Смертельно и опасно обаятельный оболтус, умеющий ловко разруливать любую проблему. Полина не могла понять, как в одном человеке мог сочетаться уличный свой пацанчик и строгий начальник, держащий персонал в ежовых рукавицах. Но только персонал… Полина по крайней мере надеялась на это, потому что она в его руках плавилась как самая настоящая восковая свеча. Сгорала, тлела, растекалась… Настолько его ладони были нежными и острожными, настолько дарили неземные ласки, что, подумав об этом, у Полины зарумянились щеки.
Невероятно красивый.
Просто крышу сносило от того, насколько Полины вросла в Воронцова за столь короткое время. Всеми волосками и атомами, каждым миллиметром дыхания. Девушка не могла им налюбоваться. Внутри порхало так, что кончики пальцев на ногах поджимались.
– … давай, работай. Отбой, – Леша убрал телефон в карман и задумчиво посмотрел в окно.
Полина подобралась, поправила синюю классическую юбку чуть выше коленей, расстегнула верхнюю пуговичку белой блузы, но смутившись, застегнула обратно. Закинув сумочку на плечо, сделала шаг в сторону Алексея, сосредоточенно выглядывающего во внутренний двор института.
Ее он почувствовал на инстинктивном уровне. Резко обернулся и уставился на девушку. От проникновенного взгляда Полина затормозила и растянула губы в улыбке. Воронцов развернулся всем корпусом, пробежался по телу своей девушки ревниво-оценивающе, оставляя микроожоги, задержался пару секунд на голых коленях и лениво улыбнулся. Его довольный вид красноречиво дал девушке понять, что ему нравится увиденное.
Лёша нешироко расставил ноги и развел руки в стороны. Не сомневаясь, Полина сорвалась с места и с негромким визгом нырнула в любимые объятия. Воронцов закружил девушку, обхватив под ягодицы. Юбка непристойно задралась, а сумочка упала с плеча. Макеева вцепилась в крепкие плечи руками и откинула голову, озорно хохоча.
Воронцов улыбался тоже.
Легкая, невесомая зефирка таяла в его руках, а он кайфовал от этого ощущения. Жадно сжимал ягодицы, поглаживая большими пальцами искусно сотканную кожу. Сходил с ума и завидовал самому себе.
Опустил девушку на пол, прижимая тесно и не оставляя между ними ни миллиметра. Очертил лицо Полины голодным взглядом. Он постоянно его чувствовал, этот безумный голод: без нее и рядом с ней еще сильнее. Ему было мало Полины. Он хотел ее себе всю и до конца, без условностей и предрассудков, установленных мамой его любимой.
– Полинкин, соскучился, блин, – Леша потерся своим носом о нос девушки. Полина зажмурилась и заулыбалась: широко и искренне.
– Мы не виделись всего час, – зарделась.
– Не всего, а целый час, – лизнул нос, потом в него же чмокнул под веселый смешок Полины. – Ну? – выжидательно кивнул.
Полина хитро сощурила глаза, а потом бросилась на шею:
– Защитила на «отлично»! – завизжала девушка.
– Зефирка! – вновь закружил. – Моя отличница, – Лёша, спустив девушку на уровень своего лица, начал покрывать щеки любимой мелкими острыми поцелуями. – Я не сомневался, Полинкин!
Воронцов ни на секунду не сомневался в том, что его умная, ответственная девочка защитит диплом на пятерку, это настолько само собой разумеющееся, как постоянное желание целовать эту девушку.
– А я жутко нервничала, – Макеева, хохоча, стянула с парня кепку, взъерошив волосы пальцами. – В помещении мальчикам нельзя, – натянула бейсболку на себя.
– Так я давно не мальчик, Полинкин! – толкнулся вперёд бедрами и подцепил зубами нижнюю губку девушки, слегка прикусив и издав алчный низкий стон. – Тебе идет, – кивнул на кепку.
– Балбес! – шикнула. – Леш, мы в институте, – испуганно уставилась на Воронцова. – Ты разве не знаешь, как себя здесь вести? – нахмурила брови и кротко поцеловала парня в губы.
– Неа! Ммм, – провел языком за розовым молочным ушком. Полина выгнулась, бессовестно подставляя чувствительное местечко. С Лешей она становилась беспечно-безрассудной, при этом краснея до кончиков волос. – Ничего не знаю, Полинкин. Я практически не учился в институте. Приходил только на экзамены, – весело прошептал на ушко.
– Как это? – Макеева отстранилась и удивленно уставилась на парня.
– Я ж красаучег, – шутливо подмигнул и подцепил пальцами верхнюю пуговку блузки. Оглянулся воровато по сторонам и, убедившись, что в коридоре безлюдно, по-хозяйски проник под кофточку под округленные глаза девушки. – Зефирка, не могу, – огладил грудь, спрятанную в белый гладкий бюстгальтер. Полина съёжилась и попыталась свести руки на груди. – Поехали ко мне.
– Лёша, – прошипела девушка, – с ума сошел? Вытащи немедленно! – ругалась шепотом девушка, боясь нарушить тишину университетских стен, за которыми в данный момент вовсю шла защита дипломов ее однокурсников.
– Звучит двусмысленно, Полинкин, – усмехнулся, замечая, как смущается его скромняшка-девушка. Но послушно отстранился, понимая, как нервничает его нежная застенчивая зефирка. Взял теплую ладошку в свою руку. – Погнали, – потянул к выходу.
– Леш, подожди, – затормозила Полина. – Давай Кристину подождем? Она сразу после меня защищается, – состроила невинные умоляющие глазки. – Я ей обещала.
– Бляяя…
– Леша! – возмутилась Полина. Иногда Воронцов позволял себе грубо выругаться, с чем старался бороться. При такой неженке, как его девушка, делать этого не хотелось, да и совестно было. С ней он хотел быть лучшей версией себя. И у него получалось. Но иногда грубость вылетала неконтролируемо. Вот как сейчас.
– Прости, Зефир, – провел по волосам. – Тебе не кажется, что твоей Кристины слишком много?
Как только они с Полей собирались куда-нибудь сходить вдвоем, Полина тащила с собой подругу, ссылаясь на то, что она тоскует. Воронцову в свою очередь приходилось брать Гризманна. Две недели назад Алексей жестко пресёк попытки Гордеевой навязать им свое общество вновь.
Полина сдвинула брови и поджала губы.
– Тебе не нравится она, да? – обиженно прошептала.
– Она мне никак, Полин. Я приехал к тебе и за тобой. И хочу забрать свою девушку без третьего лишнего, понимаешь, малыш?
– Леш, – подняла свои светло-карие глаза. – Я обещала, что подожду. Ну пожалуйста.
Полина чувствовала вину перед Кристиной. Подруга на днях высказала ей, что они потерялись. И Макеева действительно скучала по Гордеевой, ощущая, что предает подругу своим невниманием. Когда у нее появился Леша, все свое свободное время девушка посвящала ему, на что Кристина огорчалась, припоминая о том, что до Воронцова она приглашала подругу с собой.
– Ладно, – смирился Воронцов и громко выдохнул. – Подкинем ее до дома, а потом ты вся моя, Зефир. М? – Леша поиграл бровями и соблазнительно провел языком по верхним зубам. – Ты помнишь на счет сегодня? – взял девушку за руку и потянул к окну. Приткнулся на подоконник и усадил Полину на колено.
– Леш, я не уверена, что мама меня отпустит, – потупила взгляд и выгнулась дугой, потому что горячая огромная ладонь любимого парня прошлась по спине оглаживающе и расслабляюще.
– Бляя… – запнулся и выдохнул громко сквозь зубы. – Никак не привыкну к тому, что мне нужно отпрашивать свою девушку на свидание.
– А больше и не выгорит, Воронцов, – Макеева весело посмотрела на Лешу. – Мама тебе не доверяет, – хмыкнула и уткнулась парню в плечо.
Лёшины плечи затряслись в приступе беззвучного смеха.
В последний раз, когда Воронцов отпрашивал Полину на свидание, он вернул девушку лишь под утро. Под глубокое утро. Растрепанную, румяную, со следами полос от однодневной мужской щетины на скулах и огромным кричащим засосом на шее прямо под подбородком.
Татьяна Борисовна тогда осыпала парня проклятиями, а дочь обозвала бессовестной девкой.
– А мы Гризманна на нее натравим, – проговорил в ароматную макушку. Глубоко потянул любимый ванильный запах волос.
Макеева задумалась и расхохоталась снова.
Вспомнила, как несколько дней Воронцов уламывал Татьяну Борисовну отпустить Полину на картинг. Бесполезно. Ни цветы не помогли, ни билет в партер на спектакль немецкого режиссера-постановщика, стоимостью чуть дешевле его почки. Ничего.
А на третий день Воронцов притащил с собой в качестве тяжёлой артиллерии Роберта. Парень настолько впечатлил женщину знаниями в области истории Древнего Египта, что строгая училка истории Татьяна Борисовна поплыла под эрудированностью Гризманна и вручила парням дочь со словами: «Проследи за ней, Роберт». Он произвел на нее колоссальное впечатление: умного, ответственного, положительного молодого человека, который, по мнению Татьяны Борисовны, однозначно подходил ее дочери, а не этот, вахлак недалекий. Леха… У него и имя было простецкое. Мещанское. А Роберт – звучало кричаще, интеллигентно, представительно.
– Не знаю, Леш, – печально опустила голову Макеева. – С ней сложно договориться.
Воронцов не знал от слова совсем, что происходило за дверьми квартиры его девушки. Мать Полины бесновалась. Запрещала всякое общение с Алексеем, угрожала, истерила, плакала…
– Полинкин, малыш, – Лёша прихватил подбородок и поднял лицо девушки, стянув с нее свою кепку и заставляя смотреть на себя. – Сегодня твой праздник. Ты окончила институт. Защитила дипломную на «отлично». Мы обязаны это отметить, – прикоснулся нежно к губам. – Я тебя заберу. Скоро, – прошептал прямо в сладкий рот, обжигая горячим шепотом.
– Это… как, Леш? – удивленно округлила глаза девушка.
– Я сдала! – молодые люди одновременно обернулись на радостный вопль. – Сдала!
Кристина хлопнула дверью и ринулась к друзьям. Подлетела к улыбающейся подруге, бросилась на шею.
– Поздравляю! – радовалась Полина. – Пять? – с надеждой спросила.
– Смеешься, Макеева? – прыснула Гордеева. – Нафига она мне нужна? Четыре! – довольная собой сообщила Кристина. – Привет, Лёш, – голос Гордеевой опал и стал робким. – Поздравишь?
Глава 7.
Наши дни
– Пойти с тобой? – Роберт помог Полине выбраться из машины и неуверенно заглянул в глаза.
То, что девушка провела в его обществе вечер, еще не позволяло парню чувствовать себя расслабленно с ней. Он не совсем понимал, как себя можно вести, о чем говорить и что ему было позволительно. Гризманн дико боялся спугнуть момент, когда Полина стала чуть более откровенной и разговорчивой. И тот факт, что она поделилась с ним прошлым субботним вечером причиной своего возвращения в город, для Роберта значило достаточно, чтобы постепенно начать прибавлять обороты.
– Думаю, что не стоит. Подождешь нас здесь? – Полина же выглядела уверенней.
Это Роберта потряхивало от одного только понимания, что теперь в салоне его тачки кружит запах девушки, от которой сносило башку. А Макеевой было ровно на Гризманна, и он это с прискорбием, но понимал и собирался исправить. Всеми, черт возьми, силами и способами.
И один из них так удачно подвернулся.
Роберт позвонил Полине сегодня утром и предложил составить компанию за обедом. Ненавязчиво и деликатно. Так, между прочим. Гризманн умел деликатно.
Удивительно, но Полина его не отбрила, а также деликатно отказала, ссылаясь на то, что в это время ее мать выписывают из больницы. Гризманн долго не раздумывал, когда предложил помощь, а Полина не раздумывала, чтобы ее принять.
Ей было все равно, о чем подумает ее мать.
Ей давно уже плевать, что она скажет в принципе, как посмотрит и какие выводы сделает. Она неплохо провела время в субботу в обществе старого знакомого и ничего сверхъестественного не произошло. У Роберта была иная компания, люди, которых Полина не знала, и ее не знал тоже никто. Комфорт, которым окружил ее Гризманн, она приняла благодарно. Он не лез в душу, не засыпал вопросами, на которые не хотелось отвечать, и был предельно дружелюбен. Гризманн всегда был таким. Полина помнила. От него и раньше веяло стабильностью и штилем. И, наверное, не было ничего страшного в том, что девушка поделилась с ним личным и приняла помощь – забрать Татьяну Борисовну из больницы.
Почему она не может принять помощь друга? Они же когда-то ладили. И неплохо. Не ругались и между ними не произошло того, что могло бы препятствовать их общению.
Кроме одного…
Но эта причина не маячила на горизонте, и единственная мысль в голове девушки все-таки прошмыгнула: Роберт с давним другом действительно не общаются… Почему?
Но этот вопрос был настолько скоротечным и стремительным, что быстро сотлел вместе с углями.
– Без проблем, – Гризманн опустил руки в передние карманы джинсов и мягко улыбнулся.
Полина благодарно кивнула и, повесив сумочку на плечо, двинулась в сторону офтальмологического отделения, но спустя несколько шагов обернулась.
Посмотрела на молодого человека. Не таясь, не стесняясь.
Обвела взглядом мужское лицо: ухоженное, четко и представительно оформленная борода, загорелая кожа. Спустилась ниже, заостряя внимание на широких плечах, обтянутых синей рубашкой. С длинными рукавами.
А на улице в обеденный час пекло. Марево запустило липкую испарину по телу.
Даже хлопковая майка на тонких лямках, заправленная в бриджи, приносила невыносимый дискомфорт и липла к коже. Как он терпит? Интересно, Роберт когда-нибудь нарушал правила? Установленные самим собой? Выходил за границы собственной дозволенности или всегда оставался верным себе? Какой он? Всегда обходительный и терпимый… смог бы он залезть в городскую клумбу и нарвать букет из сальвии? А потом, схватив её за руку, бежать от охранника парка?
Роберт вопросительно выгнул бровь. Хотел спросить, что случилось и почему девушка вдруг так на него смотрит, но Полина отвернулась и ускоренно зашагала:
– К черту! – пробубнила, смотря себе под ноги.
Раздражение на саму себя накрыло медным тазом, по которому монотонно долбили воспоминания. Какого черта она об этом думает? Какого черта непрошенные флешбэки, похороненные в Питере, ураганом ворвались в голову и нахреначили в ней беспорядок? Указательными пальцами растёрла виски и завернула за выбеленный двухэтажный корпус. Как школьница забилась в заплёванный угол и полезла в сумочку за сигаретами.
Руки дрожали, отчего сигарета выпала из пальцев.
– Зараза, – прошипела Полина и растоптала ее подошвой абаркаса с ремешком на пятке.
В Северной столице пачки сигарет Полине хватало на несколько месяцев. В Калининграде она всего неделю, а половина уже скурена. Это плохо. Плохо настолько, что внутренний маячок сигнализирует о критике ее положения.
Сигареты, как местная седация, успокаивали Макеевой нервы. И если их в пачке оказалось мало, значит, нервничать девушка стало больше. Это очевидно, как и то, что как только Татьяна Борисовна перестанет нуждаться в ее физической помощи, она сразу вернется в Петербург.
Трусливо затянувшись пару раз, закинула в рот мятную жвачку и решительно отправилась в «глазное» отделение.
***
– Эта пелена так и не сошла. Всё в дымке. Я практически ничего не вижу и уже жалею, что сделала операцию, – бурчала Татьяна Борисовна.
– Я в этом не сомневалась, – прошептала Полина так, что не услышал бы даже комар, сидящий на носу, но женщина услышала.
Девушка знала, как бы отлично и успешно ни была проведена операция, в любом случае будет плохо. Это настолько ожидаемо, что не удивительно.
– О чем ты, Полина? – хромая, она вцепилась в локоть дочери, словно ей провели операцию на ноге, а не по замене хрусталиков глаз.
– Ты говорила об этом лечащему врачу? – оставив без ответа вопрос, девушка поудобнее перехватила спортивную сумку с вещами матери.
Вопрос для проформы.
Потому что Полина и так была уверена, что женщина уже давно и надежно вынесла мозг всему отделению офтальмологии.
– Конечно! – возмутилась Татьяна Борисовна. – Но он сказал, что это нормальная реакция! Как она может быть нормальной, если до операции я хотя бы что-то видела, а сейчас глаза слезятся, и кроме расплывчатых силуэтов я ничего не вижу? – сокрушаясь. – Мне кажется, они меня обманули. Доверять никому нельзя, – хмыкнула Татьяна Борисовна и ловко переступила через валяющийся на асфальте фантик из-под конфеты, который не заметила даже Полина.
– В чем обманули? – девушка повернула голову и посмотрела вопросительно на мать, глаза которой были спрятаны под солнцезащитные очки.
– Думаю, они поставили мне старые хрусталики. Непригодные, – Полина закатила глаза, что не осталось не замеченным от ее матери. – Что? Чему ты удивляешься? Ведь никак не проверишь! А потом скажут, что никто гарантии не давал. Никому нельзя доверять. Никому. А мои новые хрусталики продадут за деньги, и положат себе их в карман, – философски заключила Татьяна Борисовна.
Полина слушала этот абсурд и находилась в полнейшем ахере.
В том, что никакой подмены хрусталиков не было – девушка не сомневалась. Удивляло другое – как можно было прожить всю жизнь в состоянии постоянного контроля всего, недоверия и выискивания во всем обмана? Хотя на этот вопрос у Полины всё же был ответ и весьма убедительный, но спустя время и переосмысления даже эта причина не стоила того, чтобы ненавидеть весь мир.
Полина задумалась.
С другой стороны, а чем отличалась она от собственной матери? Тем, что ненавидела не целый мир, а свой личный микромир? Тем, что видела его уже не таким цветным и радужным, но и не черным, как мать, а на несколько оттенков светлее? Скажем, темно-серым?
