягут в одной комнате, Женька с Никитой в другой, а на следующую ночь, если звёзды сойдутся, Никита и Яна перекочуют на веранду и/или в сени. Но когда дело дошло до заправки постелей, все негласно-единогласно решили обойтись без лишней суеты, Никита и Яна сразу обосновались за пределами «барских комнат».
Веранда у Женьки на даче была закрытая, её и верандой-то называть было не совсем правильно – часть сеней, отгороженная стенкой с дверью. Между сенями и основной частью дома было подобие прихожей: по одну её сторону – дверь, ведущая в жилую часть дома, по другую – выход в сени, с третьей стороны – вход в кладовку. На веранде и в кладовке было примерно одинаково тепло (или одинаково холодно – обогреватели точно не помешают).
Выбирать место ночлега Никита галантно предоставил Яне:
– Где ляжешь?
– А где лучше? – спросила она у него, как у человека, который в этом доме уже оставался и, возможно, опробовал обе локации.
– Там и там неплохо. Кладовка больше, но в ней малюсенькое окошко, поэтому темно даже днём. Хотя лампочку включить не проблема, да и залежи консервированных огурцов-помидоров всегда под рукой, вдруг проголодаешься. Веранда меньше, но намного светлее, утром проснёшься – солнышко светит, птички поют, и кровать там мягче.
– По-моему, ты хочешь спровадить меня на веранду и остаться наедине с консервными залежами.
– Я не способен на такое коварство.
– А мыши здесь есть?
– Не встречал, но, наверно, есть.
– Им, поди-ка, в кладовке больше нравится.
– По-моему, ты хочешь занять веранду и оставить меня на съедение мышам.
– Я не способна на такое коварство. Но вообще, ты, как мужчина, действительно мог бы принять опасность на себя. В старину, вон, рыцари ради прекрасных дам с одним копьём на дракона шли.
– Нет, в старину рыцари врали прекрасным дамам, что ради них ходили на дракона, а прекрасные дамы, если были дуры, то верили, а если умные, то притворялись, что верили, когда им было надо.
– Я-то ждала, что ты скажешь: «Яночка, сама подумай – где прекрасные дамы и где ты».
– Очередное несправедливое оскорбление. Теперь полночи буду рыдать. Осталось определиться, где именно – в кладовке или на веранде. Решай.
– Рыдай в кладовке.
– Хорошо, пошёл рыдать.
– Иди. Спокойной ночи.
– Спокойной ночи.
Но распрощаться до утра на этом у них не получилось. Чепчик, который не одобрял, да обычно терпел закрытые двери между комнатами, на сей раз не примирился с обстоятельствами. Он бодал захлопнутую дверь кладовки и жалобно поскуливал. Никите пришлось открыть дверь. Этого Чепчику показалось мало, он стал «ломиться» к Яне. Пришлось и ей открывать свою дверь.
– Приносим извинения за причинённые неудобства, – имитируя официальное обращение, сказал уже улёгшийся Никита.
Небольшое расстояние позволяло не повышать голос, да и ночная тишина (которую не нарушали события в основной части дома, ибо если эти события и происходили, то в дальней комнате, за несколькими толстыми стенами и массивной дверью) способствовала хорошей слышимости.
– Ничего. Только в кровать я тебя не пущу, ты по улице бегал, у тебя лапы не очень чистые.
– Я так понимаю, это ты Чепчику сказала?
– Ага. Он у меня возле постели крутится, смотрит просящими глазками. Не пущу, Чепчик.
– Правильно, не ведись. Просящие глазки – инструмент профессионального афериста.
– Почему ты его назвал Чепчиком?
– Я его назвал ЧП, и по всем документам он ЧП. А Чепчик это для своих. Я, кстати, был против, чтоб свои его так прозывали, но меня никто не спрашивал.
– ЧП. То есть когда на работе ты заявляешь, что у тебя дома ЧП, и линяешь пораньше, ты просто идёшь к своей собаке?
– Было-то всего пару раз.
– Я эти разы запомнила.
– Не сомневаюсь, злопамятная ты наша. А из-за ЧП я уходил, когда он болел и его надо было выгуливать почаще и на всякий случай за ним приглядеть.
«Лучше б за работой так приглядывал», – хотела упрекнуть Яна, но язык не повернулся. Она протянула руку и погладила Чепчика, разлёгшегося подле кровати.
– Сколько ему?
– Чепчику? – Никита ненадолго задумался. – Шесть лет, восемь месяцев и ориентировочно три дня.
– Откуда такая ориентировочная точность?
– Прикидываю. Их, скорее всего, сразу после рождения выкинули, хотя могли и через день-два.
– Их?
– Какая-то сволочь щенков в пластиковом мешке на помойку выбросила. Когда я тот мешок нашёл, в живых только Чепчик остался, остальные пять уже умерли. Задохнулись, видимо.
– Ужас. – Яна вгляделась в лохматую фигуру на полу. Теперь с готовностью пустила бы Чепчика на свою постель (всё равно в воскресенье бельё надо простирнуть – элементарная вежливость по отношению к хозяевам), да что там, полностью бы ему эту постель уступила. Но пса сейчас всё устраивало, он, судя по мерному сопению, уже спал. – Никогда не понимала, как можно такое сделать.
– Я тоже.
– Ты сразу решил оставить Чепчика у себя?
– Нет, собирался пристроить к кому-нибудь, искал ему хозяев, объявления давал, посты писал. – Никита мог бы рассказать, как выхаживал щенка, который и есть сам ещё не мог, как купил в аптеке спринцовку, чтобы поить его молоком; но зачем? Производить впечатление на Яну он не собирался и в целом рисоваться не любил. – Хозяева не нашлись, а я к нему привязался. Так он и остался.
– Жена не возражала?
– Мы с ней тогда уже… Откуда ты про жену знаешь? – Страшного секрета здесь не было, но с Яной Никита об этом никогда не говорил, а сама она вряд ли интересовалась у коллег.
