– Николай Викентьевич, продолжайте, суд слушает вас.
– Благодарю вас, – проговорил свидетель, и в его ответе было очень много почтительного достоинства. – С Костей мы общались ну не каждый день, конечно, но очень часто – и лично, и по телефону. После выхода на пенсию мы оба продолжили рисовать, Костя несколько раз организовывал свои выставки. И вот мы в разговорах обсуждали творческие планы друг друга, говорили об общих знакомых. Костя общался со многими нашими знакомыми из художественной среды.
– В предыдущие три года как часто вы встречались с Константином Никифоровичем? – спросила судья.
– Да, почитай, почти каждый день и общались. Лично я приезжал в гости к Косте и Даше дня за четыре до его смерти, а по телефону разговаривал с ним накануне его смерти – как потом оказалось. Я еще запомнил: надо же, вчера так хорошо поговорили с Костей, а сегодня звонит в слезах Дашенька и говорит, что Костя умер.
Свидетель, погрустнев, помолчал, и потом добавил:
– Понимаете, он всегда побойчее меня был, и надо же такому случиться – умер раньше меня. Сердце. Он так воодушевленно говорил о творчестве, о новых планах, и знаете – большинство своих планов он осуществлял – писал картины. Он был очень творческим, он не мог без рисования. То есть он всю жизнь, вплоть до последнего дня, был очень последователен. Мне иногда казалось, что он моложе меня, хотя мы ровесники. Ясный ум он сохранял до последних дней: он шутил и на нашей последней личной встрече, и во время нашего последнего телефонного разговора.
– Спасибо, Николай Викентьевич. У сторон есть вопросы? – спросила судья.
Вопросов не было.
– Спасибо, Николай Викентьевич, вы можете идти.
– Уважаемый суд, – встал со своего места Виктор, – разрешите заявить ходатайство о приобщении к материалам дела каталога работ Константина Никифоровича Дубравина, переданных им год назад Союзу художников Москвы. В отношении каждой работы указан год, и очевидно, что Константин Никифорович творил все годы своей жизни, без перерывов.
– Ясно, хорошо, – сказала судья. – У другой стороны есть возражения?
– Возражаем категорически! То, что завещатель малевал до смерти, еще не значит, что он был нормальным! Ван Гог вон тоже до смерти кисточкой орудовал, и что? Шизофреником и помер!!!
Строгий взгляд судьи пресек этот поток вопиюще-наглого бескультурья.
По другой стороне было видно, что они и рады бы возразить что-то по существу – да нечего.
– Суд на месте определил: ходатайство стороны ответчика удовлетворить, документ приобщить к материалам дела, оценку доказательствам дать при вынесении решения.
Следующей была свидетельница со стороны истицы. Выглядела она скромнее, чем первая свидетельница (хотя вполне уместно будет сказать – она выглядела просто приличнее).
Но это впечатление держалось лишь до тех пор, пока она не начала давать показания, потому что говорила она довольно развязно, как-то неаккуратно, что ли.
– Я являюсь подругой Карины. С дядей, Никифором Константиновичем, у нее были прекрасные отношения. Он ездил к ней в гости, и она ездила к нему в гости. И несколько раз я ездила к нему вместе с Кариной. Вел он себя просто безобразно: плохо держал ложку, разливал суп, говорил иногда бессвязно, котлетами в нас бросался. Иногда он меня принимал за Карину, иногда спрашивал у своейной бабы: «А кто эти девки?». А однажды, когда никто не видел, даже щипать Карину начал и предлагать картины его посмотреть. Но мы же тут все понимаем, о каких картинах шла речь?
Свидетельница обвела присутствующих уверенным взором – мол, как я тут режу правду всем в глаза.
– Сколько раз вы вместе с Кариной были у ее дяди?
– Нууу, не помню точно, но я была у него за четыре месяца до его смерти и за полгода. Точно помню, что видела его таким за несколько дней до завещания.
Дарья Григорьевна тихо сказала Виктору:
– Это все ложь! Эту женщину я никогда не видела, и Карина не была у нас лет уже семь или даже восемь.
– Сейчас мы докажем, что она лжет, – так же тихо ответил ей Виктор.
– Уважаемый суд, – спросил он, – можно перейти к вопросам свидетельнице?
– У стороны истицы нет вопросов? – спросила судья у тех двух юристов.
Они промолчали.
– Да, переходите, – сказала судья Виктору.
Он достал какие-то бумаги и спросил свидетельницу:
– Скажите, вы можете описать квартиру, в которую приезжали?
– Нууу, как входишь в дверь из подъезда, сразу там есть прихожая.
– Таак, – подбодрил свидетельницу Виктор.
– Ну и там налево кухня, рядом с нею – комната, и за нею – еще одна комната, все на одну сторону.
– И где вы обедали с Константином Никифоровичем?
– А почему вы называете его Константином Никифоровичем? – неожиданно спросила Виктора свидетельница. – Он же Никифор Константинович. Ой, да там все имена – такие сложные.
– Так где вы обедали с Константином Никифоровичем?
– В комнате.
– Уважаемый суд, – вновь встал Виктор, – ходатайствую о приобщении копии поэтажного плана, из которого видно, что в квартире Константина Никифоровича была большая кухня-столовая, а вот комнат было три, и они расположены на разные стороны.
– Свидетель! – очень строго спросила судья даму на трибуне. – Вы хоть раз были в этой квартире?
– Нет, – едва слышно проговорила свидетельница.
– И с Дубравиным не виделись?
– Нет, – уже почти пролепетала свидетельница.
– Когда вы сказали, что видели наследодателя за несколько дней до составления им завещания, какой месяц был на дворе?
– Тепло было, кажется, апрель, – не глядя на судью, почти шепотом ответила свидетельница.
– Так вы что сюда – врать суду пришли!? – неожиданно резко и громко спросила у нее судья. – Вы помните, что давали подписку об ответственности за дачу ложных показаний?! Помните – расписывались в расписке? Ну так вот вы их сейчас дали, ложные показания, и можно возбуждать уголовное дело против вас! Вон отсюда!
Все присутствующие молчали. Прошло полминуты. Судья немного успокоилась:
– У сторон и представителей еще есть вопросы к свидетелю?
Вопросов к этому свидетелю больше ни у кого не было. Свидетельница, хоть и пошатывалась уже под силой тяжести слов судьи, нашла силы сползти с трибуны и пойти к двери, по мере удаления от свидетельской трибуны заметно ускоряясь. Но она так торопилась, что сломала каблук, поэтому из зала судебного заседания она выползла, еще и прихрамывая.
– Записано в протоколе, что эта свидетельница никогда не виделась с Дубравиным и никогда не была у него в квартире? – спросила судья у секретаря.
– Да, – ответила та.
Виктора такой вариант вполне устроил.
Оба юриста – представители истицы – явно искали возможность, как бы сейчас не попадаться на глаза судье. Им это, конечно, не удалось: судья очень строго посмотрела на них, ничего не сказав, но и так все было понятно.
Затем выступал Павел Васильевич Королев:
– С Константином мы знакомы с того времени, когда он переехал в эту квартиру, примерно тридцать лет назад – я тоже живу в этом доме. Однажды сидели на лавочке, у меня с собой была шахматная доска – я имею разряд по шахматам – решили сыграть – и с тех пор играли вплоть до его смерти. Как потом оказалось, в последний раз с ним мы виделись за три дня до его смерти. У него хоть разряда и не было, но играл он очень сильно. Соответственно, и я в гостях у Константина был, и в будни, и на праздничных застольях, и он к нам приходил. У него был очень сильный логический ум, вплоть до последних дней он очень остро все соображал.
– Как часто вы с ним виделись?
– По несколько раз в неделю.
– По чьей инициативе происходили встречи?
– Иногда я звонил Косте, иногда он звонил мне, и мы договаривались, где встретиться: у них с Дашей или у нас с женой. А когда была хорошая погода – мы выходили во двор и играли там. А за игрой – и разговоры разговаривали. С Костей было очень интересно разговаривать на самые разные темы, не только о шахматах и не только о его художестве – он очень разносторонний был.
– А как складывались ваши беседы?
– Чаще всего Костя спрашивал что-то, а потом сам рассказывал, что думает. Если я его спрашивал, он всегда отвечал неторопливо и обстоятельно.
Далее выступал свидетель стороны истицы. По тому, как заметно приободрились оба представителя истицы, Виктор понял, что этот свидетель будет говорить правду; ну ничего – можно будет попробовать словить его на чем-то другом.
Но сложилось все иначе.
Говорил этот свидетель довольно по-простецки, и становилось очевидно, что иногда он как будто бы замалчивает, чтобы не озвучить их, некоторые всем известные слова-связки.
– Ну, я, в общем, друг Карины. Про ее дядю все знаю. Хороший мужик был, но к старости чудной он какой-то стал, странный – наверное, уже впадал в слабоумие.
– Это вы на основании чего такой вывод делаете? – заинтересованно спросила судья.
– Ну как? Ну вот пять месяцев назад мы с Кариной вернулись… в общем… ну… с курорта. Прилетели в Домодедово. Друзья мне машину заранее пригнали, чтобы мы нормально в Москву приехали. А Карина говорит: «Слушай, у меня же дядя в Чертаново – давай заедем проведать его?». Ну, говорю, давай, чего ж не заехать, проведать родственника-то. По пустой ночной дороге доехали до центра Москвы быстро, поднимаемся, звоним в звонок – открывает дверь старик со спутанными волосами, в каком-то халате, тапочки на ногах разные, никого не узнает – даже Карину не сразу узнал. Правда, она на курорте прическу новую сделала. В общем, дед стал совсем уже никаким.
– Подождите, – остановила его судья. – По ночной дороге?
– Ну да. У нас прилет был в три ноль пять, поэтому мне друзья машину и пригнали. А у деда мы были примерно в пять часов утра.
– Подождите, – вновь сказала судья, смотря на свидетеля, и в ее голосе чувствовалось, что сталь прямо-таки нарастает и холодеет. – То есть вы приехали и в пять часов утра разбудили спящего пожилого человека, и он показался вам странным?
– Ну да, – ответил свидетель, но под прямым звоном металла в голосе судьи его уверенность явно таяла.
Судья смотрела на свидетеля прямо и жестко, молча, и было видно, что под ее взглядом свидетель, явно основательно уверенный в себе мужчина, чувствовал себя оооочень неуютно.
Развязность его точно подтаяла.
Судья сказала, четко проговаривая каждое слово:
– Я вот сейчас как объявлю эксперимент по делу для проверки ваших показаний, свидетель: в один из дней, заранее неизвестный, мы с секретарем судебного заседания придем к вам домой и звонком в вашу дверь разбудим вас в пять часов утра.
Фразу «пять часов утра» судья проговорила предельно четко – разделяя слова. И продолжила:
– Вы не то что тапочки одинаковые не найдете – вы трусы свои долго искать будете, «друг» Карины, – презрительно сказала судья, выделяя слово «друг» (так как рассказ свидетеля не оставлял сомнений в характере их с Кариной «дружбы»). – Вы понимаете, что Карина с вашей помощью устроила провокацию? Но ее здесь нет, а вы стоите на трибуне и рассказываете, как в пять часов утра разбудили пожилого человека, и он – надо же! – показался вам странным.
Мужику явно хотелось поскорее отползти с трибуны. Он не мог понять, что он сказал не так, но понимал, что его показания оказались не такими, каким нужно было его сожительнице. И уж точно понимал, что вызвал гнев судьи; не понимал – чем вызвал, но видел, что вызвал.
На его счастье, судья отпустила его.
– Про пять утра есть в протоколе? – уточнила судья у секретаря.
– Да, конечно.
Затем выступал Геннадий Суздалев, сын Дарьи Григорьевны:
– Константин Никифорович был очень сложным в общении человеком, но – однозначно очень надежным и порядочным. Он сам вел дела семьи, собирал все чеки, квитанции, договора и хранил все это в идеальном порядке. Дом они с мамой держали в образцовом порядке. И с ним было очень интересно говорить – на самые разные темы. Причем он умел выслушать собеседника прежде, чем начать высказывать свое мнение. И всякие проходные новости его не интересовали – ему нравилось обсуждать художественные темы, а также исторические, литературные. Он до последних дней много читал, причем и перечитывал классику, и читал современных авторов.
– А кто был инициатором бесед? – спросила судья.
– Чаще всего – дядя Костя.
– Он больше слушал – или больше рассказывал?
– Знаете, дядя Костя был такой, что начинаешь с ним как бы на равных разговаривать, он спрашивает – ты отвечаешь, ты спрашиваешь – он отвечает. А потом слушаешь его – и понимаешь, что с высказыванием своего мнения лучше подождать и лучше послушать то, что дядя Костя рассказывает, потому что рассказывал он интересно, и у него было много чему поучиться.
Следующим должен был выступать свидетель со стороны истицы из той крикливой толпы, которую Виктор увидел при входе на этаж – но поскольку никто не зашел, секретарь вышла в коридор и по возвращении сказала, что свидетелей с той стороны нет.
Поэтому завершила эту часть заседания свидетельница со стороны ответчицы:
– Меня зовут Наталья Александровна Балахнина, я подруга Даши – вот она здесь присутствует, Дарьи Григорьевны Суздалевой. Когда они познакомились, Константин Никифорович был уже вдов, и через некоторое время они стали жить вместе. У них было так душевно! Я подружилась и с ним и часто приезжала к ним в гости. Как он пел романсы, аккомпанируя себе на гитаре!
Наталья Александровна даже подняла голову вверх и закрыла глаза, явно вспоминая, как Константин Никифорович пел. Но быстро спохватилась:
– Он пел до конца своих дней.
– Вы это утверждаете?
– Да! Я была у них с Дашей в гостях за четыре дня до его смерти, и он как раз по нашей с Дашей просьбе спел две песни.
– Что вы еще можете рассказать?
– Костя и Даша сдружили всех нас: меня, Павла Васильевича с женой, Николая Викентьевича с женой. Мы ездили на выставки, на концерты, на творческие вечера. Причем билеты всегда организовывал Костя. Нам очень не хватает его, общения с ним.
У свидетельницы появились слезы, она сказала «Извините», торопливо достала платок и вытерла их. Судья тактично подождала полминуты, потом спросила:
– А как складывалось общение?
– Мы общались все на равных. Хотя у Кости была всероссийская и даже международная известность, он никогда не зазнавался этим. И с ним было очень легко и приятно общаться.
Вопросов к ней не было, и судья отпустила ее с трибуны.
После этого было рассмотрено и удовлетворено ходатайство о назначении и проведении экспертизы.
