Мы долго говорили, сидя на холодной скамье. Выяснилось, что оба крайне заражены Ремарком. Наперебой цитировали вначале «Ночь в Лиссабоне», затем «Возлюби ближнего своего»… Сошлись на мысли, что война по Ремарку – это некая способность души адаптироваться к человечности. Той исходной человечности, которая заложена в нас изначально. По жизни человек вносит в это понятие массу примесей. А война Ремарка – позволяет освободиться от шелухи. Выяснилось, что мы действительно имеем похожие точки зрения на целый ряд жизненных вопросов. У нас даже даты рождения странно устроены. У меня 25 декабря, а у неё 25 ноября. А ещё мы одинаково любим синий цвет, и капучино…
… Я сидел в своей собственной постели. Я действительно находился в своей постели, я даже ощупал её края. На мне была клетчатая пижама и белые короткие носки, в которых я и ложился. Это значит, что ночью я не мог быть в квартире Ганса и запирать его дверь. Это значит, не мог видеться с Еленой и говорить с ней о Ремарке и прочей ерунде. Но ощущение реальности не покидало моей головы. Я закурил. Позвонил Гансу и для пущей убедительности проверил себя – не приходил ли ночью к нему…
– Молодой человек, вы переутомились там за работой? – Ганс спросил, ожидать ли ему меня сегодня, и я дал положительный ответ. Непостижимое и нехорошее чувство поселилось внутри. Странный сон, в котором Елена предстала передо мной человеком из плоти и крови.
Рассказ старика я слушал вполуха. Из головы не шло сновидение. К сожалению, в этот день в моем блокноте не осталось ни одной пометы, и Ганс был крайне раздосадован. Да, собственно, его биография сейчас интересовала меня мало. Мне хотелось поскорее увидеться с Еленой, той, что жила несколькими этажами ниже Ганса и вернуться к Елене самого Ганса. В моей голове творился бардак.
Старик закончил очередное предложение фамильярно:
– Сегодня, молодой человек, от вас мало толку… Приходите, в следующий раз я отвечу на ваш вопрос – как я убил своего сына.
***
Я боялся лишь, что Елены не окажется в театре. На Чистопрудном я появился спустя сорок минут после встречи с Гансом. Впервые я увидел афиши, на которых Елена была в образах: Катерина Островского, Цветочница Бернарда Шоу, на одном из плакатов она – Гиттель Моска в спектакле «Двое на качелях». Я долго рассматривал галерею типажей, завороженный её разностью. И снова не понимал противоречивого чувства внутри себя. Слишком уж монументальной она представлялась мне – слишком закрытой, недоступной, непостижимой и загадочной.
Мне пришлось войти со служебного хода и администратор – приземистая старушка поинтересовалась целью визита…
Я спросил Елену, сказал, что являюсь её другом.
– Мне надо посмотреть, возможно, сейчас идёт репетиция, – ответила она…
Но смотреть ничего не понадобилось, в гулких театральных кулуарах я услышал её голос и шаги, спустя мгновение она и сама предстала передо мной, готовая, очевидно покинуть место работы…
– Макс? Как неожиданно!
– Мне надо поговорить с вами, простите, что явился без предупреждения.
– Что-то случилось, вы взволнованы, можно? – Елена попыталась дотронуться до моего лба тыльной стороной ладони, но я подался назад, затравленно, как ошпаренный…, – Простите меня, я хотела лишь…
– Нет, это вы простите… Вы домой?
– Да…
– Уделите мне время, пожалуйста…
– Конечно, пойдемте…
Она попрощалась с администратором, мы вышли на театральную парковку и направились к её автомобилю. Несколько минут прошли в молчании, пока мы не тронулись, и она не заговорила первой…
– Макс, вы пугаете меня…
– У меня ощущение, что сегодня ночью мы с вами виделись…
Елена резко ударила по тормозам и вынуждена была припарковаться у ближайшего свободного бордюра. Она смотрела на меня не изумленно, а скорее испуганно… Было и что-то ещё в этом взгляде. Она словно сама хотела поговорить со мной об этом…
– Что это значит?
– Я не знаю, как все это объяснить, но вы позвонили мне, сказали, что курите, попросили спуститься вниз, я оделся, встретил вас, стоящую с сигаретой, мы направились в парк около вашего дома. Сначала вы сказали, что иногда у вас возникает желание обнять меня при встрече, я ответил, что веду замкнутый образ жизни и не впускаю людей.
– Это только твои болезни, и только ты их можешь вылечить…, – ответила я вам…Теперь Елена смотрела прямо перед собой. Оба мы боялись пошевелиться, оба понимали, что случилась какая-то нелепая, а, возможно, страшная невероятность.
– А потом мы обсуждали Ремарка и искали определение человечности, – заметил я, не в силах больше выносить тишины.
– И ещё мы, кажется, перешли с вами на «ты» …
Всю дорогу ехали молча. Каждый обдумывал произошедшее. Она лишь спросила, где я живу, чтобы подбросить до дома, я назвал свой адрес, и мы ещё на какое-то время замерли в молчаливой пробке в районе Дмитровки.
– Вы понимаете, что это значит? – внезапно взорвалась она…, – Ты понимаешь?
– Мы видели один и тот же сон…, – я улыбнулся…
– Тебя это забавит?
– Меня это интересует…
– Вот как…
– Это мой дом, спасибо, Елена… Спасибо, что подбросила.
Я вышел из машины и, не оборачиваясь, побрёл к подъезду. Сердце моё колотилось. Я не знал, что делать дальше. Едва я запер дверь своей квартиры, мой мобильник завибрировал в кармане коротким тугим маршем. Это было сообщение от Елены:
«Мы не просто видели один и тот же сон. Мы пришли в этот сон для общения. Невероятно. Не знаю, что сказать. Не говорила прежде, скажу сейчас – я чувствую, что у нас много общего с тобой»
Кажется, этот день, наконец-то подходил к концу. Но мыслями я стремился к Елене Ганса, которая, знаю, тоже ждала меня теперь.
Я ещё не знал, что увижу её в последний раз. И горько пожалел, о том, что лег в проклятый гроб и увидел все то, что произошло на площади немецкого городка.
Вот она вместе с Гансом садится в автомобиль. Машина выруливает на круговое движение, делает неосторожный рывок в соседний переулок и в ту же минуту массивный грузовик врезается в них. Врезается на полном ходу так, что обе машины подлетают в воздухе, и алые гвоздики, которые перевозил проклятый грузовик взмывают в небо, подобно залпу салюта. А потом падают – тяжело, размашисто, покрывая тоненькую корочку снега красными пятнами. Я сидел в этот момент в их квартире и наблюдал за всем с высоты третьего этажа. Я не смог сориентироваться. Не смог даже произнести звука для того, чтобы обозначить своё потрясение. С открытым ртом я беззвучно опадал на подоконник, я плакал, я бил кулаками себя по лицу, потому что последнее, что мне удалось увидеть – мертвого водителя грузовика, который вылетел через лобовое стекло и упал в десятке метров на землю, Ганса, который с окровавленным лицом (и лишь теперь я понял, откуда этот шрам на его подбородке и брови) достает из машины мертвые тела своей жены и ребенка. Как он в агонии прижимает их к своей груди, ещё не до конца понимая – это конец. Всему конец. Елена мертва. Наша Елена была мертва.
Звучала очень простая и светлая музыка. Она лилась в такт начинающемуся снегу. Она была громче снега, но тише сердца.
ГЛАВА 8
– После смерти Елены и нашего сына я, наконец-то, добрался до Лиссабона. Уже не было смысла опасаться чего бы то ни было, не было смысла даже в поддельном паспорте…
Ганс рассказывал этот эпизод как что-то давно прожитое и похороненное. Оно и было таковым. Для него. Не для меня. Мне не следовало делать пометок в блокноте. Я был свидетелем этой драмы. На любовь три дня. Чем она была для меня? Чем обернулась эта воображаемая страсть? Прав ли был психоаналитик? Потрясения толи сна толи яви – картинки такие четкие, что я не понимаю, где теперь заканчивалась реальность и начиналась фантастика. Слез не было, нет. Не было даже подавленности. На утро я проснулся со зверской головной болью и глубокой тоской, которая с каждым часом лепестками рассыпалась сначала на меланхолию, затем на легкую грусть, а ближе к вечеру на воспоминания, которые, должно быть, подобны ощущениям Ганса теперь.
– Вы, конечно, останетесь на мой юбилей, Макс? – спросил Ганс в конце нашей сегодняшней встречи…
– Господи, я же забыл совсем, какой дурак… Простите, Ганс… я забыл про подарок… я поздравляю Вас!
– Бросьте, в моём возрасте подарки – это пошло…
– Я останусь…
Старик улыбнулся…
– Будет узкий круг моих самых близких… Вы их, впрочем, знаете… я жду вас в девять… у себя…
– Я все равно куплю подарок… Мне очень хочется сделать для вас подарок…
– Ну, хорошо, только не опаздывайте…
У меня было четыре часа на то, чтобы выбрать для Ганса нечто-то памятное, но что-то знаковое. Я пока не знал, что это будет. Ворон сел рядом со мной на скамье в парке у Чистых прудов. По-свойски прошёлся – туда-обратно, клюнул дерево, посмотрел на меня, открыл свой клюв, но не издал ни единого звука…
– Ну, что ж, дружок, пошли…
Я встал, он поднялся на крыло. Зверь дремал во мне. Не было смысла бежать на кладбище. Мы просто шли. И когда оказались по сенью старого склепа, я привычным жестом отбросил крышку гроба. В нем лежал скелет. Женщина. В платье, покусанном ветошью. Больше ничего. Обшивка гроба теперь не была новой – от неё, собственно, мало что осталось… Это была несомненно Елена. Я лишь сейчас заметил, что в противоположном углу склепа стоял маленький гробик, в котором, очевидно были останки сына Ганса. Его я тревожить не стал. Ещё несколько минут лишь смотрел на то, что осталось от моей иллюзии. А после осторожно опустил крышку и вышел в закатный город. Так просто. Словно, за пачкой сигарет.
От моего потрясения не осталось и следа. Удивлению не было больше места, а вот убежденность, что мне никогда не удастся полюбить – теперь была как никогда прочна.
В книжном на Арбате я долго шнырял между рядами, чтобы подыскать достойный подарок. И в итоге потратил приличную сумму на фолиант, который на немецком описывал положение Германии во время войны.
– Спасибо, – сказал мне позже Ганс, – но к чему читать вымыслы, коль пережито на собственной шкуре. Спасибо, дружище, – он неуверенно потрепал меня по плечу. В камерном ресторанчике был заказан стол. Ганс пригласил Елену, Вадима и Кирилла. Все… очевидно, так и выглядит круг самых близких для него персон.
Мы поднимали тосты за его здравие. И говорили о пространной ерунде. О новых ролях Елены, о финансировании театров, ни слова о прошлом Ганса. И все же, сидя рядом с ним, в перерывах между тостами я спросил у него тихо, чтобы никто не мог слышать…
– А где похоронены ваша жена с ребенком?
– Здесь. Сначала там, в Оснобрюке. Позже я эмигрировал в Америку, затем в Россию. Я решил сделать семейный склеп здесь. Перевез останки. В сущности, мне осталось определиться лишь с квартирой, жить-то мне – два понедельника.
Он засмеялся и сделал глоток белого вина.
Мы с Еленой пили коктейли, от которых немного вело сознание. Вадим, напрочь отрицающий алкоголь, пил сначала воду, затем чай.
– И всё-таки, ты ненормальный, – сказал Вадим вдруг. Кому-то со стороны могло показаться, что произнесено это было грубо и резко. Но я постепенно привыкал к такой манере общения человека, который с каждым днём становился все менее уродлив в моих глазах. И хоть мы и редко пересекались – это был, кажется, третий или четвертый раз – я привыкал к нему.
– Почему это?
– Ни флага, ни Родины – вот почему…
– Ты имеешь ввиду отношения?
– И их в том числе. Тебе нужна девушка, – заявил Вадим уверенно…
– Нет, не нужна…
– Не заставляй меня думать о тебе плохо.
– Не будь банальным. Я просто не верю в отношения.
– Пф…, в них не надо верить – просто надо завести девушку и спать с ней – тогда и глупостей в голове будет меньше. Загоны это убирает на раз – поверь мне…
Елена долго и с интересом наблюдала за нашим батлом. Наконец, вставила и своё осторожное:
– Вадим, просто не все люди воспринимают этот мир так, как его воспринимаешь ты…
– Я с этим не спорю, но ему нужна девушка. Или парень…, – он усмехнулся…
– Не обижайся, – шепнула мне Елена…
– Он не сказал ничего обидного, – и хоть я и чувствовал, что меня загоняют в угол, всё же надеялся на реванш…, – я долго привыкаю к людям, долго изучаю их, по-твоему, секс – это главное? Вовсе нет. Отношения – это всегда риск… Мне так спокойней – одному. Дело ни в женщинах или мужчинах – я одинаково привязываюсь и к тем и к другим, если такое случается…
– Макс просто влюбляется в людей, – я видел, как Елена изо всех сил старалась поддержать меня на плову.
– Вот поэтому он и ненормальный…, – Но для Вадима я так и остался непознанной планетой. И он вряд ли бы оказался со мной за одним столом, если бы не жена, с которой мы продолжали общение вот уже три недели. В основном – это была переписка в социальных сетях и пара снов, где мы гуляем по городу. Так, мелочи. Я не доверял ей отчего-то. Мне представлялось, что в ней таится угроза. Уж слишком лукавым и таинственным был её взгляд. Такие женщины уничтожают или смеются над тобой – думал я. Они самодостаточны, своенравны, свободны и, как мне казалось, совершенно не чувственны. И хоть и было меж нами что-то общее, и даже невероятная способность общения, которая открылась внезапно – я не доверял. Ничему больше не удивлялся, но и не доверял. Мой переезд в столицу круто изменил мою жизнь. Появление новых людей вызывало во мне с одной стороны – восторг, отдушину от долгого заточения в собственном мирке прошлого, с другой – я оставался всегда лишь наблюдателем. Мне следовало сделать шаг в этот водоворот ИХ жизни. Но я стоял за пределами круга. Он не принадлежал мне. Во всяком случае, пока. К тому же – хотелось сохранить о себе недурственное впечатление. Пусть странное, но не отталкивающее, как было раньше со всеми людьми, которых я встречал. Я боялся своей странности, боялся тайны, которую хранил. Боялся своей головы, в которой поселилось нечто. Зачем кому-то знать об этом. Пусть все останется как есть.
В курилке мы оказались наедине. Было сумрачно и прохладно, когда Елена, кутаясь в мой пиджак, вновь начала вскрывать моё нутро.
– Не стоит бояться людей, зачем ты это делаешь?
– Много чего было в жизни…
– И все же… подумай… большинство из них – не нападают на тебя. Не хотят причинить тебе зла.
– Наверное, это так. Но вот ведь странная штука – заводишь отношения с человеком – не важно – будь то дружба или любовь – а потом – бац! И человек уходит. А ты остаешься, как маленький ребенок – брошенный – жалкое чувство.
– Я понимаю, о чем ты говоришь. Но со временем я научилась одной хитрости… смотри…
В следующий момент она распахнула руки будто приглашая к объятию…
– Я делаю вот так – всем людям вокруг, тем самым говорю – приходите и бейте меня, если посчитаете нужным. Когда идёшь к людям с открытой душой – проще отражать удары. Ты ничего не боишься, ты ко всему готов. Ты даешь им выбор и право оказаться рядом.
– Это чересчур для меня…
– Ты слишком много думаешь. И самое плохое в этом – не позволяешь людям помочь тебе. Твоё поведение – не каждому по зубам, понимаешь? В какой-то момент люди действительно решают просто сделать шаг назад, чтобы сохранить себя и оставить тебя в покое. Ты ведь к этому стремишься, а это тяжело наблюдать со стороны. Тем более жить в этом. Это тяжело. Пойми и их тоже…
– Вполне понимаю…
– Тогда…
– Никаких отношений, никогда! – я засмеялся в голос… А она иронично улыбнулась и отметила мою неискренность.
Я сказал эту фразу, но то, что произошло в зале ресторана спустя всего несколько минут, меня оглушило. Всё было по-прежнему. Мы пили вино, играл неспешный David Lanz, кажется, «A Whiter Shade of Pale», и моя последняя фраза:
– Я никогда не полюблю…
В следующую секунду я повернул голову на сидящую рядом со мной Елену. Я, вдруг, заглянул в её глаза и сам испугался того, что увидел на самом дне собственного сердца, и вдруг страшно захотел зажмуриться, на худой конец – отвести взгляд, но не мог. Чувство поразило меня, обращаясь в горячее эмоционального потрясение. Оно рождалось где-то внизу живота, поднимаясь все выше, становясь все глубже. Мы смотрели в глаза друг другу и звенела тишина – та самая, от которой никак невозможно отделаться. Сколько же всего пережили наши взгляды в этот момент. От легкой улыбки до грусти, а дальше – по ускользающей траектории – волнения, страха – едва уловимого предвестника кошмара, но, в сущности непонимания. Как же я глуп! Как же мало знаю о себе и совсем не ведаю, что говорю – мелькнуло вдруг в моем сознании… Я резко сбросил взгляд и уставился в свою тарелку. Елена моментально, но очень деликатно попыталась рукой повернуть меня за подбородок…
– Макс… смотри мне в глаза, – шептала она, словно из другой реальности…, – Макс…
