Было время, когда данное кафе пользовалось широкой популярностью у дальнобойщиков, туристов и байкеров. Они заезжали с большака, заказывали условный бизнес-ланч, и спрос тянул предложение, пока однажды над забегаловкой не сгустились тучи, – по причине Затяжной Бойни большак отрезали от федеральной трассы, и вот уже пятый год пошёл, и никаких посетителей с дороги, даже случайные бродяги не заглядывали. Но Картонов, эгоцентрист и самодур, истинно верил, что когда-нибудь с большака снимут запрет, и от наплыва клиентов не будет отбоя в его заведении. И вот проходили дни, сменялись недели, летели месяцы, и бежали годы, и никого, ни одной живой души. Затаив всемирную ненависть, Картонов, как любой параноик и неврастеник, полностью погрузился в жижу своей хандры, надолго пропадая в персональном кабинете с сыном Витькой, хромосомным мутантом, и выглядывал оттоле, чтобы лишний раз взъерепениться на Кольку, либо с окончанием рабочего дня пойти домой.
После тщательной уборки Колька стабильно отдыхал за столиком у мутного окна. Он с ногами залезал на уютный старый диванчик, что стоял у парадной двери у самого большого квадратного окна. Диван был обит коричневым дерматином, который уже успел со временем потрескаться и даже облупиться. В зелёной пелене окна виднелся покосившийся билборд с названием данного заведения. Дальше Колька разглядывал угрюмые пейзажи. Недалеко располагался Пустырь, ещё дальше окраина, где дымился реактор Атомной Электростанции. В прошлом году он взлетел на воздух (красивое было зрелище!), и радиацию разнесло ветрами по округе.
Некогда в городке основной слой граждан составляли работники АЭС, а именно привилегированные учёные-испытатели, инженеры-ядерщики, оттого городок носил гордый статус – научного. Но едва из Андеграунда высунулись Патлачи, которые провозгласили себя едва ли не единственной властной верхушкой, началась зачистка населения, и к тому же, был выкраден большими партиями уран. Но однажды против них вышли обычные мужики, они называли себя Вырубщиками. Между ними произошла массовая драка, и непосредственно на территории АЭС, из-за чего по нерадивости Патлачей был взорван первый реактор. После этого события, жизнь в городе приостановилась и покатилась к краю пропасти. Пессимисты сбежали из Урочища в поисках новой комфортной жизни, другие идиоты, радея идеей, вступали кто в группировку Патлачей, кто в ряды Вырубщиков, либо просто сошли с ума и сгинули на Пустыре. Но были и те, кто просто упрямо существовал, подобно Кольке, и терпеливо ждал начало конца.
Взор Кольки махнул вдоль густого бурьяна Пустыря. Дед Миша утверждал, что на его территории обитают звероподобные плотоядные мутанты, которых, впрочем, никто из жителей городка отродясь не видел.
Вот дикие свиньи были, это да, это факт, Колька неоднократно их видел. Вот и сейчас одна из них тёрлась рёбрами о рабицу, торчащую из-под земли. Кто-то Кольке говорил, вроде как дед Миша, что по ночам данные животные издавали фосфоресцирующее свечение, так как их шкуры были пропитаны радиоактивными химикатами.
Колька зевнул от будничной монотонной скуки, настолько ему всё тут обрыдло. К тому же, напрягала уморительная духота, лицо взопрело от прилитой крови, а на лбу выступила испарина. Потому что форточки законопачены, основательно замазаны герметиком, чтобы только не дуло сквозняком.
В дальнем конце зала, у торца барной стойки, дед Миша потягивал кофе из своей личной литровой банки, слюнявил палец и переворачивал страницы прошлогодней газеты. Его конусная борода отливала густой сединой, лысый поблёскивающий череп усеян пигментными пятнами, а на опылённой физиономии застыли морщины.
Давно жил старик, и казалось, будто всю жизнь он просидел на том самом месте. Никто понятия не имел, сколько ему лет, считали, да сбивались. Но одно было точно известно про него: каждое утро этот хрыч заявлялся в эту чёртову забегаловку, садился у того самого торца у барной стойки и неизменно заказывал литровую банку наикрепчайшего кофе.
– Нонче снова шарахнули, – проворчал старик. – Я чуть портки не замарал. Совести у них нет. Громыхают точно по часам. Ровнёхонько в шесть. Суки.
– Пора привыкнуть, – сказал Колька и зевнул. – Я дрых.
– Везёт же.
Кольке было известно, что деда Мишу терзала фатальная семейная бессонница. На протяжении всего детства у того прослеживалось настолько высокое давление (двести тридцать на сто), отчего пить кофе и кофеиносодержащие напитки ему строго запрещалось, а то он мог бы не ровен час окочуриться от инсульта. И вот к старости лет его давление понизилось до девяносто на шестьдесят, и дабы его нормализовать хотя бы до сто двадцати на восемьдесят, старику приходилось надираться крепким кофе, отчего впоследствии ему пришлось пожертвовать бодрящим сном.
Колька прилип виском к стеклу, растворился в безмолвии, не ощущая ни собственного тела, ни мыслей, ничего лишнего.
Старик поднял на парня поблёкшие глаза.
– Опять ты башку напрягаешь.
Колька тяжело выдохнул.
– Ты когда-нибудь мечтал смотаться в Космос?
Вопрос ошеломил старика.
– Не вижу смысла.
– Как и я. Здесь однообразно и скучно, – сказал Колька и, внюхиваясь, поводил ноздрями. – И здесь бесконечно воняет пережаренными котлетами.
– А там прям манна небесная?
– А если.
Старик пронзил его недоумевающим взглядом.
Колька отвернулся, надышал на стекло, оно запотело, и он нарисовал три солнца в ряд и сразу же стёр рисунок ладонью. Потому что послышалась знакомая лёгкая поступь, сердце учащённо забилось в его груди – и всё его утомление как рукой сняло.
Он украдкой посмотрел на Юльку. Она вышла из кухни с зелёными глазами, пунцовым стыдом на лице, но с удовлетворённой улыбкой. Её русые волосы небрежно забраны в хвост на затылке, а приталенная униформа официантки подчёркивала её сексуально-манящую худощавость.
– Деда, тебе подлить? – спросила Юлька у старика.
На что он исподлобья недовольно глянул на неё, и она без лишних слов поняла, что лучше его сейчас не тревожить.
Колька обляпал девушку взглядом. Его привлекала её грациозная походка от бедра, дробящая улыбка и гугнивый смех. Колька обожествлял её, всякий раз пытался попасться в поле её зрения. Юлька же, в свою очередь, не обращала на него никакого внимания.
Повар Гришка вышиб кухонную дверь ногой, подбоченился, огляделся, полоснул по Кольке холодным взором, будто ржавым тесаком, но резко отвлёкся, поприветствовал старика и обнял со спины Юльку, касаясь губами её мочки уха, и лицо девушки зарделось то ли от счастья, то ли от робости.
Этот Гришка, этот кусок дерьма, работал на полной ставке поваром, хотя ни черта не смыслил в кулинарном ремесле, крутил шашни с Юлькой и славился тем, что Колька точил на него зубы. А ведь этот Гришка под стол пешком ходил, когда Колька принимал участие в Затяжной Бойне.
Когда Гришку исключили из кулинарного училища из-за неуспеваемости, Колька возглавлял Революционный Конгломерат партизан-анархистов и уже полным ходом терроризировал Узурпаторскую систему. Но чем ближе взлетишь к солнцу, тем скорее спалишь свои крылья.
***
Вздрогнул воздух от скрипа несмазанных петель входной двери, и на пороге возникли две фигуры – одна высокая и тощая, другая – тучная и приземистая.
Два друга Кольки – позитивный Серёга и унылый очкарик Сашка – обменялись рукопожатием и бесцеремонно разместились на диванчике. Гадливо скалились, растянули руки на столе.
Сашка тяжело дышал, у него запотевали толстые линзы роговых очков, ему приходилось их часто снимать и протирать носовым мятым платком, который он доставал из заднего кармана оранжевого комбинезона.
На голове у Серёги вихрились огненно-рыжие волосы, чем он отличался от рано лысеющего Сашки, который из-за частого выпадения волос стал себя чувствовать ущербным.
И вот Колька сидел напротив друзей и явно был не рад их приходу. У него помрачнело лицо, сползли вниз морщины, потухли глаза, и высохло горло. Зачем они сюда пришли? Неужели замаливают свои грехи. Не хочу их видеть, подумал он.
Шёл голодный год, и в мире негде было спрятаться от смерти, а эти двое, Серёга и Сашка, входившие в состав Революционного Конгломерата, подсуетившись, в руки Узурпатора сдали Кольку за то, что тот подрывал его неприкосновенную систему. А всё решил ящик порченой тушёнки. После долгих экзекуций Кольку отправили по этапу в Лагерь Смерти, и обезглавленный Революционный Конгломерат рассыпался как карточный домик. Многие приспешники Кольки пробовали создать на фундаменте этой большой анархистской ячейки мелкие сообщества, которые успевали, увы, разваливаться в первые же часы после их формирования, а всё из-за отсутствия найти общий язык. А ушлые Серёга и Сашка облопались тушёнки, проблевались, сняли с себя полномочия анархистов и скрылись в городке Урочище. Каково же было их удивление, когда после смерти Узурпатора вслед за ними в Урочище из пожизненной ссылки по амнистии явился Колька.
Колька чувствовал, как колючая игла боли вонзается ему в висок, и он понял, что сегодня изрядно напьётся.
– Чего явились? – процедил он сквозь зубы.
– По тебе соскучились, Коля, – сказал Сашка и скривился от недовольной гримасы друга.
– Чего явились? – повторил Колька свой вопрос, нервно ломая пальцы, он слышал, как хрустят его фаланги.
– Злой ты, Колька. Мы к тебе со всей душой. А ты к нам без души. Мы чё, свиньи? – сказал Серёга.
– Я вижу в тебе бездну космического зла, – сказал Сашка.
– Чё ты можешь видеть в свои окуляры? – посмеялся над ним Серёга. – Ты и своего носа не различишь от щёк.
– Серёжа, если я ношу очки, это ещё не значит, что я слепой, – сказал Сашка, насупив плоские губы.
– Ты слепой оттого, что каждый день белишь потолок, – сказал Серёга и пошло задвигал попеременно обеими конечностями вперёд-назад, подражая скрипучему голосу Сашки: – Дуня Кулакова правая! Дуня Кулакова левая!
Бледная кожа на физиономии Сашки покраснела, он втиснул голову между плеч, так и сидел, сливаясь со спинкой дивана.
Серёга успокоился, когда у их столика неожиданно и тихо образовалась Юлька, будто выплыла из воздуха.
– Мальчишки, вам чего-нибудь налить? – спросила она.
Колька скосил на неё взор и представил её голой, в своей постели, но тут же отринул все свои похотливые мысли.
– Нам это… как-его… – стушевался Сашка при виде белоснежных ляжек девушки прямо перед его носом.
Тут подал голос Гришка, громкий, наглый, без единого вкуса сомнения:
– Чё за «это» такое?! Чё за «как-его»?! Говори, нах, чётко, членораздельно, с расстановкой!
Сашка съёжился и стал походить на толстую гигантскую черепаху.
– Две пинты «ерша», – быстро сказал Серёга.
– Ага… А Колян заплатит, – бойко заявил Сашка, и его голова мгновенно вылезла из плеч. – Так ведь, да?
Колькин взгляд отозвался нескрываемой ненавистью, это заметили все, кроме Юльки, потому что она была из тех женщин, которая мало чего замечала. Она терпеливо изучала Колькино лицо, ища в нём ответ.
Кольке вдруг захотелось плюнуть в её глаза, но он успокоил гнев внутри самого себя и согласно кивнул.
Друзья издевательски благодарно подмигнули.
– Коль, тебе, может, тоже чего-нибудь налить? – спросила Юлька. – За компанию.
Но вместо того, чтобы ответить, Колька нашёл в себе давно зарытую смелость, он вытянул к ней свою руку, легонько дотронулся до её уязвимой маленькой тонкой ладони и сказал:
– Юль, хочу погулять с тобой…
Девушка резко одёрнула руку, будто её обожгло раскалённым железом. Она с подозрением стегнула его своим изумлением и сказала:
– Хм, Коль, какой ты…
Кольке сделалось стыдно, он упрекнул себя за то, что много думает о ней и больше ни о чём, поэтому и вляпался в такой конфуз.
– Какой?.. – спросил он тихо-тихо, шёпотом.
– Юморной, – сказала Юлька и быстро чиркнула в блокнот заказ друзей.
Колька взглядом проводил девушку до стойки и в это мгновение поймал угрожающее выражение физиономии Гришки – повар большим пальцем предупреждающе провёл по шее от уха до уха.
Испытывая смущение, Колька отвернулся к окну. Свинья давно уже исчезла, на её месте ютился ветер, он гонял по воздуху целлофановый пакет. Ветер словно заигрывал с пакетом, насильно пускал его в пляс, и Колька так залюбовался их танцем, что не услышал, как его зовёт Серёга.
Колька пришёл в себя, когда Серёга больно пнул его по берцовой кости.
– Чё – ни в какую? – был его вопрос.
Колька, недоумевая, сдвинул брови и выпятил нижнюю губу, он всегда так делал, когда не понимал собеседника.
– Ну не понял, что ль? Не подпускает к пирожку, а? – ехидно спросил Сашка.
Колька опустил глаза и подумал, чего с дурнем связываться?
Серёга влепил Сашке подзатыльник, отчего его черепушка едва не треснула.
– Ты чего?! – вскричал толстяк и, едва не плача, потирая ушибленное место, весь искривился, прикрылся рукой.
– Ты хрен ли лезешь, адипозный? Тебя спрашивали? Нет!
– Нет…
– Фиг ли лезешь? Щас как дам те! – сказал Серёга и намахнулся на Сашку.
Тот зажмурился, скукожился как изюм, пожелтел и пукнул два раза.
– Свинота! – пристыдил его Серёга и заржал.
Юлька из пивной колонки разлила разбавленное водою пиво по двум бокалам, брызнула пятьдесят капель денатурата и отнесла Колькиным друзьям.
Когда она возвращалась к стойке, Серёга игриво водил бровями, заглядываясь на её мощную задницу.
– А она ничё такая, – сказал он и прикусил «ерша».
– Я бы вдул, – сказал Сашка, на его верхней губе пузырилась пивная пена.
– Я б те щас так двинул, но… – сказал Серёга, отхлебнул одну треть, развалился на спинке дивана и рыгнул. – Но мне похрен на тебя. Я чувствую балдёжь. Знаете, пацаны, чё я подумал, ведь я когда-нибудь сдохну.
– Так все же сдохнут, – сказал Сашка, не понимая, к чему клонит Серёга.
– Ну я и говорю, что я тоже сдохну.
– И?
– Чё «и»? Ничё! Я просто сказал.
– Вот ты осёл. Я думал, что ты скажешь что-то умное.
– Я щас тебе точно двину. Ты у меня дождёшься, жирный!
К их столику подошёл дед Миша и попросился присоединиться к ним, и они его пустили без лишних слов.
Старик потеснил Кольку, поставил банку на стол, газету скрутил и сунул в подмышку.
– Чуваки, чо там Патлачи? – поинтересовался дед.
– Борются за место под небом, – злорадно осклабившись, сказал Сашка. – Суки, зациклились на одном. Ракеты стырили, терь всю округу бомбят.
– Много ты, кишкоблуд, понимаешь, – резко сказал Серёга. Он, в отличие от Сашки, лояльно относился к Патлачам. – Любая группировка выходит с преимуществом. Они его нашли. И не тебе их судить, усёк? И запомни, кишка, Патлачи – это рассвет!
