– Восемьсот пятьдесят! – ответил Торренс с легкой непринужденностью, как будто четыре тысячи двести пятьдесят долларов были для него сущей мелочью. Я был бы ошеломлен, если бы постепенно не привык к подобным вещам. Как бы то ни было, я лишь заметил, что не понимаю, как он намерен выкраивать время для использования своей покупки.
– О, я оставлю это на твое усмотрение, – ответил он, – я не хочу, чтобы ты ходил по городу в неподобающем для этого образа виде, согласен?
Нас провели в театр со всем почтением, которое только можно было оказать ее величеству, так мне показалось; и я в душе ожидал, что зрители встанут, когда мы вошли в нашу ложу.
Спектакль был одним из тех блистательных представлений с огнями и ногами, как выразился Торренс, без чего-либо еще, и вскоре я заметил, что главной достопримечательностью была хорошенькая маленькая субретка. Не успел закончиться второй акт, как был вызван служитель и отправлен с пятифунтовой купюрой и приказом купить самую красивую корзину цветов, которая при первой же возможности оказывалась на сцене. Временами мне было противно смотреть на то, как мой брат тратит деньги, но я по-прежнему оставался марионеткой в его руках и не мог ничего сделать, чтобы сдержать его. Я вполне ожидал, что после спектакля он отправится в артистическую комнату для знакомства, но, к моему изумлению, он ничего такого не сделал, вместо этого мы сели в карету и, доехав до модного ресторана, поужинали.
– И зачем ты выбросил свои деньги на эти цветы? – спросил я его, задержавшись над бутылкой Помара.
– Ты называешь это выбрасыванием денег на ветер? Бедняжка выглядела так, словно ей нужна была поддержка. Я думаю завтра же сделать заказ флористу, чтобы он присылал ей по полдюжины цветов каждый вечер. Приносить их из разных частей зала, так, чтобы она не смогла заподозрить, что они от одного и того же человека.
– И ты не пошлешь свою визитку?
– Решительно нет!
– И ты не хочешь, чтобы она знала, что это от тебя?
– Решительно нет!
– Ты лишился рассудка?
– Решительно нет! А что, Гурт, разве ты не знаешь, что ей было бы гораздо приятнее думать, что она всеобщая любимица, а не чья-то фаворитка?
– Решительно нет! – ответил я, подхватив его фразу, – любая девушка предпочла бы… Но нет, если подумать, я полагаю, что ты прав.
И мне показалось, что Торренс всегда был прав.
Позже мы сели в карету и поехали в отель. Ночь была сырой и холодной, и я был рад снова очутиться в веселой компании Мустафы. Мы сыграли партию в бильярд, затем выпили горячего виски и выкурили по сигаре, после чего разошлись по своим комнатам и легли спать.
Оказавшись в темноте и в одиночестве, я прокручивал в голове события дня и времени, прошедшего с момента изменения нашей судьбы, и, естественно, впал в размышления о наиболее вероятном способе приобретения всего этого богатства. Ничто не могло меня устроить, и одна идея за другой отбрасывалась как равно невероятная. Наверное, я заснул, когда начал сомневаться, подлинная ли расписка, которую он мне показал. Это было необоснованное сомнение, противоречившее моей вере в Торренса, и все же оно овладело мной, как иногда овладевают сонные мысли. Разве я не видел его деньги? Почему бы ему не использовать их для гостиниц, как и для всего остального? И все же эта мысль раздражала меня, и я не мог от нее отделаться, в конце концов я обнаружил, что сижу в постели и размышляю над ней. Зажегши свечу, я тихонько прошел через комнату и вошел в салон. Постояв немного у двери брата и убедившись, что он спит, я вернулся в свою комнату и оделся. Во всем городе еще горел яркий свет, и, взглянув на часы, я увидела, что было лишь немного за полночь. Не было ничего необычного в том, чтобы пойти в офис отеля и спросить в непринужденной обстановке, оплачены ли номера. Меня успокоило бы устное заверение владельца отеля, что они оплачены. Я не мог отделаться от ощущения, что это было бы нечестно – воспользоваться своим сном родственника; но мной двигал сильный страх, и после минутного колебания я помчался по лестнице в вестибюль. Я заглянул в бильярдную, не столько для того, чтобы посмотреть, остались ли там игроки, сколько для того, чтобы сделать вид, что просто слоняюсь по помещению без определенной цели. Полдюжины мужчин все еще играли в бильярд, и я узнал того, с кем меня познакомил Торренс. Меня пригласили присоединиться к игре, но страх быть втянутым в кутеж удержал меня, и, понаблюдав несколько минут, я пожелал доброй ночи и побрел в сторону офиса. Я пару раз прошелся взад-вперед с незажженной сигаретой между зубами, как бы желая отвлечься, а затем, подойдя к столу, задал несколько ничего не значащих вопросов о прибывших за день. Получив ответ на свой вопрос, я небрежно повернулся, как бы собираясь уйти, а затем, словно внезапно возникшая мысль, оглянулся и сказал:
– Кстати, правильно ли я понял, что мой брат, мистер Торренс Этлбридж, оплатил наши апартаменты?
Клерку не пришлось обращаться к своим книгам, он быстро ответил с довольной улыбкой:
– О, да, сэр. Все полностью оплачено. Ваш брат заплатил вперед за два месяца. У него есть наша расписка на эту сумму – триста фунтов. Это наши самые лучшие апартаменты, сэр, декорированы Лебрюном, а обставлены Хальтцеймером совершенно безупречно – надеюсь, мистер Этлбридж найдет все приемлемым!
Я заверил его, что все так, как мы хотели, и ушел успокоенный, за исключением того, что мне хотелось бы иметь деньги, а не комнаты. Но эти мысли были праздными; я был в руках Торренса.
Побродив несколько минут по курительной комнате, я вернулся в свою комнату и лег спать.
Глава V
Когда я встал утром, Торренс уже ушел. Он уехал, не потревожив меня, как и обещал, поскольку поездка в Грейвсенд требовала раннего старта.
Я решил провести день за писательством, вынашивая некоторые идеи, которые, как мне казалось, могли бы подойти для одного американского журнала; но удивительно, когда необходимость в работе отпадает, насколько безразличными мы становимся к ней. Все усилия казались абсолютно тщетными, и через час я убрал свои письменные принадлежности и вышел покататься по парку. Я видела, что новый стиль одежды моего брата вызывает восхищение, и откинулась на атласные подушки, сознавая, что на меня смотрят как на важную персону – возможно, герцога. Я пообедал в модном ресторане возле мраморной арки, а затем, проехав по Эджвер-роуд, вернулся в отель.
Только что пришла почта, и в ней была большая пачка писем и бумаг для Торренса. Некоторые из них были не запечатаны, предположительно рекламные, и в качестве таковых я их изучил. Но осмотр разочаровал, лишь подогрев мой интерес и усилив удивление. Что же здесь было? Непонятные каракули, необычные графики и фигуры, попытки нарисовать птиц и неизвестных животных, старания изобразить природные пейзажи, и при этом такие грубые и детские объяснения, написанные настолько необычным почерком, что невозможно было сказать, была ли это работа сумасшедшего или нет. Действительно, я ни в коем случае не был уверен, что на самом деле означал тот или иной рисунок. Я рассматривал эти бумаги более часа, в полном трансе от удивления, а затем, не придя ни к какому выводу, положил их обратно в конверты, чтобы дождаться прибытия их владельца.
Я пытался представить себе, что рисунки относятся к каким-то более сложным частям воздушного корабля, хотя не мог отделаться от ощущения, что это абсурд.
Примерно за час до ужина приехал Торренс, как всегда веселый. Я отдал ему почту, а затем, расположившись у окна, наблюдал, как он ее открывает. По выражению лица не всегда легко определить эмоции, но на лице моего брата, я был уверен, было написано всеобъемлющее удивление, удивление, которое понимало смысл того, что он видел. В один момент он улыбался от восторга; это был настоящий приступ восторга; в другой момент он хмурился и испуганно смотрел на лежащую перед ним бумагу, а однажды он провел рукой по глазам, как будто вытирая слезу. Если сами бумаги были загадочными, то поведение Торренса было еще более загадочным. Закончив, он аккуратно сложил их и отнес в свою комнату.
– Что-нибудь важное? – спросил я с предполагаемым безразличием, когда он вернулся в салон.
– Ничего, – ответил он, взглянув на меня, как мне показалось, с легким подозрением, – ничего, лишь множество подробных чертежей о работе, ведущейся в Грейвсенде.
Я не ответил, но был уверен, что он сказал мне неправду. Затем он продолжил говорить о различных заказах, которые, как он надеялся, скоро будут выполнены, и которые должны быть доставлены в Грейвсенд в течение месяца, и о других, которые потребуют больше времени для завершения, и все они должны быть собраны в сарае Уэтерби как можно скорее. Он боялся, что судно будет строиться дольше, чем ему сначала показалось, но пришел к выводу, что в конце концов это не имеет большого значения, так как сезон не благоприятствовал испытаниям.
– Нет, – ответил я, – я полагаю, что теплая погода была бы лучше, но тогда твои расходы будут ужасно велики!
Торренс усмехнулся этому предложению. О расходах он всегда думал в последнюю очередь.
Мы снова роскошно пообедали, а после ужина поехали в мюзик-холл. Здесь обычная расточительность повторилась, более того, она превзошла все границы. Он не только покупал цветы огромными охапками, которые раздавал на сцене, но позже пошел в артистическую комнату и раздал значительные суммы актрисам. Его расточительность была настолько абсурдной и бессмысленной, что я в конце концов покинул его в отвращении и вернулся в отель один. Было уже поздно, когда он вошел, и я встретил его в довольно сердитом настроении:
– Ты выставил себя на посмешище! – воскликнул я, когда он бросился на большой персидский диван, чтобы докурить сигару перед уходом.
– Каким образом? – спросил он, совершенно невинно.
– Выбросив свои деньги на ветер среди кучи проходимцев, которые не одолжат тебе и медяка, чтобы спасти твою душу!
Торренс расхохотался, как будто посчитал это лучшей шуткой, какую только можно себе представить.
– Послушай, старина, – сказал он еще через минуту, – не теряй самообладания, потому что это не оплачивается. Для чего нужны деньги, если не для того, чтобы доставлять удовольствие? Это мой способ получать удовольствие, и я не прошу и не жду никаких одолжений взамен. Как видишь, чтобы приобрести мое удовольствие, нужно много денег, но я могу себе это позволить!
– Если у тебя такой доход, что ты не можешь его потратить, – ответила я, – лучше отдай немного мне. Возможно, в один прекрасный день ты обрадуешься, обнаружив, что я сэкономил для тебя несколько фунтов!
Эта речь была бы достойна презрения, учитывая сумму, которую Торренс уже дал мне, если бы не тот факт, что я хотел сделать это для его блага, а также для своего собственного, надеясь спасти хотя бы часть состояния, которое так позорно растрачивалось у меня на глазах.
– Конечно, конечно, – добродушно ответил он, наполовину поднявшись с кресла, – сколько ты хочешь?
– Все, что у тебя есть!
Без лишних слов он встал и, подойдя к письменному столу, подписал чистый банковский чек и протянул его мне.
– Вот! Заполни его сам! – воскликнул он.
– На какую сумму?
– На какую угодно, – ответил он с видом полнейшего безразличия.
– Но ты должен сказать, – упорствовал я.
– Мне все равно, Гурт, – ответил он, чиркнув спичкой, чтобы снова зажечь сигару. – Мои банкиры оплатят все, что ты выставишь, как мне кажется.
– У тебя имеется тысяча фунтов в банке этих людей?
Он откровенно рассмеялся.
– Надеюсь, что да! – воскликнул он, – но если это все, что тебе нужно, то у меня, пожалуй, найдется еще столько же, ведь ты должен помнить, что я теперь деловой человек и провожу дорогостоящие эксперименты по созданию воздушного корабля, который, по моему замыслу, должен стать самой совершенной вещью на земле!
– Полагаю, что в таком случае он обойдется тебе дороже, чем те двадцать тысяч долларов, о которых ты предполагал?
– Да, пожалуй! Если я отделаюсь суммой в столько же фунтов, я буду счастливчиком!
Я вздохнул, но ничего не сказал.
– Почему бы тебе не заполнить чек? – продолжал он, заметив, что я безучастно стою у стола с открытым от удивления ртом.
– Мне записать тысячу? – спросил я, не зная, что ответить.
– Да, хоть две, если хочешь. Мне действительно все равно.
Я заполнил чек на тысячу, не в силах побороть ужас при мысли о большей сумме, поскольку, несмотря на все доказательства обратного, я не мог преодолеть страх, что чек могут не принять. Я показал его Торренсу, который заметил только, что не понимает, почему я не удвоил сумму. Я твердо решил отложить эту сумму на черный день и решил сразу же пойти к банкиру, когда мой брат вернется в Грейвсенд, и обналичить ее. Я также решил по возможности разузнать что-нибудь о его делах, поскольку тайна этого внезапного богатства не давала мне покоя. Я совсем потерял надежду узнать что-либо от самого Торренса и теперь должен был обратиться к другим источникам.
В тот вечер мы рано легли спать, так как брат сказал, что устал за день, и, не зная, чем еще заняться, я последовал его примеру, твердо решив обналичить чек и выяснить все на следующий день.
После нескольких часов беспокойного отдыха и из-за невозможности заснуть я встал, чтобы пойти в соседнюю комнату и выпить стакан воды. Я не взял фонарик, прекрасно зная, где его искать, но представьте мое удивление, когда на полпути через весь наш салон я увидел, что свет в комнате моего брата все еще ярко горит и светит через замочную скважину и под нижней частью двери. Едва я успел заметить это, как из комнаты донеслись негромкие голоса, как будто двое разговаривали вполголоса. Я бесшумно подошел к двери и прислушался.
– Опасности нет, он спит! – сказал один из голосов, который, как мне показалось, принадлежал Торри, затем последовал какой-то шепот, который невозможно было разобрать. В этот момент меня посетила ужасная мысль. Неужели Торренс совершил какое-то преступление, которое он пытался скрыть? От одного только подозрения меня передернуло. Я не мог в это поверить.
– Это тебе решать, – заметил другой, – а мне, со своей стороны, наплевать, кто об этом узнает, лишь бы новости не исходили от меня. А теперь взгляните на это.
Я услышал шелест бумаг.
– И это, и это. Общество никогда больше не увидит ни одной из них – пусть сначала они сгниют.
Затем раздался голос Торри.
– Конечно, если это так, то мой брат Гуртри скоро обо всем узнает. Только я пока не хочу ему говорить. Дело не в том, что я не доверяю тебе, Меррик, но, само собой, ты сам видишь, каким посмешищем я стану, если окажется, что это какая-то ошибка.
– Разве я не понимаю этого? И никакой ошибки не будет, – ответил другой.
– Совершенно верно; и в этом случае я предпочитаю подождать, пока все не будет доказано моими собственными чувствами, прежде чем объявлять кому-либо об этом самом потрясающем факте истории.
Я почувствовал облегчение. И в тоне, и в словах было нечто такое, что убедило меня в отсутствии криминала. И все же тайна стала еще глубже, чем прежде. Не было никакого объяснения, как появились деньги, что было очевидным фактом, но были темные намеки на нерешенные проблемы. Я продолжал слушать, с интересом впитывая услышанное.
– Что касается зверей и птиц, то, не будучи ученым, я не могу ничего доказать. Это вы должны изучить сами и сделать собственные выводы относительно них. Я не могу объяснить, как и почему возникает свет, но он все равно там, и вы это увидите. Я мог бы изложить свои соображения членам общества, но эти проклятые дураки ничего не станут слушать, и пусть они сами посмотрят, если захотят, прежде чем я скажу им еще хоть слово. Не упускай это из виду, потому что ты – единственный настоящий мужчина, перед Богом всемогущим!
– Теперь об этом поясе, – сказал Торренс, – какой он ширины, ты сказал?
По звуку мне показалось, что он постукивает карандашом по столу, но последующие слова расслышать было невозможно, затем мужчины, очевидно, собрались с мыслями и стали изучать какой-то документ или бумагу, которую я не мог увидеть. Вдруг мне пришло в голову наклониться и заглянуть в замочную скважину. Несомненно, это было недостойно, но разве это более недостойно, чем подслушивать? "Подслушивающий – это плохо, но подглядывающий – еще хуже", – подумал я, и все же мое любопытство было настолько сильным, что я ничего не мог с этим поделать, и я оправдывал себя отчасти тем, что неплохо быть во всеоружии, если не желаю, чтобы меня вслепую повели как соучастника возможного преступления. И вот я решился и, прильнув глазом к отверстию, получил ограниченный обзор комнаты моего брата. К своему изумлению, я сразу узнал в незнакомце человека, которого мы встретили на пароходе на Темзе, а затем в ресторане. Это был тот же грязный, небритый моряк, по крайней мере, его внешний вид указывал на то, что он зарабатывал на жизнь морем, и я не сомневался, что так оно и было. Мужчины сидели по разные стороны стола, на котором в беспорядке была разложена стопка бумаг, насколько я мог судить, некоторые из них были теми самыми, что пришли с дневной почтой.
– Дайте ему столько времени, сколько он захочет! – сказал моряк, снова заговорив. – Сначала он не поверит, и это не совсем разумно, но постепенно это дойдет до него. Он обязательно поверит, если будет заниматься этим – другого шанса нет.
– Нет, если это так, – ответил Торренс, – и его будет не так трудно убедить, как ты предполагаешь, возможно, не труднее, чем меня, потому что я сам уже давно в это верил и рассуждал об этом. Вы сочли меня способным ученым, не так ли?
– Единственный здравомыслящий человек, которого я когда-либо знал, – проворчал мужчина. – Но теперь мне все равно, – продолжал он, – жить мне осталось недолго, но я не хотел умирать с этим секретом, потому что может пройти еще миллион лет, прежде чем он будет раскрыт. Я спокоен, что вы знаете его, потому что мир обязательно его получит. Но что касается этих проклятых дураков…!
Мужчина стукнул по столу своим сжатым кулаком.
– Тише! – сказал Торренс, – вы можете его разбудить!
Моряк усмехнулся и почесал голову.
– Полагаю, ничего страшного не произойдет, если я это сделаю, – ответил он.
– Нет, но я же сказал вам, почему я хранил молчание!
– Именно так, я внимателен к вашим словам. А доказательства, вы нашли их все верными?
– Совершенно верными, но скажите, вам самому они не нужны?
– Черт, нет. Завтра я пришлю вам полный сундук. У меня есть все, что нужно, – хорошая кровать, большая компания и место, где можно умереть, потому что, говорю тебе, я долго не протяну. Это выбило из меня все силы, но секрет… секрет… слава Богу, я не умру с ним, и это все, чего я хотел.
Конечно, этот разговор мог вестись и на хиндостанском языке, если бы я только мог понять, о чем идет речь. В один момент мой страх перед злом был доведен до ужаса, в другой – я не чувствовал ничего, кроме праздного любопытства. Однако я был удивлен, что в том, что я услышал, было так мало вразумительного. Вскоре мужчины начали переворачивать пачки бумаг, и Торри, сдвинув стул так, что мне было его не разглядеть, что он делает, и этот факт, возможно, способствовал возникновению ужасного подозрения, внезапно охватившего меня; мысль, которая, я уверен, никогда бы не возникла ни при каких других обстоятельствах, кроме тех обескураживающих, в которые я был так безоглядно ввергнут. Может ли быть, что деньги, которые мой брат так свободно разбрасывал, были фальшивыми? Минутное размышление убедило меня, что это невозможно, и все же ужасное недоверие овладело мной. На мгновение я заколебался. Моим первым побуждением было окликнуть и спросить, в чем дело. Это было бы откровенным и естественным поступком, если бы мои подозрения не были вызваны, но, несмотря на это, я чувствовал, что такая процедура была бы глупой и бесплодной. Жгучее желание узнать обо всем поглотило меня, и я ходил по комнате в мучительном волнении. Я снова заглянул в замочную скважину и с облегчением увидел, что там нет ни пластин, ни печатей, ни штампов, ни каких-либо механизмов. Я сделал длинный вздох. Затем я вспомнил, что в разговоре не было ничего такого, что указывало бы на подобные дела, и снова перевел дыхание. Наконец, не найдя ни малейшего ключа к разгадке тайны, я вернулся в свою комнату и лег спать в очень неприятном расположении духа.
Глава VI
На следующее утро я проснулся рано и решил сразу же пойти в комнату Торренса и попросить его одолжить мне пятифунтовую банкноту. Я хотел, чтобы банкир в городе проверил ее на подлинность, надеясь таким образом снять тревогу, которая так мучила меня всю ночь. Хотя мой рассудок противился версии о фальшивке как неправдоподобной, все же трудно было побороть мысль, что она может быть верна. По правде говоря, я был вынужден искать какое-то правдоподобное объяснение этой тайны. Я не мог быть спокойным получателем средств, которые не имели очевидного источника, и особенно когда было так много оснований сомневаться в их законности.
Торренс уже встал, готовясь к раннему отъезду, когда я вошел к нему в комнату.
– Кстати, старина, – сказал я, – нет ли у тебя при себе пятерки? Думаю, я мог бы использовать его с пользой, пока не доберусь до банка с твоим чеком.
Он достал из кармана пачку банкнот и вместо одной пятерки бросил мне пару десяток.
– Пусть это будет на удачу! – воскликнул он, торопливо выходя из комнаты по своим делам.
Мы редко завтракали вместе – Торри был настолько увлечен своей работой, что не терпел задержек, и поэтому было решено, что мы не будем видеться до его возвращения из Грейвсенда. По этому случаю, когда он оставил меня и позавтракал в одиночестве, я распорядился о карете и поехал в город. Сразу же отнеся свой чек банкиру, на которого он был выписан, я поинтересовался, все ли в порядке. Кассир улыбнулся и просто спросил, как я хочу получить деньги. Я сказал ему, что они мне вовсе не нужны, но я хотел бы записать их на свой счет.
– О! – сказал мужчина, глядя вверх, – я думал, вы мистер Этлбридж.
– Так и есть, – ответил я, – но не Торренс. Я его брат-близнец. Мы очень похожи.
– Понятно! – воскликнул он, несколько удивленный. Затем он взял с меня подпись и выдал мне книжку с кредитом на тысячу фунтов. В этом не было никакой ошибки. Это был настоящий перевод кредита от Торренса ко мне. Я хотел задать ему несколько вопросов о сумме, которую Торренс держал в банке, но не решался, опасаясь, что это может вызвать подозрение, что я сомневаюсь в его действиях. Вскоре, продолжая беспечно болтать, я достал одну из десяток, которые дал мне брат, и спросил, все ли с ней в порядке, притворившись, что получил ее в месте, в котором не был уверен. Мужчина внимательно осмотрел ее и сказал, что она в полном порядке, и мои сомнения развеялись. Я уже собирался проститься, когда кассир заметил:
– Мы будем очень рады, мистер Этлбридж, если вы и ваш брат оставите свой основной счет у нас, полагая, что мы можем предложить особые условия и…
Это было то, чего я хотел. Он открыл тему.
