Алле Антоновне его дерзость понравилась.
– Так и правильно! А Валю мы еще на этот… – она щелкнула пальцами, и рюмка по щучьему велению наполнилась коньяком, – на шоу «Голос» отправим! Пусть Москву порвет! Дуй!
Ваня радостно дунул. Алла Антоновна встала и обняла Василия Андреевича.
– Живем, родной! К выборам готовься! Тебя тоже переизберем, – сказала она от лица всего тавдинского народа.
– А чё меня переизбирать? У нас это кресло никому и не надо. Посадят – и отдувайся, – заметил Василий Андреевич.
– Ничё-ничё, вот и будешь отдуваться. Когда ты вертолет санавиации у меня просишь, ты же не думаешь, сколько час полета стоит, а вертолет к тебе летит. Народ твой спасает.
– И то правда, Алла Антоновна.
– И фельдшерский пункт подновим! Э-эх! – налила начальница и мужикам, да сразу в граненые стаканы, и выглянула в окно, как выглянул бы Петр Великий в прорубленное им в Европу окно, а не на сельскую улицу.
* * *
– Менуэт же простейший, ну как ты так, Серёжа? Хачатуряна так бегло, так ярко сыграл, а тут спотыкач сплошной, – сетовала преподаватель фортепиано Нелли Николаевна, когда экзаменационная комиссия поставила ее ученику «хорошо», а не «отлично». – Яков Давыдович вообще тройку хотел тебе поставить.
– Ну, простите. – Сергей и не думал переживать, его больше волновало состояние его учительницы. – Не лежала у меня душа к менуэту… Как к алгебре в школе.
Учительница улыбнулась.
Нет, она и не предполагала, что из него получится великий пианист, но то, что парень он одаренный, знала с того момента, как его привели на прослушивание. Кроме того, он неплохо для лентяя сочинял сам и мог, отвратительно владея сольфеджио, тем не менее импровизировать на любую тему. Того, что помогает ему в этом слушание джаза и рок-музыки, Нелли Николаевна не признавала.
Как-то сами собой после экзамена принесли его ноги к дому, в который вошла незнакомка, «зацепившая» всю троицу на пустыре. Он стоял недалеко от ее подъезда. Из заднего кармана джинсов торчал аттестат об окончании музыкальной школы, а в руках была неуместная нотная папка, которую Сергей вдруг начал ломать пополам, чтобы опустить в урну. Всё, этот этап закончен: теперь никто из парней не будет смеяться, когда ты идешь через весь двор на сольфеджио или музлитературу. Правда, смеяться перестали год назад, когда они с Лёшей и еще двумя парнями сыграли вдруг на дискотеке не только композицию группы «Space», но и пару своих песен, которые понравились однокашникам куда как больше. Спортсмены, на которых ранее смотрели девчонки, разом потеряли, как теперь говорят, рейтинг. Но ненадолго, потому как те в большинстве случаев чего не могут взять умом и талантом, берут силой и настойчивостью. Но теперь Серёгу и Лёху уважали даже боксеры, борцы и «тихие» единоборцы (те, кто ходил в негласные тогда секции карате, айкидо, у-шу). Во дворе порой просили спеть что-нибудь свое. А уж тут на гитарное бренчание подтягивались и девчонки. Спортсмены и природные хулиганы кивали на музыкантов: во какие у нас друганы!
– Так надоела музыкальная школа? – услышал за своей спиной Сергей.
Он как раз вталкивал папку в урну.
– Вера, – представилась девушка.
– Сергей, – ответил он и для вящей солидности достал из кармана пачку сигарет, выбил одну и деловито закурил.
– А я вот жалею, что бросила музыкалку. Заболела, пришлось бросить. И танцы, и музыкалку, – коротко рассказала Вера.
– Я тоже болел, воспаление легких. Двустороннее. Мне поэтому экзамен по специальности перенесли.
– Фортепиано?
– Угу.
– А я вот как раз на концерт иду. В филармонию.
– Оперетку слушать? – с некоторым пренебрежением поинтересовался Сергей.
– Нет. Разве не слышал? «Гунеш» приехал. Будут «Байконур» играть.
– Ух ты! – не удержался Сергей. – У них же пластинка новая вышла – «Вижу Землю»!
Туркменские джаз-рок музыканты уже всколыхнули не только страну, но и заграницу. Особенно поражал всех харизматичный барабанщик Ришад Шафиев, или просто Шафи.
– Так туда еще билеты надо было достать, – с горчинкой заметил Сергей.
– Отец принес. Мне и сестре. Сестра предпочла свидание. Она больше по классике. Хочешь пойти? – Вера сказала это так запросто, что юноша на время потерял дар речи.
– А… м-м… мне бы переодеться.
Она окинула его взглядом:
– Да и так пойдет. Ты же в джинсах и светлой безрукавке. Вполне солидно.
– Да? – усомнился он.
– Да, – невозмутимо подтвердила Вера.
Она была одета в легкое светлое платье с неброским рисунком роз, перетянутое на талии пояском, на ногах – белые туфли на шпильках, отчего Вера казалась выше Сергея. Это его несколько смутило.
– Ну так пойдешь?
Серёга засунул руку в карман и нащупал там мятую «трешку», что выдала мать на «после экзамена», а значит – мороженое в антракте или что-то еще позволить себе в буфете можно.
– Пойду.
И тут Вера сама взяла его под руку, отчего он чуть не потерял сознание, а вошедшие в этот момент во двор Гоша и Лёша, увидевшие уже только их спины, переглянулись долгим и многозначительным взглядом.
– Ничего себе! – оценил увиденное Леша. – Везет же дуракам!
– Похоже, эта дылда увела у нас другана, – явно обозлился Гоша.
Они незаметно проводили их до здания филармонии, а поняв, что те идут на концерт рок-группы, пусть и туркменской, окончательно предались зависти и обсуждению вариантов своего дальнейшего поведения.
– А я ему билеты на «Савояры» доставал, – процедил сквозь зубы Гоша таким тоном, как будто Серёга должен был вернуться и отдать ему свой билет на «Гунеш».
– А я его в кинобудку к дядьке водил, мы три раза бесплатно «Непобедимого» смотрели.
Но Серёга не вернулся, и билет никому из закадычных друзей не предложил. Он даже не заметил, что за ним пристально и обиженно следили.
В легком летнем сумраке, посреди других счастливых обладателей билетов – в основном комсомольской элиты – они возвращались с Верой домой, восхищаясь техникой игры музыкантов, хотя и не всё понимали в этой сложной и переменчивой музыке.
– А как он синкопировал! А какое глиссандо потом!..
– А я вот думала, можно ли под такое танцевать…
– Сложно… Ритмы такие…
У подъезда Веры остановились, и Сергей только сейчас понял, что держит ее за руку. Не просто держит, отпускать не хочет. Этакая неловкая минута, когда надо что-то сказать, а в голове сладкая вата. Но лучше бы он ушел сразу.
У подъезда визгнула тормозами черная «Волга», дверца открылась, и оттуда появился плотный мужчина в черном костюме с привычным выражением начальника на лице. Он прошел мимо них, но на крыльце остановился, вполоборота бросил:
– Вера, домой.
Вера его не испугалась, но подчинилась. Подмигнула Сергею, высвободила ладошку и ускользнула вслед за отцом. А вот у Сергея на спине почему-то выступил холодный пот. Нет, он тоже не испугался, скорее, смутился, но предательский пот выступил.
* * *
Ванюшка и Аникий пекли в костре картошку. Парень принес с собой от матери банку соленых груздей, растительное масло и целую сетку овощей. Они только что уложили несколько бревен в стены часовни, которую мало-помалу складывал монах.
– Да это праздник какой-то! – искренне обрадовался Иоанникий.
– Дядяникий, так она еще и говядины сыровяленой послала. Сама делала. Но вот не знала, будешь ли ты ее есть. – Иван немного смутился, будто на преступление какое монаха подговаривал.
– Так пост, – улыбнулся отшельник, – но от добрых людей грех и гордыня не угоститься. Только чуть, из уважения к твоей маме.
Веточками они выкатывали из углей дымящиеся клубни.
– Как в пионерском детстве, – улыбался Аникий.
– У тебя пионерское детство было? – зацепился Ванюшка.
– В другой жизни. Ой, а грузди-то какие – чудно хрустящие…
– Ты, Дядяникий, как ребенок, такой чепухе радуешься.
Аникий подмигнул:
– А чему еще радоваться? Утром солнышко встало – радуюсь. Сам встать смог – радуюсь. Ты в гости пришел – радуюсь. Смотри, какой у нас праздник на траве!
– Да уж… Уф-ф… – Ваня обжегся рассыпчатым чревом картофелины. – Ты мне когда-нибудь расскажешь, почему ты в монастырь ушел, а потом сюда?
– Да хоть сейчас, – снова подмигнул ему из-под седой пряди на густых бровях Ани-кий. – Делать мне там стало нечего, вот и ушел. Я там никому не нужен, кроме Бога, а самому кому-то в друзья и родственники навязываться не с руки. Понимаешь?
– Вроде как и понимаю, но не понимаю.
– А и не надо тебе. У тебя вся жизнь впереди. И Валя. – Монах прищурился, как заговорщик.
– Валя, – ответно улыбнулся юноша. – Морсу вот еще… – Ваня протянул Аникию пластиковую бутылку. – А что до того, как ты ушел, было?
Ваня и сам напрягся от своего вопроса. Боялся, что заденет своего мудрого друга за живое или причинит боль какую. Но тот вдруг ответил совершенно непринужденно, даже радостно как-то:
– А ничего, Ванюша, не было. Ты же не помнишь, что до твоего рождения было?
– Конечно, не помню, – чуть не подавился парень. – Только родители рассказывали.
– Вот, а мне рассказать уже никто не может, а сам я не помню.
– Не помнишь или не хочешь помнить? – стал вдруг серьезным Ваня.
– А есть какая-то разница? – вздохнул отшельник.
– Не знаю, думал, ты мне расскажешь. А часовня в честь кого будет? – глянул парень на сруб.
– В честь Веры, Надежды, Любови и матери их Софии.
– А я вот еще спросить хотел. Знаю, что ты женщин избегаешь, уходишь в чащу иной раз. А если мы с Валей жениться надумаем, ты нас благословишь? – Ваня снова засмущался. – Мать сказала, ежели Аникий скажет, то и мы с отцом против не будем. Да они и так не против.
– Благословить любовь – дело доброе. Только венчайтесь в миру. А вот сохранить любовь – дело сложное.
– Да я ее всю жизнь любить буду! – почти вспылил неким сомнениям отшельника Иван.
– Конечно, будешь, – спокойно согласился монах. – Школу окончите, тогда и приходите. А можете и так приходить. Поет она хорошо.
– А ты откуда слышал? – Ваня даже бейсболку козырьком на затылок развернул.
– А кто третьего дня по лесу с ней ходил? Так славно она пела «Там, где клен шумит». Так только Зыкина пела. И откуда Валя эту песню знает? – подивился монах. – Потом еще современные ансамбли пели.
– Ага! Говоришь, ничего из той жизни не помнишь! – подловил собеседника Ваня.
– Хорошие песни – они сквозь историю живут. Пока народ жив. Это же душа народная поет.
– А Валя – она почему-то больше старые песни любит. У нее, представляешь, пластинки! Винил! И проигрыватель еще допотопный.
Неподалеку у кого-то под ногами хрустнули ветки. Ваня встрепенулся, всматриваясь в солнечную прозрачность еще не одетого апрельского леса.
– А ведь кто-то к тебе идет, Дядяникий, – насторожился он. – Без меня идут.
– Я знаю, – спокойно ответил отшельник. – Мать дочку ведет.
И правда, через три минуты на небольшой поляне, где трапезничали монах и юноша, появилась женщина лет тридцати, которая вела за руку испуганную бледную девочку лет шести. Обе были в темных платках, резиновых сапогах и долгополых плащах. Они стали бесцеремонно рассматривать сидящих у костра. Видимо, ожидали увидеть что-то другое. Тертая скуфейка на седой нестриженой голове Аникия, застиранный подрясник и прочные армейские берцы на его ногах, видимо, были не тем, чего они ожидали. А главное – он приветливо улыбался с половиной дымящейся картофелины в руках.
– Присаживайтесь, люди добрые, – позвал он.
– Нам Иоанникий нужен, – недоверчиво, но правильно назвала имя женщина.
– Я и есть он, – сообщил отшельник.
– Это дядя Аникий, – подтвердил на всякий случай Ваня.
– Да вы присядьте, отведайте с нами горячей картошечки с дороги. С областного центра ведь ехали, – снова пригласил Аникий. – Как вас зовут?
– Маргарита. А это, – женщина поправила чуть съехавший на лоб платок у дочери, – Ксения.
– Ксюша! – обрадовался Аникий. – Иди к нам.
Девочка несмело сделала несколько шагов к костру. Аникий разломил ей картофелину и протянул половину. Вторую – матери.
