Вита только что (20 минут назад – сейчас 19:00) покинула меня; каковы мои чувства? Мрачный ноябрьский туман; огни потускнели и затухли. Я шла на звуки шарманки на Марчмонт-стрит[260 - Улица в лондонском районе Камден, полная в то время магазинчиков и суеты.]. Но это пройдет, и тогда я захочу ее – ясно и отчетливо. Потом и это пройдет. И так далее. Думаю, это нормальное человеческое чувство. Все хотят определенности. Хотят окунуться в ту же атмосферу, для меня очень светлую и спокойную. Свой покой и многогранность Вита черпает из самых разных источников жизни – именно так она сказала сама, сидя сегодня вечером здесь на полу при газовом освещении. Вчера вечером мы ужинали в «Ivy» с Клайвом, а потом у них был званый вечер, от приглашения на который я отказалась. Ох, ко всему еще примешивается воодушевление от того, что сегодня утром я в своей студии приступила к новому роману. Все эти фонтаны эмоций играют с моим разумом и смешиваются. Я чувствую недостаток мотивации, упущенные дни (Вита уже уехала) и некоторый пафос во всех этих расставаниях; ей предстоит 4 дня пути сквозь снег.
Вирджиния начинает новую тетрадь (Дневник XV). Титульный лист подписан:
Тависток-сквер 52
1926
8 февраля, понедельник.
Только что вернулась из Родмелла, чтобы воспользоваться очередным приливом сил. Думаю, я должна объяснить, почему пропустила почти целый месяц. Во-первых, грипп или краснуха; во-вторых, Вита; потом нежелание чем-либо заниматься, в том числе переплетом нового дневника, вплоть до прошлой недели. Но вот дело сделано, а я поглядываю на свой дневник и думаю о том, какая же, черт возьми, его ждет судьба. Он послужит основой для моих мемуаров. В 60 лет я должна буду сесть и написать их. В качестве набросков для будущего шедевра – я ведь ужасно капризный читатель дневников и никогда не знаю, что именно мне понадобится или взбредет в голову, – напишу о полученных по приезде письмах. 1) Оттолин пишет о том, какое замечательное у меня эссе «О болезни»[261 - Эссе ВВ «О болезни» вышло в январском номере журнала Т.С. Элиота «New Criterion».]. Она как раз лечится. 2) Длинное письмо с истерической лестью от миссис Кейлер, которая переводит «Комнату Джейкоба»[262 - Мари Киффер (а не Кейлер) и Клод Дравэн опубликовали свой перевод двух отрывков «Комнаты Джейкоба» в мартовском номере 1927 года парижского издания «La Revue nouvelle» и в «La Revue politique et littеraire» от 6 августа 1927 года.]. 3) Открытка, выставляющая отправительницу в невыгодном свете, от мисс Этель Пай[263 - Маргарет Этель Пай (1882–1960) – художница и скульптор, косвенно связанная с группой людей, которых ВВ называла «неоязычниками».], которая однажды встретила меня в омнибусе и теперь хочет сорвать маску с моего лица. 4) Письмо от «Harcourt Brace» с чеком от «Forum» за эссе «О болезни»[264 - Эссе ВВ «О болезни» было перепечатано (под названием «Болезнь: неизведанные глубины») в апрельском номере 1926 года нью-йоркского издания «Forum».]. 5) Письмо с предложением вступить в комитет Английской ассоциации[265 - ВВ была включена в состав генерального комитета Английской ассоциации (основанной в 1906 году для изучения и продвижения английского языка и литературы) 28 января 1926 года. Хотя нет никаких записей о том, что она когда-либо посещала собрания, ее имя постоянно появлялось в списках вплоть до 1934 года.]. 6) Вырезка из «Dial[266 - Ежемесячный литературный журнал, выходивший в Нью-Йорке с 1840 по 1929 г. В февральском номере «Dial» вышел позитивный и довольно подробный обзор первых шести книг серии «Hogarth Essays».]» о серии «Hogarth Essays». 7) Записка от Клайва с приглашением на ужин ради знакомства с его братом[267 - Имеется в виду Уильям Кори Белл (см. 19 апреля 1925 г.).]. Чувствую, я становлюсь важной. Это почта за три дня. Я немного устала от того, что слишком много думала о романе «На маяк». Никогда еще не писала так легко и не воображала так много. Марри[268 - Джон Миддлтон Марри (1889–1957) – второй муж Кэтрин Мэнсфилд, писатель, журналист, редактор, литературный критик, ведущее светило в том мире журналистики и пропаганды, который ВВ назвала «преисподней». Статья Марри под названием «Возрождение классики» вышла в «Adelphi» от 9 февраля 1926 года. В ней он пишет: «“Комната Джейкоба” миссис Вулф и “Бесплодная земля” мистера Элиота – книги, очевидно, одного порядка. Обе провальные… Через 10 лет никто не возьмет на себя труд (и немалый) прочесть хотя бы одно из этих произведений, если только в их авторах не произойдет каких-то революционных изменений – некоего освобождения и обретения настоящей спонтанности, – которые заставят потомков изучать пройденный писателями путь».] говорит, что через 10 лет никто не будет читать мои произведения… Ну да, сегодня вечером я получила новое издание «По морю прочь» от «Harcourt Brace», а эта книга вышла 11 лет назад.
23 февраля, вторник.
Вот прозвучал обычный звонок в дверь, и вошла Гвен [Равера], а я была довольно сонной и никчемной, чувствуя, что мне нечего ей дать, тогда как она может попросить что угодно. Я была права: она действительно запуталась в огненной сети, сети любовной, сети того – как там ее звали? – кто получил смертельные ожоги; у нее они более глубокие и болезненные, чем у него[269 - ВВ ссылается на древнегреческие и древнеримские мифы: Семела была сожжена огнем своего возлюбленного, бога Юпитера; любовники Венера и Марс были пойманы в сеть ревнивым мужем Вулканом и выставлены на посмешище созванным богам.]. Но как же плохо мы знаем других людей! Сеть Гвен лежит на мне, но не жжется. И я делаю ей небольшие бессмысленные одолжения, от которых никому не легче, а если не делаю, то чувствую угрызения совести. Из-за всего этого у меня нет особого желания писать, а мое состояние усугубляется тем, что 1) Нелли не хочет делать мармелад; 2) близится какое-то мероприятие; 3) из уважения к желанию Л. я не могу пойти на прощальную вечеринку Мортимера[270 - Рэймонд Мортимер собирался отправиться в Тегеран, чтобы присоединиться к Николсонам; Вита планировала вернуться в Англию 10 мая.]; 4) Дэди пригласил меня на чай, а я не пошла; 5) я забыла последний пункт – суть в общем дискомфорте; весна и похороны; желтые огни и белые цветы; красивые черно-желтые указательные знаки и т.д. Вита пишет плоские письма, а я скучаю по ней. Я скучаю по сиянию, лести и празднику. Я скучаю по ней, хотя, как мне кажется, не очень сильно. Но все равно скучаю и хочу, чтобы поскорее наступило 10 мая, а потом не хочу – такая вот у меня противоречивая натура, и, встречаясь лицом к лицу, я часто испытываю к людям отвращение.
Новая книга, словно ветер, расправила мои паруса. Речь о романе «На маяк». Думаю, в моих интересах подчеркнуть, что наконец, наконец-то, после борьбы с «Комнатой Джейкоба», после всей той агонии, сопровождавшей написание «Миссис Дэллоуэй», кроме концовки, я сейчас пишу так быстро и свободно, как никогда прежде за всю свою жизнь; пишу раз в двадцать быстрее, чем любой другой роман. Думаю, это и есть доказательство того, что я на правильном пути и что все, долгое время зревшее в моей голове, скоро принесет свои плоды. Забавно, что я теперь изобретаю теории о плодовитости и свободе, тогда как раньше ратовала за некую краткость, немногословность и старание. Как бы то ни было, утром всегда так, и я прикладываю чертовски много усилий, чтобы не забивать себе голову этим еще и после обеда. Я с головой погружена в роман и выныриваю наружу сама не своя, и не знаю, о чем говорить, когда мы гуляем по площади, что, разумеется, плохо. Хотя на книге это, возможно, скажется, положительно. Конечно, со мной такое не впервые: все мои романы были написаны подобным образом. Я чувствую, что могу теперь все отпустить, а под «всем» я имею в виду людей, тяжесть и путаницу в голове.
Еще я виделась с Литтоном, с Эдди и Мэри; забыла сказать, что я теперь сдержанна в общении и наслаждаюсь этим. Хотя после апатии ко мне, похоже, возвращается бодрость. Вот-вот начнется сезон книгопечатания. Несса спрашивает: «Почему бы тебе не бросить это?». Я отвечаю, что мне нравится. Но теперь сомневаюсь. А как же Рим и Сицилия? Вот Мэннинг-Сандерс[271 - Рут Мэннинг-Сандерс (1886–1988) – английская поэтесса и писательница, известная серией детских книг, для которых она собирала и пересказывала сказки со всего мира. Вторая брошюра ее стихов была выпущена издательством «Hogarth Press» в июне 1926 года.] точно не стоит усилий. Неужели я такой же фанатичный трудоголик, как мой отец? Отчасти, наверное, да, но мне это не нравится. Сегодня вечером у нас ужинают Фрэнсис Биррелл и Роза Маколей[272 - Дама Эмили Роза Маколей (1881–1958) – английская писательница, награжденная Орденом Британском империи.]. Ради этого я даже купила подставку для тостов и новое покрывало, чтобы прикрыть этот ужасный комод, который раздражает меня вот уже два года. Теперь я так довольна видом, что выхожу на улицу поглядеть, как он смотрится снаружи из окна.
24 февраля, среда.
Пишу второй день подряд, что большая редкость; Фрэнсис и Роза Маколей действительно приезжали вчера вечером – думаю, скоро я начну называть ее просто Розой. Фрэнсис не очень-то обрадовался встрече с ней; мои переживания, словно мелкие мошки, не дают мне покоя; звонила Гвен; я не слишком отзывчива, и ее это настораживает; я раскаиваюсь и перезваниваю. Теперь о Розе: поначалу она слишком болтливая, потом успокаивается; тощая как палка, воздушная и потрепанная. В ней была какая-то напускная интеллектуальность и налет показной литературности, но я думаю, что она просто переволновалась, а еще, несомненно, воспринимала нас любопытствующими чужаками. Как бы то ни было, в середине ужина погас свет; мы зажгли несколько свечей для стола, и я оставила их с Фрэнсисом поговорить с глазу на глаз в полумраке. В общем-то нет в ней ни капли глупости; я представляю Розу выступающей на каких-нибудь съездах; только она покрыта глазурью и довольно дешевой позолотой, но при всем при этом ее просят произносить речи на ужинах, высказываться в газетах и т.д.; она была на обеде в Лиге Наций, ужинала с Иоло Уильямсом[273 - Иоло Анейрин Уильямс (1890–1962) – английский писатель, журналист (литературный корреспондент «London Mercury» с 1920 по 1939 год) и политик Либеральной партии.], встречалась с Джеком Сквайром[274 - Сэр Джон Коллингс Сквайр (1884–1958) – писатель и поэт, наиболее известный как редактор литературного журнала «London Mercury» в послевоенный период, а также редактор и рецензент издания «New Statesman». У Сквайра был псевдоним «Solomon Eagle» (Eagle в пер. с англ. значит «орел»). Любопытно, что Дезмонд Маккарти, сменивший его на посту редактора, писал под псевдонимом «Affable Hawk» (в пер. с англ.: «Приветливый Ястреб»).], который отрастил усы и напоминает жезлоносца.
«Дайте-ка подумать: между Блумсбери и Чизиком[275 - Район на западе Лондона.] есть, по-моему, некоторое противостояние», – сказала она. Потом мы дали определение группе «Блумсбери». Она заявила, что ее цель – отстаивать здравый смысл. Она пишет статью о послевоенном Лондоне для американской газеты. Я уточнила, из Кембриджа ли она[276 - Роза Маколей училась в Сомервиль-колледже Оксфорда, но ее отец Джордж, был выпускником Кембриджа и последние 10 лет своей жизни читал там лекции по английскому языку. Ее статья «Новый Лондон с 1914 года» вышла в «New York Times» в мае 1926 года.]. Именно такие вещи заставляют в ней сомневаться. Зачем ей так нарочито и без нужды лезть на рожон? Рискну предположить, что все наши «ведущие леди-романистки» делают то, о чем их попросят, вот только я не совсем одна из них. Мне показалось, что мое самомнение сильно упало, а важность уменьшилась; это часть платы за встречи с новыми людьми, и она еще выше, когда ходишь к ним в гости. Во всяком случае, этих расходов удалось избежать; здесь, в незыблемом Блумсбери, люди, сами того не осознавая, склонны преувеличивать свою важность. Потом пришла Гвен. Мне нравится Фрэнсис, его смех и шальная энергия. Он викторианец. По правде говоря, мы много говорили, пока Л. был в подвале с электриком, о моем отце, который, по словам Фрэнсиса, оказал огромное влияние на XX век. «Он дал мне возможность вести достойную жизнь, – сказал Фрэнсис. – Он, сам того не осознавая, снес старую систему взглядов. Он так и не понял, что если Бога нет, то нет и морали. Выдающийся человек, который, хотя и не верил в Бога, был строже тех, кто верил».
«Он любил причитать», – заявил Л. по возвращении. Р.М. сказала, что ее родители всегда называли его «беднягой Лесли Стивеном», ведь он потерял веру. К тому же они считали его очень благородным и обаятельным. Гвен сказала, что ее отец и дяди испытывали к нему огромное уважение. А к моей матери у них были сильные романтические чувства[277 - Отец Гвен и четверо его братьев были сыновьями Чарльза Дарвина.].
«Потому что она была очень красивой», – сказала я, гордясь тем, что дала это понять Р.М., и почувствовала себя довольно странно, осознав, как много от моих родителей в романе «На маяк» и что люди при прочтении наверняка узнают в героях «беднягу Лесли Стивена» и миссис Стивен[278 - Джулия Принцеп Стивен, урожденная Джексон (1846–1895), – известная своей красотой и филантропией вторая жена Лесли Стивена, мать Вирджинии, Ванессы, Адриана и Тоби.]. Потом мы говорили о том, как разбираться в людях. Р.М. заявила, что она всегда понимает, чем ей нравится тот или иной человек. Гвен, вероятно, устала и говорила путанно, но, быть может, у нее просто изменились взгляды, и их пока трудно сформулировать. Как бы то ни было, Леонард назвал ее «почти слабоумной». Они выясняли, кто лучше разбирается в живописи и литературе. Р.М. довольно хорошо показала себя в споре, утверждая, что книга – вещь субъективная; она нападает на авторитетных литераторов. Но в живописи люди якобы разбираются лучше, поскольку это искусство ближе к ремеслу. Затем она рассказала (что наводит меня на мысль, будто она не против стать для нас просто Розой) свой сон о том, как она живет с нами в коттедже в Суррее, в доме XV века из старого дерева и со свечным освещением. В каком-то смысле у нее самые прекрасные глаза из всех нас, выдающихся писательниц; утонченность, ясность ума, терпение и скромность. Ее голос и манера поведения заставляют нервничать.
27 февраля, суббота.
Думаю, я положу начало новой традиции в этом дневнике и буду начинать каждый день с новой страницы – так я пишу серьезную литературу. Конечно, у меня есть возможность не экономить здесь листы. Что же касается души – почему я решила оставить ее в стороне? Не помню. А правда в том, что о душе нельзя писать прямо. Если на нее смотреть, она исчезает, но стоит взглянуть на потолок, на Гризель [собаку], на зверей в зоопарке, выставленных задешево на обозрение гуляющим в Риджентс-парке[279 - Один и королевских парков Лондона, разбитый в 1811 году между Вестминстером и Камденом. Речь идет о тех животных, которых публика могла видеть из парка через ограду, не платя за вход в зоопарк.], и душа возвращается на свое место. Вот и сегодня днем тоже. Уставившись на зубра и отвечая Л. невпопад, я сказала, что буду писать, но что я собиралась написать?
Книга миссис Вебб[280 - Беатриса (1858–1943) и ее муж Сидни Джеймс Вебб (1859–1947) – социальные реформаторы, столпы Фабианского общества, основатели Лондонской школы экономики и еженедельника «New Statesman». Книга Беатрисы «Мое ученичество», состоящая из выдержек из ее дневника с 1868 года до момента замужества в 1892 году и связующих, пояснительных отрывков, вышла в начале 1926 года.] заставила меня призадуматься о том, что бы я могла рассказать о своей жизни. Сегодня утром у меня опять немного разболелась голова, и я читала фрагменты из 1923 года[281 - ВВ перечитывала свой собственный дневник за 1923 год.], наслаждаясь глотком восхитительной тишины. Но в ее жизни были цели, молитвы, принципы. В моей их нет. Сплошная возбудимость и вечные поиски. Огромное удовлетворение; почти всегда наслаждение от процесса, но постоянные перепады настроения. Думаю, мне почти никогда не бывает скучно. Иногда я немного выдыхаюсь, но у меня есть проверенная способность к восстановлению, которую я сейчас наблюдаю раз в пятидесятый. Мне по-прежнему приходится внимательно следить за своим состоянием, но я, по словам Л., наслаждаюсь эпикурейским[282 - Эпикурейство – философское учение, исходящее из идей Эпикура. Согласно ему, высшим благом считается наслаждение жизнью, которое подразумевает отсутствие физической боли и тревог, а также избавление от страха перед смертью и богами.] образом жизни: пробую по чуть-чуть и закрываю глаза, чтобы прочувствовать вкус. Я наслаждаюсь почти всем. Однако есть во мне какой-то неугомонный исследователь. Почему в жизни нет открытий? Чего-то, что можно добыть своими руками и сказать: «Вот оно!». Моя депрессия – это истощение сил; я ищу, ищу, ищу, но все не то. А что – то? Неужели я умру, так и не найдя то самое? Идя вчера вечером по Рассел-сквер [площадь в Блумсбери], я увидела в небе горы, большие облака, и луну, взошедшую над Персией, и у меня возникло невероятно сильное чувство, будто это и есть «то самое», и дело не только в красоте. Я говорю о самодостаточности, удовлетворении, достижении. Ощущение собственной странности, пока я брожу по земле, тоже есть; бесконечная странность положения человека; бежишь себе в спешке по Рассел-сквер, а над головой – луна и горы-облака. Кто я? Что я? И так далее. Все эти вопросы постоянно крутятся у меня в голове, а потом я натыкаюсь на что-нибудь конкретное, на письмо или человека, и возвращаюсь к людям посвежевшая, обновленная. Так и живу. Но я, как мне кажется, довольно часто натыкаюсь на «то самое» и тогда чувствую себя совершенно спокойной.
Это ли то, что я собиралась написать? Ни в малейшей степени. Я думала о своем характере, а не о Вселенной. И еще об обществе – о нем меня заставил задуматься ужин с лордом Бернерсом у Клайва[283 - ВВ ужинала с Клайвом Беллом 25 февраля. Лорд Бернерс подробно рассказывает обо всем, что упоминает ВВ, в своей автобиографической книге «Первое детство» (1934).]. Я хотела рассказать о том, как в определенные моменты вижу свои слова насквозь; как презираю себя и мечтаю оказаться на обратной стороне Луны, то есть за чтением в одиночестве. Сколько же всего происходит с человеком между супом и десертом! Я хочу, отчасти как писатель, найти для своих впечатлений какую-то незыблемую основу. Лорду Б. я заявила: «В писательстве нужно делать лишь одно: выплескивать содержимое своего разума». Клайв с Рэймондом рассмеялись и сказали: «Именно этим ты и занимаешься». Но я не хочу ограничивать себя. Отнюдь. В моих книгах очень много структуры и сочинительства. Однако основная цель именно такова, и мне это не нравится.
Лорд Б., коренастый решительный сообразительный человек, проанализировал свою нестабильность. Его отец был морским капитаном и ни в коем случае не хотел, чтобы сын стал длинноволосым художником. А его мать говорила: «Мой маленький мальчик так хорошо играет… Вы бы слышали, как он играет», – но все равно заставляла сына заниматься охотой и верховой ездой. Таким образом, его музыкальность, как он сам говорит, притеснялась. Его талант цеплялся (кажется, так он выразился) как ползучее растение за край обрыва. Однажды лорд Б. просто ради развлечения написал два марша. Стравинский[284 - Игорь Федорович Стравинский (1882–1971) – русский композитор.] увидел их и счел хорошими, и тогда они были опубликованы. Именно так его признали серьезным музыкантом, хотя у него было лишь 4 урока контрапункта[285 - Одновременное сочетание двух или более самостоятельных мелодических голосов.] с Тови[286 - Сэр Дональд Фрэнсис Тови (1875–1940) – английский музыковед, композитор, пианист, дирижер и педагог. С 1914 года он преподавал в Эдинбургском университете.]. Лорд Б. обладал выдающимися способностями. Он мог писать неплохие вещи. И вдруг, в прошлом году, он потерял всякое удовольствие от процесса. Он познакомился с художником и поинтересовался, как тот пишет картины; купил кисти из свиной щетины и холст, скопировал итальянскую картину, и, по словам Клайва, получилось просто блестяще, мастерски. Он сказал, что у него есть художественные способности, но они, как и все остальные, ни к чему не приведут.
О чем мы говорили? О Томе [Элиоте] и Ситуэллах, об Эдди Марше[287 - Эдвард Говард Марш (1872–1953) – британский переводчик, меценат, госслужащий, личный секретарь Уинстона Черчилля. Он был известным покровителем художников и поэтов, а также редактором пяти томов «Георгианской поэзии» (серия антологий, в которой представлены произведения английской поэтической школы, сформировавшейся в первые годы правления короля Георга V).] и леди Коулфакс, и я чувствовала, что мы можем бесконечно обсуждать их, но все это не имеет особого значения. Разумеется, он пригласил меня на ужин, но я из-за головной боли теперь отказываюсь.
3 марта, среда.
У меня тогда немного разболелась голова; эти постоянные боли выматывают. Закреплять флаг на мачте в шторм – именно так я описала работу над романом в письме Вите[288 - См. ВВ-П-III, № 1622.]. Впечатления от моего визита к Герберту[289 - Альберт Герберт Сидни Вулф (1879–1950) – старший брат Леонарда, биржевой брокер.] и Фреде[290 - Альфреда (Фреда) Мейджор – жена Герберта. Вулфы ездили к ним в деревню Кукхем-Дин в воскресенье 28 февраля.] в Кукхем сильны; очень запоминающийся день. Из их окон видно лысую макушку старого мистера Уоткинса[291 - Неизвестно, о ком или о чем идет речь. Возможно, ВВ имеет в виду какую-то статую.], склонившегося над Темзой; два переплетенных деревянных сваи в реке, которые я приняла за журавлей; и какие-то холмы за Марлоу[292 - Город в районе Марлоу на юге английского графства Бакингемшир.]. Они отвезли нас на холмы, и там было странно тихо, светло, пусто и много нераспустившихся цветов. Мы видели дом времен королевы Анны[293 - Анна Стюарт (1665–1714) – королева Англии, Шотландии и Ирландии с 1702 года.] под названием – забыла; такой высокий и отдаленный, с газоном у переднего входа, с широкими аллеями, просторными окнами и женщиной. Что ж, никто не получает большего удовольствия от этих достопримечательностей, чем я; вот только волна удовольствия проходит и оставляет после себя какую-то печаль; красота постепенно стирается из памяти и исчезает, а на Тависток-сквер я ничего подобного не вижу. Да и в духовном плане это было очень интересно. Мне показалось, будто я обнаружила во Фреде настоящего человека, настолько простого и приспособленного к окружающей среде, что почти несклонного к рефлексии. Она ближе к людям, чем я; она находит путь в их сердца, а я не умею. Ее бедра манят мужчин. Но одни впечатления, как обычно, сменяются другими: потерей маленькой перламутровой броши, покупкой за 16 шиллингов шляпки, которая мне совсем не нравится и завтрашним походом на чай к Этель [Сэндс]. Но в чем же я пойду? Недостаток собственной красоты меня сегодня угнетает. Как долго просуществуют старые представления о красоте? Я думаю о людях, которых когда-то знала. Красивы ли они по сегодняшним меркам? Этот вопрос остается без ответа.
В воскресенье вечером Рэймонд устроил костюмированную вечеринку. Меня немного сморило от снотворного, и я задремала, когда к дому № 6 как раз подъезжали экипажи[294 - Рэймонд Мортимер жил на Эндсли-плейс 6, между Гордон- и Тависток-сквер.]. Но я позавидовала им и поняла, что в общем-то пропустила величайшее зрелище сезона, особенно когда Рэймонд позвонил по поводу моего подарка, экземпляра «Старого Кенсингтона[295 - Книга леди Энн Теккерей Ричи (см. 25 июля 1926 г.), опубликованная 1873 году.]», и рассказал, как прекрасно выглядела Нэнси [Кунард]. К счастью, на чай приходил Лукас, который заявил, что, по его сведениям, вечеринка оказалась ужасно скучной и там было не протолкнуться; это меня утешило. Лукас – Питер, как я должна называть его, – пришел по дружбе, которую, полагаю, немного стимулировала моя похвала в адрес его романа[296 - Первый роман Ф.Л. Лукаса (см. 14 июня 1925 г.) «Река течет» был выпущен издательством «Hogarth Press» в октябре 1926 года. Написанный в форме дневника, он, согласно рецензии в ЛПТ от 14 октября 1926 года, выдает «неопытность, которая не была столь очевидна в критике автора», но проливает «небезынтересный свет на Кембридж».]. Он костлявый розовощекий маленький аскетичный священник, такой цельный, здравомыслящий и простой, что его невозможно не уважать, хотя в вопросах литературы мы расходимся во мнениях. Он говорит, что Том и прочие выбросили интеллект на ветер и отказались от души, а настоящими поэтами считает Хаусмана и Де Ла Мара[297 - Уолтер Джон Де Ла Мар (1873–1956) – английский поэт, писатель и романист, наиболее известный работами в жанрах фантастики и детской литературы.]. Я говорю, что поэзия умерла, а Том и прочие пытаются ее воскресить. Ситуэллы, по его словам, просто хотят славы. Они аристократы, отвечаю я, и считают критику дерзостью выскочек из челяди. Он говорит, что в их произведениях в любом случае нет ничего хорошего. А что насчет этого любителя Де Ла Мара, спрашиваю я. Самый очаровательный из мужчин. Ну допустим. С учетом того, что у Питера нет никакой связности, он вечно гоняется за странными существами – золотыми рыбками в мисках, как я их называю. Да, но мы ведь не можем все быть великими поэтами-философами, отвечает он. Во всяком случае, Том не любитель, говорю я. Том читал лекции, и, как мне кажется, не произвел хорошего впечатления в Кембридже[298 - Т.С. Элиот прочел восемь лекций на тему «Метафизическая поэзия XVII века» в Тринити-колледже с 26 января по 9 марта 1926 года. (Они были опубликованы в виде книги только в 1990-х.) По словам Лукаса, лекции Элиота, который ему не нравился, произвели на Кембридж ужасное впечатление.]. Наедине он рассказывает молодым людям, как в Париже готовят рыбу; опять эта его застенчивость, я полагаю. Однако Питер, на мой взгляд, слишком категоричен в суждениях; в их основе – начитанность и еще тяга к эстетике. У него невыдающийся ум; он не был и никогда не будет личностью, а это, на мой взгляд, самое главное в критике и в любом другом виде писательства, ведь все мы субъективны настолько, насколько это вообще возможно. Но главное – личность.
9 марта, вторник.
Потом я была на двух вечеринках: чай у Этель и ужин у Мэри.
У Этель была ужасная жуткая духота. Я болтала в ярком свете, словно на сцене.
– Ну что, – спросила Оттолин, – как поживаешь? Выглядишь просто замечательно, как будто никогда и не болела.
(Зачем она это говорит? Чтобы вызвать жалость к себе, конечно.)
– Не могу сказать, что мне лучше.
Сама же она была одета как 18-летняя девушка; платье из жоржета томатного цвета, отороченное мехом.
Этель говорит, хихикая:
– Какая милая шляпка.
А я в своей старой фетровой шляпе вся продрогла, пока шла вместе с Дэди сквозь снег.
«Что ж, – говорю я себе, – все равно доведу дело до конца: займу свое место, сяду будто на трон и сперва заговорю о самодовольном юнце Ли Эштоне[299 - Артур Ли Болланд Эштон (1897–1983) – британский историк искусства, сотрудник, а с 1945 года директор Музея Виктории и Альберта.]: “Гляньте, что сегодня написали в “Times” на передовице”» (они цитируют меня и Джойса[300 - Джеймс Джойс (1882–1941) – ирландский писатель и поэт, представитель модернизма.], чтобы продемонстрировать хорошую прозу в сравнении с «Королевой Викторией»[301 - На передовице ЛПТ от 4 марта 1926 года, в статье под названием «Английская проза», обсуждался «Оксфордский сборник английской прозы» (1925) под редакцией Артура Квиллер-Коуча. Цитаты, которые упоминает ВВ, были взяты из ее собственной «Миссис Дэллоуэй», из «Улисса» Джеймса Джойса и из «Королевы Виктории» Литтона Стрэйчи – единственного, кто был представлен в сборнике.]).
– Мне бы очень хотелось узнать, действительно ли вы считаете, что этот очаровательный человек так уж хорошо пишет.
Потом Этель нас отвлекла; в разговоре о Перси Лаббоке[302 - Перси Лаббок (1879–1965) – историк, эссеист, биограф и критик, выпускник Кингс-колледжа Кембриджа.] Оттолин спросила:
– А русские более страстные, чем мы?
– Нет, – ответила я, – уж точно не по сравнению со мной. Меня попросили привести пример. Когда я принимаю приглашения Оттолин, Леонард постоянно говорит: «Я думаю о тебе хуже некуда». Внезапно вспоминаю, что меня пригласила именно Оттолин. «Будь у мистера Лаббока дочь, он бы нашел, о чем писать», – ужасно эгоистичная жестокость со стороны Оттолин, так что я отправилась домой, держа Дэди за руку; обсуждая с ним стипендиатов, которых объявят в субботу (Питер считает, что Дэди ничего не получит[303 - Питер Лукас оказался прав: Дэди Райландс получил стипендию Кингс-колледжа Кембриджа только в марте 1927 года.]); оскорбляя Челси и Оттолин; причитая, как же низко я пала.
Что касается вечеринки у Мэри, то там, если не считать обычного стеснения по поводу пудры и румян, туфель и чулок, я была счастлива благодаря главенству темы литературы. Она помогает нам оставаться милыми и здравомыслящими – я имею в виду Джорджа Мура[304 - Джордж Огастес Мур (см. 29 апреля 1925 г.) был другом Хатчинсонов, а ВВ, по-видимому, встретилась с ним впервые. Взгляды Мура на Томаса Харди и Энн Бронте, о которых далее идет речь, подробно изложены в его книге «Беседы на Эбери-стрит» (1924).] и себя.
У него розовое глуповатое лицо; голубые глаза, похожие на твердые камешки; копна белоснежных волос; худые слабые руки; покатые плечи; большой живот; хорошо подогнанный и выглаженный фиолетовый костюм; и, на мой взгляд, идеальные манеры. То есть он говорит без заискивания или давления на собеседника и принимает меня такой, какая я есть; да и ко всем остальным у него тот же подход. Несмотря на свой возраст, он по-прежнему непоколебим, непобедим, бодр и проницателен. А что насчет Харди и Генри Джеймса[305 - Генри Джеймс (1843–1916) – американский писатель, постоянно живший в Англии почти 40 лет, а за год до смерти принявший британское подданство.]?
– Я довольно скромный человек, но, признаться, считаю, что “Эстер Уотерс[306 - Роман Джорджа Огастеса Мура, опубликованный в 1894 году.]” лучше “Тэсс[307 - «Тэсс из рода д’Эрбервиллей: чистая женщина, правдиво изображенная» – роман (1891) Томаса Харди.]”. Но что тут скажешь об этом человеке? Он не умеет писать. Он не может рассказать историю. Вся суть художественной литературы в том, чтобы рассказывать. Потом он заставляет женщину признаваться. Но как именно? От третьего лица! А ведь эта сцена должна быть трогательной и сильной. Представьте, как бы ее написал Толстой[308 - Лев Николаевич Толстой (1828–1910) – один из наиболее известных русских писателей и мыслителей. Далее в тексте упоминается его роман «Война и мир».]!
– Но “Война и мир”, – сказал Джек [Хатчинсон], – это величайший роман. Я сразу вспоминаю сцену, в которой Наташа приклеивает усы, а Ростов, впервые обратив на Соню внимание, влюбляется.
– Нет, мой добрый друг, нет в этом ничего особенного. Самое обыкновенное наблюдение. Ну, мой добрый друг, – сказал он мне, замешкавшись на мгновение, прежде чем так обратиться, – а вычто думаете о Харди?Вам нечего добавить. Художественная – худшая часть английской литературы. Сравните ее с французской, с русской. Генри Джеймс написал несколько прелестных рассказов, прежде чем изобрел свой жаргон. Но они о богатых людях. Нельзя писать о богачах, потому что, – вроде бы сказал он, – у них нет инстинктов. Но Генри Джеймса, похоже, вообще интересовали только описания мраморных балюстрад. Ни в одном из его персонажей нет страсти. А вот Энн Бронте[309 - Энн Бронте (1820–1849) – английская писательница и поэтесса, младшая из трех сестер; автор двух романов и ряда стихотворений.] была величайшей из всех Бронте; Конрад[310 - Джозеф Конрад (1857–1924) – английский писатель польского происхождения, мастер морского романа.] не умел писать и т.д.
Но все уже в прошлом.
20 марта, суббота.
Вчера я спрашивала себя, что будет со всеми этими дневниками. Если я умру, что с ними сделает Лео? Сжигать он не захочет, но и опубликовать не сможет. Думаю, ему надо составить из них одну книгу, а остальное сжечь. Рискну предположить, что на небольшой сборник хватит, особенно если разобрать все каракули и собрать фрагменты воедино. Бог с ними.
Это все из-за легкой меланхолии, которая иногда наваливается на меня и заставляет думать, будто я уродливая старуха. Повторяю одно и то же. И все-таки мне кажется, что только сейчас я начала излагать свои мысли как настоящая писательница.
Вчера вечером ужинала с Клайвом, чтобы познакомиться с лордом Айвором Спенсером-Черчиллем[311 - Лорд Айвор Чарльз Спенсер-Черчилль (1898–1956) – младший сын 9-го герцога Мальборо и его первой жены Консуэло Вандербильт. Незаинтересованный в государственных делах, он посвятил свою жизнь изучению искусства и коллекционированию французской импрессионистской и постимпрессионистской живописи.] – элегантным, утонченным юношей, похожим на комара; очень гладким и гибким; с полупрозрачным лицом-бутоном и ногами газели; в белом жилете с модными бриллиантовыми пуговицами; и с типичным для всех американцев желанием понять психоанализ. Именно он и заставил меня задуматься о своем возрасте. Я допустила ужасную оплошность еще в начале вечера, сказав, будто мне нравится картина, которая мне не нравится, а потом поняла, что ошиблась и имела в виду совсем другую. Если бы я чаще слушала интуицию, ничего подобного бы не произошло. По какой-то необъяснимой причине эта ситуация немного испортила мне вечер. Лорд очень оригинально все подмечал и анализировал – умный мальчик. Меня впечатлила сообразительность мужчин и их способность быстро и уверенно переходить с темы на тему туда-обратно; никаких осечек, все четко. Пришел Адриан Бишоп[312 - Герберт Фрэнк (Адриан) Бишоп (1898–1942) – ирландец, выпускник Итона и Кингс-колледжа Кембриджа, где он проявил себя как ученый, юморист и актер. После учебы он жил за границей, в Вене, Персии, Германии и Италии, где писал и преподавал до 1935 года.], румяный лягушонок; потом я начала собираться домой, и Клайв с присущей ему проницательностью и лаской, но не вполне уместно извинился за то, что мне не удалось вдоволь наговориться; я ответила какую-то ерунду и была немного расстроена из-за этого. В остальном вечер меня позабавил, и я, как ребенок, хотела остаться и подискутировать. Правда, тема спора вышла за пределы моей компетентности: как, если Эйнштейн[313 - Альберт Эйнштейн (1879–1955) – физик-теоретик, автор теории относительности, лауреат Нобелевской премии по физике (1921), общественный деятель-гуманист.] прав, мы сможем предсказывать жизнь наперед?! Гадалки теперь умеют точно читать мысли людей, по словам лорда Айвора, который, кстати, не читал ни Генри Джеймса, ни ВВ; ему примерно 23 года, и сегодня утром он послушно явился в типографию, чтобы купить полное собрание моих сочинений. Ни один интеллектуал так бы не поступил. Они слишком озабочены спасением своих душ, эти аристократы; вот, например, лорд Бернерс на днях посылал за Пикоком[314 - Томас Лав Пикок (1785–1866) – английский писатель-сатирик и поэт.] по моей рекомендации.
Кроме этого, у нас ужинала Би Хоу, а в один из теплых прелестных дней мы ездили к Филиппу[315 - Филипп Сидни Вулф (1889–1965) – младший из пяти братьев ЛВ, служивший вместе с Сесилом, следующим по возрасту, в Королевском гусарском полку во время Первой мировой войны. Филипп был ранен, а его брат убит одним и тем же снарядом в битве при Камбре в ноябре 1917 года. Филипп вернулся из Индии, куда уехал в марте, и занял пост управляющего имением (Уоддесдон) Джеймса де Ротшильда, который был женат на кузине Вулфов.], увидев и дом, и лошадей, и башни-перечницы в Уоддесдоне, и мне понравилась Бэбс[316 - Марджори («Бэбс») Лоундс – жена Филиппа Вулфа с 1922 года.], но, как говорит Эдди, который приезжал на чай в воскресенье, это, «уверяю вас», все мое воображение. Если узнать ее поближе, она наверняка окажется очень скучной. Он знает десятки таких, как она. Но кто не скучен? По словам Эдди, только «блумсберийцы».
Потом была Сивилла Коулфакс, которая быстро смирилась с тем, что я к ней больше ни ногой; дешевого чая можно выпить и здесь, что она с благодарностью и делает. Она в привычной ей манере, безрадостно сухо, описывала свою поездку в Америку; никакого анализа – просто отчет. Чарли Чаплин[317 - Чарльз Спенсер Чаплин (1889–1977) – американский и английский актер, кинорежиссер, сценарист, композитор, продюсер и монтажер, универсальный мастер кинематографа, создатель одного из самых знаменитых образов мирового кино – образа бродяги Чарли.] – этакая смесь утонченности и обыденности. Но почему? Примеров нет, из чего я делаю вывод, что она лишь за кем-то повторяет, возможно, за Эсме Говардом[318 - Эсме Говард (1863–1939) – британский дипломат, посол Великобритании в США.], Кулиджем[319 - Джон Калвин Кулидж-младший (1872–1933) – 30-й президент США от республиканцев.], Дугласом Фэрбенксом[320 - Дуглас Элтон Томас Ульман Фэрбенкс-старший (1883–1939) – американский актер; одна из крупнейших звезд эпохи немого кино; основатель и первый президент Американской академии киноискусства.] или итальянским мальчишкой-водителем. Как хорошая домохозяйка, которой она, собственно, и является, леди Коулфакс готовит Питера[321 - Питер Энтони Коулфакс (1903–1979) – один из двух сыновей леди Коулфакс.] к тяжелой жизни, стряпая ему завтрак к девяти утра на Уолл-стрит[322 - Небольшая узкая улица в нижней части Манхэттена в Нью-Йорке.]. В ней есть нотка жесткого профессионализма, совершенно не смягченная великолепием Аргайл-хауса.
24 марта, среда.
– Сегодня я напишу заявление на увольнение, – сказал Л., готовя кофе.
– Где именно? – спросила я.
– В «Nation».
Дело сделано, и впереди еще только шесть месяцев работы. Я чувствую себя на 10 лет моложе; опять гора с плеч и абсолютная свобода. В любом случае я не могу притворяться, будто потери существенны. То была временная работа, подработка, сначала забавная, потом надоевшая, а вчера вечером, после обычного спора о литературных статьях, верстке и т.д. с Мейнардом и Хьюбертом[323 - Хьюберт Дуглас Хендерсон (1890–1952) – выпускник Оксфорда, преподаватель экономики в Кембридже, редактор реформированной газеты «Nation & Athenaeum». В 1915 году он женился на Фейт Багеналь (см. 11 мая 1926 г.).], Л. принял решение уволиться. Никаких разногласий у нас не возникло. Как ни странно, когда мы пили чай с Нессой, она натолкнула меня на ту же мысль. Фил Ноэль-Бейкер сказал ей, будто считает Л. лучшим из ныне живущих писателей и ему жаль, что подобные люди тратят так много времени на «Nation» и издательство. Я уже начала было спрашивать, не думает ли она, что мы может бросить все это, когда вошел Л. и внес свою лепту в данный вопрос. Он ужинал с Клайвом, так что обсуждение отложили до сегодняшнего утра; решение было принято в десять и озвучено Шефу к одиннадцати; теперь, слава богу, нет больше никаких начальников и, надеюсь, не будет до конца наших дней[324 - Мейнард Кейнс («Шеф») и Хьюберт Хендерсон отговорили ЛВ от намерения уйти с поста литературного редактора N&A – эту должность он занял в конце апреля 1923 года и оставил лишь в конце 1930 года.].
Ситуация, по-видимому, такова: Л. будет зарабатывать ?300, а я – ?200, но мне, честно говоря, кажется, что нам хватит; кстати, заниматься правками и гранками, поиском авторов и налаживанием связей можно и в другом месте, если понадобится. Я ужасно рада чувству освобождения. Перестраивать жизнь раз в три-четыре года – вот мой рецепт счастья. Нужно постоянно менять курс, чтобы ветер был попутным. Но благоразумная жизнь, как отметил Л., прямо противоположна этому. Нужно держаться за свое место. Но зачем, если гарантированы ?400 и нет детей, подражать чиновникам или наслаждаться безопасной жизнью моллюска в раковине. Полагаю, теперь мы будем обсуждать издательство. Стоит ли нам отказаться и от него тоже – бросить все? Не такой уж простой вопрос, но и не такой насущный. Иногда мне хочется бросить. Ведь это, если рассуждать эгоистично, пошло бы мне на пользу и дало бы шанс писать самостоятельно, и я уже сомневаюсь, что «Heinemann[325 - Лондонское издательство, основанное Уильямом Генри Хайнеманном (1863–1920) – английским издателем еврейского происхождения.]» или «Cape[326 - «Jonathan Cape» – издательство, основанное в 1921 году Гербертом Джонатаном Кейпом (1879–1960), который возглавлял его до конца своей жизни.]» меня запугают. Это может быть весело, и даже очень. С такими темпами настанет время, когда нам не от чего будет отказываться, и тогда, чтобы добиться эффекта перемен, придется смириться. Мы мечтаем путешествовать по миру. В любом случае мой очередной прогноз таков: в следующем году мы будем богаче без «Nation», чем с ней.
Мне, пожалуй, нравится чувствовать, что я должна зарабатывать деньги, но категорически не нравится работать в офисе и занимать какой-либо руководящий пост. Мне не нравится быть на зарплате у других людей. Это, конечно, одна из причин, по которой я люблю писать для нашего издательства. Но свобода, полагаю, становится очередным фетишем. Эти бессвязные размышления я нацарапала в божественный, хотя и ветреный день; собираюсь почитать «Анну Каренину» [Толстого], а потом поужинать в трактире с Розой Маколей – не самое веселое развлечение, но, пожалуй, неплохой опыт.
Сегодня утром, когда Л. разговаривал с Мейнардом, в комнату вошла Лидия, чтобы показать мужу свои туфли-зебры, которые стоили 5 фунтов и 8,5 шиллингов; по словам Л., они были из кожи ящерицы. Любопытно, как подобные моменты разрушают формальность обстановки и меняют атмосферу.
27 марта, суббота.
Продолжение: не знаю, зачем мне рассказывать историю «Nation», ведь она не играет большой роли в нашей жизни. Однако Леонард встретил Фила Бейкера, который сказал, что он легко заработает ?300, если захочет, на должности лектора в школе экономики[327 - Лондонская школа экономики и политических наук, основанная в 1895 году с целью «улучшения общества» Сидни и Беатрисой Вебб (см. 27 февраля 1926 г.). Один из самых престижных университетов мира.]. Тем же вечером Л. рассказал мне об этой возможности, а затем мы, несмотря на ветер, отправились ужинать с Розой Маколей в «пивную», как я ошибочно назвала заведение. Там был десяток второсортных писателей во второсортной одежде: Линды[328 - Роберт Уилсон Линд (1879–1949) – ирландский писатель, журналист и литературный эссеист, с 1912 года редактор газеты «Daily News» и постоянный автор нескольких еженедельных журналов. Сильвия Линд (1888–1952) – его жена; поэтесса, эссеистка и писательница.], Гоулды[329 - Джеральд Гоулд (1885–1936) – английский писатель, журналист и рецензент, эссеист и поэт. Барбара Бодичон Айртон-Гулд (1886–1950) – его жена; суфражистка и лейбористка; ЧП с 1945 по 1950 г. В 1920-х она была сотрудницей издания «Daily Herald».], О’Донован[330 - Джеральд О’Донован (1871–1942) – ирландский писатель. Сначала он был католическим священником в графстве Голуэй, затем ушел в отставку, путешествовал, женился, публиковал романы и встретил Розу Маколей, когда они оба работали в Министерстве информации в конце войны. Их последующий тайный роман продолжался до самой его смерти.] – нет, не стану я в порыве лицемерной гуманности причислять к ним и Вулфов. Л., кстати, надел свой красно-коричневый твидовый костюм. Потом началась болтовня-трескотня, словно ощипанные куры кудахтали на старом дворе. Дело в том, что у нас не было общих интересов, за исключением литературы, и, хотя я люблю часами говорить о ней с Дезмондом или Литтоном, когда дело доходит до клевания зерен с этими активными жилистыми птицами, у меня встает ком в горле. Что вы думаете о Готорнденской премии[331 - Британская литературная премия, основанная в 1919 году.]? Почему Мейсфилд[332 - Джон Мейсфилд (1878–1967) – английский поэт, писатель и журналист.] не так хорош, как Чосер[333 - Джеффри Чосер (1345–1400) – средневековый английский поэт.]? Или почему Джерхарди[334 - Уильям Александр Джерхарди (1895–1977) – английский писатель, родившийся в Петербурге, прославившийся романом «Полиглоты» о Гражданской войне в России и монографией о творчестве Чехова.] не так хорош, как Чехов[335 - Антон Павлович Чехов (1860–1904) – русский писатель, драматург, публицист, врач.]? Как мне обсуждать подобные темы с Джеральдом Гоулдом? Он запоем читает одни только романы, а три года назад взял отпуск и гордился тем, что не открывал ничего, кроме Чехова; чтобы все понять о романе, ему якобы достаточно первой главы. Сильвии, Джеральды, Роберты и Розы – все они звонко переговаривались за столом. Дородная женщина по фамилии Гоулд в течение вечера становилась все более и более пунцовой. Не расслышав, я переспросила: «Боже правый?», – когда мистер О’Донован сказал «побережье справа». Расположившись на низком диванчике в прохладной, подземной, наполненной весельем и здравомыслием комнате Розы, я беседовала с культурным молодым человеком, который оказался Роджером Хинксом[336 - Роджер Пакман Хинкс (1903–1963) – выпускник Вестминстерской школы и Тринити-колледжа Кембриджа. Он провел год в Британской школе в Риме, а в 1926 году был назначен помощником хранителя отдела греческих и римских древностей Британского музея (главного историко-археологического музея Англии и одного из крупнейших музеев мира).], сотрудником Британского музея, умеренным эстетом, этакой разновидностью Ли Эштона, но, слава богу, не второсортным журналистом. Весь вечер я твердила себе: «Слава богу, что я выбралась из этого, из “Nation”, и что я больше не в одной обойме с Розой, Робертом и Сильвией». Эти тонкокожие люди такие «милые», «добрые», респектабельные, умные и осведомленные.
Наш вчерашний вечер у Нессы едва ли можно считать одним из лучших. Л. и Адриан были молчаливы и саркастичны; старик Сикерт[337 - Уолтер Ричард Сикерт (1860–1942) – великий английский художник переходного периода между импрессионизмом и модернизмом, отличавшийся эксцентричным характером. После смерти второй жены в 1920 году Сикерт страдал от депрессии и жил один в студии на Фицрой-стрит 15. Однако в 1924 году его избрали членом Королевской Академии художеств, чему Сикерт был очень рад, и в 1926 году он собирался жениться в третий раз.] довольно беззуб и неподвижен; мне пришлось болтать, но вышло не очень хорошо; да и Несса с Дунканом не объединяют и не организовывают своих гостей; так что я вернулась домой в приступе ущемленного тщеславия, но не сильном, ведь я хотя бы старалась, пускай и недостаточно, а Л. нет. На следующий день он уехал рано утром в Родмелл, где у работников «Philcox[338 - «Philcox Bros Ltd» – строительная фирма, основанная в 1919 году и занимавшаяся перепланировкой Монкс-хауса. В то время их офис находился на Хай-стрит 155 в Льюисе.]» самый разгар ремонта и прокладки канализации, так что мне некогда было расправлять крылья, а пришлось напрячься и закончить довольно затянувшуюся сцену ужина [«На маяк»]; я как раз поймала вдохновение, когда вошел Ангус и сообщил, что звонит Эдди и спрашивает, не пойду ли я с ним на Римского-Корсакова[339 - Николай Андреевич Римский-Корсаков (1844–1908) – русский композитор, педагог, дирижер, общественный деятель, музыкальный критик, член «Могучей кучки». Концертное исполнение его оперы «Сказание о невидимом граде Китеже и деве Февронии» должно было состояться в Королевском оперном театре Ковент-Гарден 30 марта.] во вторник. Я согласилась и, более того, пригласила его на ужин. Потом меня охватили сомнения; я пожалела о своем обещании; не могла успокоиться; внезапно встряхнулась как ретривер; взглянула фактам в лицо; отправила Эдди телеграмму и письмо со словами «не могу приехать – отменяю договоренность» и задумалась о том, где провести день. Выбрала Гринвич, добралась туда в час дня; все прошло гладко; выкурила сигарету на набережной; смотрела, как из дымки выплывают корабли: один, второй, третий; обожала все это, даже собачонку смотрителей; увидела серые здания Рена[340 - Кристофер Рен (1632–1723) – английский архитектор и математик, который перестроил центр Лондона после Великого пожара 1666 года.], выходящие окнами на реку; потом был еще один корабль, серо-оранжевый, с женщиной на палубе; потом в госпиталь; сначала в музей, где я увидела перо и посуду сэра Джона Франклина[341 - Джон Франклин (1786–1847) – английский мореплаватель, исследователь Арктики. Реликвии его последней экспедиции были выставлены в Военно-морском музее, который в 1926 году располагался в Королевском военно-морском колледже (бывшем госпитале).] (чтобы распознать в экспонате ложку, требуется богатое воображение). Я играла со своим воображением, наблюдала за ним и чуть не разрыдалась при виде пальто, в котором Нельсон[342 - Горацио Нельсон (1758–1805) – командующий британским флотом, смертельно раненый в Трафальгарском морском сражении (Трафальгар – мыс на испанском берегу). Вещи Нельсона были выставлены в том же музее, в Расписном зале.] был у Трафальгара, с медалями, которые он прикрывал рукой (чтобы матросы не узнали), когда его, умирающего, несли вниз. Там была и его маленькая пушистая косичка из золотисто-седых волос, перевязанная черной лентой, и длинные белые чулки, один из которых очень грязный, и белые бриджи с золотыми пряжками, и его шарф – все это, я полагаю, они сняли, пока он лежал при смерти. «Поцелуй меня, Харди[343 - Сэр Томас Мастермен Харди (1769–1839) – вице-адмирал Королевского ВМФ Великобритании. «Поцелуй меня, Харди», «Слава Богу, я выполнил свой долг», «Якорь, якорь» (сражение проходило во время шторма) – последние, по разным версиям, слова адмирала Нельсона.]», «Якорь, якорь», – прочла я, когда только пришла, и, клянусь, будто перенеслась туда, в день Победы, так что в моем случае чары, похоже, сработали. Потом начался мелкий дождь, но я все равно отправилась в парк, который был весь неровный, пересеченный многочисленными дорожками; затем поехала домой на двухэтажном автобусе и вернулась к чаю. Пришла Молли [Маккарти] (теплый верный медвежонок), которую я очень люблю, если судить по неуклонному росту на протяжении трех-четырех недель желания увидеть ее, кульминацией чего стало мое приглашение, а ведь я редко кого-то зову. Саксон принес дневник своего прадеда[344 - Саксон (см. Приложение 1) хотел сделать из дневника своего прадеда (см. 20 мая 1926 г.) книгу и опубликовать ее в «Hogarth Press», но этого так и не произошло.], который, как он считает, понравится мне так же, как и ему; почитаю перед сном и лягу. Нельзя сказать, что я воспряла духом, но стало лучше. Конечно, я буду вспоминать выплывающие из дымки корабли (тут позвонил Томлин[345 - Стивен (Томми) Томлин (1901–1937) – младший сын судьи Высокого суда Томаса Томлина. Стивен бросил изучение права в Оксфорде, чтобы стать скульптором. Человек исключительного обаяния, юмора и сочувствия, он подружился с Банни Гарнеттом и с его друзьями из Блумсбери (см. автобиографию Дэвида Гарнетта «Знакомые лица»). ВВ познакомилась с ним в 1924 году и написала: «Есть, например, маленькое существо, напоминающее дрозда, по фамилии Томлин, и он хочет вылепить меня» (см. ВВ-Д-II, 21 декабря 1924 г.).], но мы не увидимся; одиночество – моя невеста, и сегодня вечером ее обесчестят Клайв с Мэри) и пальто Нельсона еще долго после того, как забуду, насколько глупо и неловко я чувствовала себя у Нессы в пятницу.
9 апреля, пятница.
Жизнь была очень добра к Лифам[346 - Вулфы пили чай с Лифами в здании Сассекс-Плейс в Риджентс-парке. Уолтер Лиф (1852–1927) – английский банкир; выпускник Кембриджа, член общества «Апостолов». В 1894 году он женился на Шарлотте (Лотте) Мэри (1867–1937) – второй дочери Джона Эддингтона Саймондса и сестре Мадж Воган (см. 27 ноября 1925 г.). Чарльз и Кэтрин (Китти), выпускница Ньюнем-колледжа Кембриджа, – дети Уолтера и Шарлотты Лиф.]. Я бы даже сказала, что она у них идеальна. Зачем тогда вся эта суета вокруг жизни? Она может породить старика Уолтера, болтуна и пухляка; старушку Лотту, статную и приятную; маленькую Китти, настолько хорошенькую и милую, насколько это вообще возможно; и красавчика Чарльза, такого любящего и нежного. Окунитесь с головой в жизнь Уолтера, и вы увидите лишь достаток и благополучие. Сын целует его и говорит: «Благослови тебя господь, отец». Посмеиваясь, он откидывается на подушки. Берет миндальное печенье. Рассказывает истории. Лотта мурлычет в своем черном бархатном платье. И только я лишена этого глубокого естественного счастья. Именно так я всегда себя чувствую, по крайней мере в последнее время, – и именно этого мне ужасно не хватает. Конечно, у меня случаются приступы счастья, но это не то. Вот почему я больше всего завидую добродушию, семейной жизни и вовлеченности в поток жизни. Действительно, если отбросить преувеличения, это прекрасная форма существования. И тысячи людей живут именно так – без падений. Но почему же не все мы? Старики и молодежь соглашаются жить вместе и остаются адекватными, и не тупеют, и не скупятся, и даже не стесняются своих эмоций. Возможно, это поверхностное впечатление о мнимой гармоничности незнакомых людей. Возможно, я бы поменяла свою точку зрения, если бы виделась с ними чаще. Возможно, писатели так не живут. Но бесполезно оспаривать свое впечатление, которое к тому же очень сильно. А еще я все время думаю: «Они жалеют меня. Им интересно, ради чего я живу». Потом я отбрасываю эти мысли и заставляю себя заговорить с Китти. А еще я знаю, что все наши с Леонардом достижения: издательство и книги, – ничего не значат для Лотты, Уолтера и Чарльза и почти ничего не значат для Китти. У ворот стоит автомобиль Чарльза. Совершенно счастливые, они едут в Беркхамстед[347 - Город в графстве Хартфордшир, к северо-западу от Лондона.]; это занимает час, так что они уже там. Весенняя ночь и т.д.
11 апреля, воскресенье.
Не могу читать миссис Вебб, поскольку вот-вот придет С. Томлин. Еще я хотела продолжить рассказ о Лифах, но уже почти забыла свое впечатление о них. Я снова погрузилась в собственную личность. Как это происходит? Я имею в виду внезапные смены перспективы. Возможно, моя жизнь, когда я пишу сочиняя, необычайно осознанна и очень ярка для меня, а чай с Лифами разрушает ее быстрее, чем встречи с другими людьми, ведь внутри себя я слышу: «Вот это – жизнь, и только это». Но когда я попадаю в совершенно отдельный мир, где Уолтер шутит, то понимаю, что все это существует независимо от того, существую ли я, и поражаюсь. Какими бы сильными они ни были, эти впечатления быстро проходят, оставляя после себя осадок идей, которые я обсужу с Л., возможно, по пути в Юэрн-Минстер[348 - Деревня и гражданский приход в графстве Дорсет.]. Идеи о естественном счастье: как его разрушает наш образ жизни.
Жизнь миссис Вебб заставляет меня сравнивать ее с моей собственной. Разница в том, что она пытается соотнести весь свой опыт с историей. Она очень рациональна и последовательна. Она всегда думала о своей жизни и смысле мироздания; это началось у нее в четыре года. Она изучает себя как феномен. Поэтому ее автобиография кажется частью истории XIX века. Она – продукт науки и отсутствия веры в Бога; она – явление Духа Времени[349 - ВВ читала книгу Беатрисы Вебб «Мое ученичество» и, судя по всему, ссылается на третью главу «Выбор ремесла: религия человечества».]. Во всяком случае, она так считает и старается этому соответствовать, что весьма любопытно. У нее необузданный поток мыслей. В отличие от позера Уолтера Рэлея[350 - Сэр Уолтер Александр Рэлей (1861–1922) – ученый, поэт и писатель, профессор английской литературы в Оксфорде, а также наиболее влиятельная фигура в интеллектуальном развитии Литтона Стрэйчи до его поступления в Кембридж. Рецензия ВВ (под названием «Уолтер Рэлей») на двухтомник «Письма сэра Уолтера Рэлея» (1926) под редакцией леди Рэлей вышла в майском номере «Vogue» 1926 года.], ее гораздо больше интересуют факты и правда, чем то, что шокирует людей и что не должен говорить профессор. Похоже, Томлин не придет, а Л. в Стейнсе[351 - Исполняя сыновий долг, ЛВ заехал вместе с матерью к своему брату Гарольду в Стейнсе, а затем отвез ее к другому брату, Гарольду, в Кукхем.], так что я попробую немного почитать.
Во вторник 13 апреля Вулфы отправились на поезде в город Бландфорд в Дорсете и на автомобиле добрались до гостиницы Тальбот-Инн в Юэрн-Минстере, где провели пять ночей. На обратном пути 18 апреля они доехали на автобусе до Борнмута[352 - Город в графстве Дорсет, популярный среди англичан курорт на берегу Ла-Манша.], а оттуда на поезде вернулись домой через вокзал Ватерлоо.
18 апреля, воскресенье.
(Это написано)
Это написано, но, очевидно, не всерьез, а для того, чтобы опробовать перо, я полагаю. А сегодня уже 30 апреля [пятница], последний день дождливого ветреного месяца, если не считать внезапной летней жары на Пасху, когда мы открыли все двери и впустили тепло внутрь; солнце, я полагаю, светит всегда, но часто за облаками. Я ничего не рассказала об Юэрн-Минстере. А мне теперь интересно, что я запомнила. Крэнборн-Чейз[353 - Район в центральной части южной Англии, расположенный на границе графств Дорсет, Хэмпшир и Уилтшир.]: низкорослые вековые деревья, редкие, не сгруппированные дополнительными посадками; анемоны, синие колокольчики, фиалки – все бледные, разрозненные, блеклые, безжизненные, ибо солнца почти нет. Затем долина Блэкмор: огромный воздушный купол над распростертыми внизу полями; солнце то светит, то исчезает; короткие проливные дожди, словно струящаяся с неба вуаль; возвышающиеся холмы, очень сильно изрезанные (если так можно сказать) выступами, так что они кажутся ребристыми и шершавыми; потом надпись в церкви «искал покой и нашел его» и вопрос «кто же писал такие высокопарные эпитафии?»; удивительная чистота деревни Юэрн, ее счастье и благополучие заставляли меня задавать вопросы, вместо того чтобы отпускать колкости, как нам того хотелось. Но это нормально, так и должно быть; потом чай со сливками, а еще я помню горячие ванны; мое новое кожаное пальто; Шафтсбери[354 - Город и гражданский приход в графстве Дорсет.], такой низкий и куда менее величественный, чем я себе представляла; поездку в Борнмут, и собаку, и даму за скалой, и вид на Свонедж[355 - Прибрежный город и гражданский приход в графстве Дорсет.], и возвращение домой.
А потом наступил кошмар: Нелли решила уйти; я была тверда и в то же время опустошена. Во вторник она остановила меня на лестнице и сказала: «Мэм, пожалуйста, позвольте извиниться?». В этот раз мы были настолько решительны и убеждены в ее намерениях, что я написала целых 6 писем. Однако, поварихи не явились, а я так погрузилась в «вопрос прислуги», что была ужасно рада, когда Нелли решила остаться. Отныне я клянусь больше никогда и ни за что ей не верить. «Я слишком люблю вас, чтобы быть счастливой с кем-то еще», – сказала она. Это, пожалуй, лучший комплимент, который я когда-либо получала. Но мысли мои беспорядочны. Все дело в одежде. Кстати, вот что унизительно для меня – идти по Риджент-стрит, Бонд-стрит и т.д. и быть одетой явно хуже, чем другие люди.
