Доктор Эндрюс продолжал перечислять запреты, но я его уже не слышу. Я словно поместилась в вакуум. Уши заложило, боль ушла на второй план. Весь мой мир, вся моя дальнейшая жизнь, разрушились прямо сейчас. Я закрываю глаза, в надежде мгновенно уснуть. Убраться из этого кошмара. Я больше не сдерживаю слёзы. Они льются быстрым ручьём на подушку. Сквозь гул в ушах я слышу крик, и не сразу понимаю, что это я кричу. В палату забегает мама, за ней отец и медсестра. Я бью бессильными руками, плачу, и не могу ничего сказать. Мне ставят укол, но я дёргаю рукой, и маленькая струйка крови, стекает по руке, из новой ранки. Через пару секунд, а может это были и минуты, десятки минут, я отрубаюсь.
***
Я первый раз стою на пуантах, которые мне подарили на Рождество родители. Хореограф хвалит меня, не первый раз за занятие и я расплываюсь в улыбке. Мне пять лет…
Мама уже пришла за мной и стоит в дверях. Я вся вспотевшая и красная от жары, не смотрю в её сторону, чтобы не сбиться.
«Раз-два-три», – повторяю у себя в голове.
Мама улыбается, когда я подпрыгиваю возле станка.
Урок заканчивается, миссис Рокковски, грозно смотрит на нас, говоря домашние задание. Я слушаю её, как заворожённая. Впитываю каждое слово.
Одиннадцать лет спустя.
Играет громкая музыка. Я прилично разбегаюсь, отталкиваюсь от пола и взмываю верх, как птица. Выгибаю спину, вытягиваю ноги. Плавно приземляюсь. Мы ставим мюзикл « Ромео и Джульетта», в современной интерпретации… Моя первая ведущая роль.
– Зря ты ушла из классического балета, – Миссис Рокковски появляется из неоткуда, вовремя перерыва.
– Здравствуйте. Я рад Вас видеть,– она прекрасная. Высокая, статная. Волосы чёрные, затянуты в шишку. Длинное чёрное платье подчёркивает тончайшую талию.
– Не жалеешь? – она кивает в сторону сцены, – Современный балет люди воспринимают совершенно по-другому. Мы с группой ставим «Сон в летнюю ночь», ты бы идеально подошла на роль Титании.
– Ого, это серьёзное произведение. Мне приятно, что вы верите в меня, но я хочу накопить достаточно опыта в разных направлениях, перед тем, как буду поступать в академию. Современный балет – ещё один этап в моей жизни!
– Что ж, у тебя ещё достаточно времени подумать, чего ты хочешь. Не советую часто метаться от одного к другому. Но знаешь, ты можешь попробовать пройти кастинг, в какую-нибудь труппу или мюзикл, и всё пойдёт куда быстрее.
– Я люблю учиться.
Настоящее время.
Я мечтала стать хореографом. Профессионально заниматься балетом. Практически каждый день я упорно тренировалась по пять часов. Танцы были огромной частью моей жизни, и занимали приличное место в моём сердце. Неужели мне придется бросить всё это? Оставить танцы – равносильно для меня, что отрезать и выбросить на мусорку часть своего сердца. Столько сил, слёз и нервов были потрачены, по пути к своей цели. Теперь мне придётся оставить всё это.
Когда у меня случилась истерика, мне вкололи укол успокоительного, и спустя время, я уснула. Я проспала несколько часов, и проснулась, когда отец уехал. С огромным трудом я заставила маму вспомнить о себе и съездить домой, отдохнуть. Ей было необходимо поспать, принять душ – отвлечься от меня.
Ко мне заходила медсестра, молодая, лет двадцати пяти, с огромными губами, накрашенными бледно розовым блеском. У нее был противный, писклявый голосок. Она сказала мне, что я пролежу здесь ещё, не меньше недели, и принесла мне ужин. Есть мне естественно не хотелось, и через некоторое время поднос с нетронутой едой забрали.
Я смогла, наконец, встать. Мои ноги сильно отекли, но я могла их чувствовать. Прошла я не много, шагов пять до раковины. Зеркала в палате не было, и до сих пор я не видела, как выгляжу.
Я аккуратно расчесала свои волосы, убрав при этом в косу; в горле мгновенно пересыхало, и, на радость маме, я выпила весь сок.
Я лежала на спине и тупо смотрела в потолок. Моё внимание привлекла трещинка возле лампы. Трещины на зданиях, как шрамы на теле людей. Таят в себе секрет, и напоминают о случившимся. Трещины напоминают зданию о том, как много ему лет, или как давно делали ремонт. Шрамы, надоедливо напоминают о боли. Так и мои раны и ссадины станут шрамами, и станут напоминание о том ужасном дне, когда я так много потеряла: надежды, мечты, будущее, смысл жизни.
Почему все думают, что я хотела покончить с собой? Я уверена: это не так. Я не помню, как оказалась на мосту, не помню, почему ушла с вечеринки. Я даже не помню, как прыгнула. Но жить я хотела и ни за что не прыгнула бы специально.
Была уже глубокая ночь, через окно было плохо видно небо: мне мешали деревья, которые тянулись до него, словно хотели забрать себе его и укутать им свои ветки. Всё же мне удаётся увидеть сквозь усыпанные листвой ветви яркую звезду, она отличалась от всех.
Я всегда любила ночное время. Иногда, когда мне не спалось, я открывала окно и садилась на небольшой бордюр, включала «Linkin Park» и наблюдала за звёздами, лишь звук проезжающих машин оставлял меня в реальности. Я всегда восхищалась звёздами, они свободны, их никто не может поймать или достать, до них нельзя дотронуться, ступить на них. Мне кажется, это завораживает и притягивает.
Я пролежала несколько часов, тупо смотря на небо. Потихоньку начинало светать, но мне совершенно не хотелось спать. Я боялась, что замкнув глаза, я снова окажусь в коме. Странно и неприятно осознавать, что ты потерял несколько дней своей жизни. Ты не мёртв, но при этом лежишь бездвижный, а мир тебя не ждёт. День сменяется ночью, солнце – луной, и наоборот. А ты этого не чувствуешь. Кусок твоей жизни просто испаряется. Четыре дня, девяносто шесть часов, пять тысяч семьсот шестьдесят минут и ещё больше секунд… Да, по сравнению с людьми, которые всю жизнь «парят» между жизнью и смертью – это ничто. Но если задуматься, как много я могла сделать, как много можно было изменить, становится горько и страшно.
***
В коридоре больницы раздаётся громкий звук, словно что-то тяжёлое упало. Прислушиваюсь, но больше ничего не слышно. Снова глухой удар. Мне становится любопытно. Сажусь на кровати. Больше не слышно ни звука. С неимоверной болью в голове и в ногах, я всё же встаю, и, накинув на себя толстовку, направилась к двери. Приоткрыв её, я вижу, как мальчик лежит возле инвалидной коляски. Я сразу понимаю, что он упал с неё и не может встать. Медсестра почему-то не идёт, хотя звук падения был громкий.
– Я сейчас позову сестру, – поднять сама я испугалась, ведь не знаю причину, по которой он не может передвигаться самостоятельно, и боюсь сделать что-то не так.
Подбегаю к дежурной стойке, и что я вижу? Медсестра сладко спит, подложив под голову медицинские карты. Как так можно? Спать, когда в любой момент любому из больных может стать плохо и понадобится помощь.
Я решаю не будить дежурную и беру себя в руки. Подхожу к этому пареньку: он лежит неподвижно, закрыв глаза. Он очень худой, под его глазами «мешки». Да уж, вид у него болезненный, хотя о чём это я, это же больница, тут таких много, я – не исключение.
– Эй, ты спишь? – мальчик медленно открывает глаза, – Сейчас я тебе помогу.
Сначала я решила поднять коляску, чтобы потом посадить его, но стоило мне взять её, как боль появилась и в руках. Я воротила её несколько минут, но мне всё же удалось поставить её так, чтобы она перестала складываться.
– Сзади есть блокировка колёс, чтобы она стояла на месте, – я вздрагиваю от неожиданной реплики мальчика. Голос у него довольно взрослый, но на вид ему не больше пятнадцати.
Смотрю назад, нахожу педаль и давлю её ногой. Раздаётся щелчок. Проверяю: коляска больше не двигалась, а стояла твёрдо на одном месте.
Я обхватываю парнишку руками, сжимая на спине руки в замок. Отрываю его от пола и прижимаю к себе. Делаю шаг до коляски и не спеша опускаю его в сидение.
Кажется, всё это время я не дышала. И теперь выдохнув, я, со спокойной душой, сажусь прямо на пол рядом с креслом. Мышцы на руках заныли, голова закружилась. Откидываюсь спиной на стену и закрываю глаза.
–Спасибо,– тихо произносит мальчик. Я открываю глаза, на меня он не смотрит, а смотрит в пол.
–Пустяки,– с улыбкой отвечаю.
Начинаю подниматься, но затем я чувствую, как ноги подкосились, в глазах резко потемнело и сдавило виски. Я понимаю, что начинаю падать, и не могу удержаться. Резко меня хватают за руку, и я успеваю сама сесть.
–Теперь мы квиты,– произносит мальчик, которого я недавно выручила. Отдышавшись и придя в себя, я, наконец, могу поблагодарить его:
– Это уж точно. Спасибо.
Повисло неловкое молчание. И я решаю попрощаться, когда он вдруг выдаёт:
–Хочешь, покажу кое-что классное?
–Серьёзно, мы же в больнице, неужели здесь есть что-то интересное?
–Ну, да. Я тут уже месяц, поэтому знаю всё. Поэтому сними тормоз с колёс, а потом, я тебе покажу.
Я повинуюсь его словам, и, встав за коляской, поднимаю педаль.
– Ну, что дальше?– он говорит, что нужно идти прямо до конца коридора, затем свернуть налево, и пройти до конца.
Я взялась за ручку коляски, и мы отправились. Спустя минут пять, не больше, мы подошли к стеклянным дверям, ведущим на балкон. Остановившись возле одной из дверей я, обойдя коляску, открываю её.
–Нам сюда можно? – спрашиваю, силой надавив на ручки в низ.
–Наверное, нет, но всем без разницы.
Я продолжила надавливать на ручку, но она не поддавалась.
– Слушай, кажется, тут заклинило,– дёрнув последний раз, я убедилась, что ручка сломана.
– Извини, я что-то задумался. Эта дверь не открывается, попробуй другую, или могу я.
Я повторяю тоже с другой дверью, нота с лёгкостью тут же открывается. Парнишка подъезжает, и я помогаю переехать ему порог.
– Не нужно было, я и сам мог,– мальчик явно раздражён. Наверное, он не любит, когда ему помогают по каждому пустяку.
Я отпускаю инвалидное кресло, и мы разом оказываемся на балконе. Немного запыхавшись, я не сразу обращаю внимание на то, куда смотрит тот мальчик. Но отдышавшись и подняв голову, я ахаю.
Тёмно-голубое, утреннее небо, медленно светлеет, проникаясь нежно-розовыми оттенками, напоминая мне сахарную вату; едва заметные жёлтые блики, видневшиеся на горизонте, будто напоминали о скором появлении солнца. Картина завораживала.
Таким Сиэтл я не видела. Тихий и спокойный. Без толпы шумных людей и кучи проезжающих машин. Лишь изредка слышались шум мотора, или случайно брошенная фраза. Живя в маленьком доме, окружённом другими домами и небоскребами, ты не замечаешь такой естественной красоты. Красоты, за которую не надо платить или что-то менять, отдавать. Природа всё сделала сама, позволив нам молча любоваться, так как это делали мы. Не говоря ни слова, мы думали об одном.
Не знаю, сколько мы уже стоим: уходить совсем не хотелось. За десятками крыш небоскребов уже начало поднимается солнце. Раскидывая по небу свои лучи, оно не спеша возвышалось над бесконечным городом. Сиэтл просыпался.
–Это очень красиво, дух захватывает. Когда ты находишься «внутри» города, вдыхая всю жизнь Сиэтла вместе с пылью, этого не видно, и ты даже не думаешь об этом. Мы так много прекрасного пропускаем, – я замечаю позади парнишки лавку. Подтащив её к коляске, сажусь на неё рядом с мальчиком.
–Я Майк, а ты?– совсем не подумала, что мы даже имени друг друга не знаем, хотя прошло не меньше двух часов с нашей встречи.
–Элиан, можешь называть меня Лиа.
– Приятно познакомится Лиа, – Майк улыбается, но тут же отворачивается и продолжает наблюдать за рассветом.
Теперь я могу разглядеть его: милый темнокожий парень, лет пятнадцати, худощавого телосложения, с мелкими брейдами на голове. Мне становится очень любопытно как давно он здесь, и я даже не успеваю подумать о корректности, когда слова вылетают из моего рта:
– Можно спросить, как ты сюда попал, – Майк хмурится, я мысленно ругаю себя. Спустя минуту молчания он всё- таки отвечает мне, но с явной дрожью в голосе.
– Это было где-то полгода назад, после Рождества, – он замолкает, и я уже не жду продолжения. – Мы ехали в аэропорт – провожали мою сестру на учёбу, после каникул, – Майк вновь замолкает, рассказ даётся ему с трудом, и я жалею, что разбередила эту рану.
–Прости…
–Ничего. Сзади нас ехал огромный грузовик, и в один момент он начал беспрерывно сигналить. Мой отчим, Мэтью, не понимал в чём дело, и начал жутко нервничать. Грузовик продолжал сигналить, но нам некуда было деться. Машины несли по встречной, одна за другой, и перед нами было ещё куча машин. Мотом водитель грузовика перестал сигналить, Мэтью и мама успокоились, мы с сестрой тоже. Но дальше… Дальше случилось то, что грузовик подрезал нас сзади, автомобиль Мэтью занесло прямо на встречную полосу, – небольшая слеза скатывается по лицу Майка, я тоже хочу заплакать от жалости, но боюсь это не уместно.
– Мэтью вылетел через лобовое стекло, а мама умерла на месте от потери крови. Нас сестрой забрала реанимация. Я был в сознании, и видел, как мою сестру Кору пытались откачать. Им не удалось вернуть её к жизни. Девятого января, я потерял всех. Меня доставили в больницу, сделали множество операций, но всё было зря. Перелом нижних позвонков, отказ конечностей. И всё подобное.
Майк заканчивает рассказ. Я не нахожу, что ответить. Это очень страшно, очень. Потерять всех, кого ты любил разом. Остаться совершенном одному на всей планете.
– Мне очень жаль. Не нужно было спрашивать.
– Как ты сюда попала?
– На самом деле, я точно не знаю. Я была на вечеринке у лучшей подруги. Все веселились, я долго к ней готовилась, а дальше – провал. Помню только, как я бежала куда-то, но не знаю почему. Мне сказали, что я упала с какого-то заброшенного моста, но сколько я не пыталась вспомнить все моменты того вечера, у меня не выходит,– от воспоминаний о той вечеринки начинает болеть голова.
Я увожу тему, спросив, сколько ему лет. Я была права – пятнадцать.
***
После встречи рассвета на балконе, настроение было не таким плохим. Жизнь продолжалась, но смериться со всем, что я потеряла, я пока была не готова. Но я была рада, что в таком унылом месте, у меня появился друг.
Сейчас было восемь часов утра, и через тридцать минут в больнице начинался завтрак. Перед тем как показаться перед другими больными, я решила, наконец, взглянуть на себя. В палате, была своя душевая, что меня очень обрадовало, и там оказалось зеркало.
Взяв собой чистую одежду, которую вчера привезла мама, я зашла в душевую комнату и оставила её на полке с полотенцами.
Подхожу к зеркалу. Я, конечно, не ожидала увидеть там красавицу, но и не думала, что всё так плохо: кожа у глаз высохла и покрылась трещинками, на левой щеке был синяк и ссадина над бровью; волосы, не смотря на то, что утром я слегка их расчесала и заплела в косу, выглядели, как воронье гнездо, а в месте, где была гематома, были склоченные и липкие от крови.
Я не могла смотреть на себя, без чувства отвращения. Слёзы подступили к глазам, но я взяла себя в руки.
Помедлив с минут, я решилась снять с себя больничную рубаху. Картина была не лучше: все ноги в синяках и глубоких порезах, руки все исцарапаны, в местах сгиба синячки от капельниц.
Встаю под тёплый душ. Струйки воды скатываются по телу, позволяя ему расслабится. Беру шампунь и наливаю на руки. По кабинке мгновенно разносится запах ванили, я полностью отключаюсь от всех мыслей. Наношу шампунь на голову: рану неприятно щиплет. Но я стараюсь игнорировать эту боль, чтобы не возвращаться в тот день, и не гадать, что произошло.
Мыльная вода смешивается с грязью, забирая всё плохое, и уносит с собой. Я немного освобождаюсь от груза боли и незнания. После душа мне становится легко. Я почти не думаю, о случившемся той ночью, и о том, что за этим последовало, однако потревоженные раны ноющей болью напоминают о себе. Тело словно горело.
***
Мы с Майком вместе сели на завтрак. Настроение у обоих было располагающим, и грустить нам не пришлось. Еда была, мягко говоря, невкусная. Я взяла овощной салат и пюре из кукурузной каши. Назвать это пюре было сложно – тягучие месиво с кусочками зелёного лука. Салат был свежим, но не солёным. Аппетита у меня не было, но для скорейшего восстановления нужно откуда-то брать энергию.
Весь завтрак я и Майк разговаривали без умолку. Обсуждая одну тему за другой, мы то смеялись, то печально вздыхали. Для своих лет он очень начитанным, знал о многих вещах. Наизусть рассказывал биографии спортсменов, перечислял редких животных, обитающих в Америки, рассказывал о своих школьных проектах по физике.
Я слушала его с таким удовольствием, что совершенно не вспоминала о каких-то проблемах.
Мы даже поделились друг с другом своими мечтами. Май просто жаждет увидеть водопад «Малтнома». Он находится в штате Орегон; там, в городе Портленд, что находится в получасе езды от водопада, живёт его родной отец. Он до сих пор не знает о случившемся. Скарлет и Ричард – так зовут родителей Майка – развелись, когда ему не было и пяти лет. Они познакомились в школе, и после её окончания поступили вместе на юридический факультет.
Вскоре после выпуска, Скарлет и Ричард поженились и переехали жить в городок Портленд. Спустя несколько лет родился Майк. После развода Скарлет забрала Майка и уехала в Вашингтон, оборвав все связи с бывшим мужем, и запретив тому любое общение с сыном. Ричард первое время пытался наладить отношения, но перестал пытаться. Он писал Майку письма, отправлял подарки на праздники, и, наверное, сейчас продолжает, но не знает, что Майк уже полгода лежит в больнице. Майк не знает адреса отца, кроме города, а в таком положении, как сейчас, добраться до отца невозможно. Врачи сказали, что скоро его перенаправят в реабилитационный цент для сирот, и Майк потеряет последний шанс на встречу с отцом. И он просил много раз, разных людей помочь ему, но никто не стал искать его отца. Других родственников у него нет.
И я поняла без уточнения и лишних слов, что его мечта это не увидеть водопад, а найти своего отца.
***
После завтрака Майка увезли на процедуры, мне же сказали, чтобы я отправлялась в палату и ждала медсестру с капельницей.
