– Понятно. Я напомню. Представим непроницаемый для внешнего наблюдения ящик, в котором сидит кот. В ящике есть отделение, в котором располагается радиоактивное вещество, совсем крупинка, почти не излучает, и датчик электронов. Если электрон, вылетающий при радиоактивном распаде, попадает в датчик, то специальная машина травит кота ядом. Но распад вещества – это статистическая, вероятностная функция. И мы, наблюдая ящик со стороны, через секунду можем говорить, что кот почти наверняка жив, а через три часа – что почти наверняка мертв. То есть для нас он одновременно и мертв, и жив, что абсурдно.
– Но на самом деле либо, либо.
– Да. И вот здесь вступает в дело многомировая интерпретация. Она говорит о том, что когда вы откроете ящик, то произойдет расщепление Вселенной. В одной из них кот будет жив, в другой мертв. И они будут существовать параллельно друг другу, пересекаясь и соприкасаясь… по большей части.
– И что, такое происходит при каждом пролете фотона, электрона и так далее?
– Вовсе нет. Вы не поняли. Такое происходит только при коллапсе волновой функции – то есть при наблюдении за ней. Обращаю ваше внимание – глаз человека не измерительный инструмент, мы не фиксируем пролет каждого отдельного фотона и наблюдаем интерференционную картину. А вот когда ставим датчик, интерференция пропадает, и только тогда пролет фотона через одну из щелей порождает расщепление Вселенной.
– Ладно, в общих чертах понятно. И как эта гипотеза привела вас в Доброе?
– Для меня это не гипотеза. И вот здесь вам придется либо поверить мне, либо нет. Для начала хочу сказать, что расщепление Вселенной в результате эксперимента с интерференцией не оказывает на мир какого-то значительного влияния. Неважно, куда полетел фотон – это никак не повлияет на окружающий мир. Можно предположить, что будет влиять, если наблюдатель решит сделать какой-то определенный выбор в жизни, основываясь на том, через какую щель пролетит фотон. И я говорю о чем-то глобальном, а не о выборе сорта сыра в магазине. Но ученые не принимают серьезных решений, основанных на слепом случае. И тогда расщепление остается очень локальным, еле заметным и изолированным. Теперь я скажу то, что во что вам будет трудно поверить. Я ощущаю расщепление Вселенной. Сложно описать это ощущение… Как будто вокруг нас натянуты вибрирующие струны, связывающие все воедино. Однако в некоторых местах они расслаблены и провисают куда-то еще, вовнутрь пространства. Как проталины на льду. Честно говоря, трудно описать свои ощущения. Я немало путешествовал по миру и нашел ряд таких зон. Но в Добром эта зона самая большая, что я чувствовал. И что самое плохое, она растет, и никто, кроме меня, этого не замечает.
В салоне на какое-то время воцарилось молчание. Я слышал только мерный рокот двигателя и поскрипывание расшатанного кузова. Не получив никаких встречных вопрос, Завьялов закончил:
– Когда вы во всем разберетесь и опасность минует, я обязательно вернусь сюда. Не переживайте, Екатерина Витальевна, мы снова все здесь наладим.
– Спасибо, Олег Вячеславович, – горячо поблагодарила его Резцова.
– Вот почему я здесь. Я вижу свою миссию в поиске причин описанной мной аномалии и ее ликвидации или хотя бы изоляции, потому что, боюсь, она угрожает всем нам чудовищными последствиями. Так что вы можете порой не понимать мои мотивы – но знайте, все, что я делал и планирую сделать – необходимо для всего мира. Как бы пафосно оно не звучало.
– Вопросов больше не имею, – спокойно сказал Устюгов.
Я бы предпочел быть подопытной крысой или ждать буку по ночам.
Салон погрузился в тишину, каждый задумался о своем.
***
Через час я услышал размеренный шум, постепенно усиливающийся. У дороги стоял покосившийся столбик с синей табличкой «р. Черная каменка». Я остановил машину на берегу. Сейчас это была полноводная река – мимо старых опор, оставшихся от старого моста, с шумом проносился грязно-бурый пенистый поток, разбивавшийся и вздымающийся у многочисленных каменистых препятствий и порогов.
Мы выбрались из «буханки».
– Да она метров сто в ширину, – сказал Устюгов и повернулся к Алдану. – Вот ты увидел. Как оцениваешь перспективы?
– Никаких. Слишком сильное течение. Вода грязная, не видно, как ехать. Камни слишком большие и не простят ошибок.
– Это все лирика. Глубина?
– Русло неровное, тем более все разлилось… Но место тут очень пологое. Летом можно пройти по камням, вообще ноги не замочив. Думаю, до полуметра в центре.
– Но это же ерунда. Максим, сколько позволяет «буханка»?
Спасибо армии родной, такие вещи я вызубрил наизусть.
– Семьсот миллиметров.
Правда, я сразу не сообразил, больше ли это, чем «полметра». Я изо всех сил напрягся. Метр – это тысяча миллиметров, это я помню. Половина – делим на два. На две равные части. Тысяча – это десять сотен. У меня на двух руках десять пальцев. На одной – пять. Значит, половина от тысячи – это пять сотен. То есть пятьсот. А семьсот – это семь сотен. Я вспомнил, сколько пальцев соответствует числу «семь», а сколько – числу «пять» и понял, что «буханка» должна пройти.
– Ну вот, – оживился Устюгов. – Прорвемся.
Я высказал сомнение:
– Мне трудно оценить влияние течения на автомобиль. Это же, считай, гигантский парус, будет здорово сносить. А ехать надо ровно и спокойно. Если заглохнет на глубине – может уже не завестись. Брод надо проверять вручную, но такой возможности нет – вода ледяная и течение может унести.
В разговор включилась Резцова.
– Знаете, от этого зависят жизни всех. И решение должно быть общим. Вы, товарищ Устюгов, много нам указывали, но мы до сих пор не в безопасности.
– Хотите разделить ответственность? – переспросил он ее удивленно. – Мне так даже лучше будет, спокойнее.
– Только голос Алдана не учитывается, – важно сказал Завьялов.
– Почему? Его жизнь тоже в опасности.
– Он потерял право на голос, когда отнял другую жизнь.
– Ладно, пусть у него будет право совещательного голоса. – Устюгов улыбался. – Вы знаете, демократические решения сейчас – это именно то, что нам нужно. Весь мой опыт говорит о том, что решения, принимаемые коллегиально в момент кризиса, очень хороши. Они иногда приводят к трупам, но зато никто не оказывается виноват. Итак, вот наши альтернативы: мы можем вернуться в поселок и попытаться проехать сколько можем по грунтовой дороге. Где надо, толкнем. Сколько мы проедем, Максим?
– Немного. Дождь был очень сильный, а дорога здесь не укатана. На дворе май, снег едва сошел, и земля высохнет не скоро. «Буханка» быстро завязнет. Нам придется идти пешком.
– До лагеря километров двести. Это где-то неделя-другая ходьбы по мокрой тайге, утопая в грязи. А еще Эрхан Кундулович считает, что спать в этих местах опасно для жизни. Но зато если идти еще и ночью, то дойдем быстрее, конечно.
– А что предлагаете вы?
– Попробовать протолкать машину через реку. На той стороне нормальная дорога, будем в безопасности сегодня вечером – завтра утром, сможем поесть, обогреться и выспаться. Если окажется, что машина через реку не идет, вернемся в поселок и перейдем к первому варианту.
– А если машина опрокинется? – спросил Алдан.
– Значит, будем идти лишних полтора дня. Принципиально это ничего не изменит.
– Мы промокнем. Температура воды – чуть выше ноля. Можем до берега не дойти.
– Через реку поеду только я или Максим. Мы протянем с «буханкой» веревку. Переберемся через реку вдоль нее, разожжем костер и обогреемся.
– Рискованно.
– Зато быстро. Идти пешком по тайге двести километров – тоже большой риск. Только это медленно. Все согласны, что у нас именно эти два варианта, может, кто-то предложит что-то другое?
Все замолчали.
– Тогда начнем голосовать. Я за попытку перейти вброд, – сказал Устюгов. – Олег Вячеславович?
– Я против. Это неразумно. Лучше идти пешком, к тому же вы не знаете, сколько может машина, возможно, мы сможем довольно далеко проехать.
– Понятно. Екатерина Витальевна?
– Я… я не знаю. И за то, и за это есть доводы.
– Но вы же сами хотели принимать решение, мы с вашей подачи тут рассуждаем.
– Ну… я положусь на мужчин.
– Ясно. Максим, ты что скажешь?
– Я приму любое решение большинства.
– От этого может зависеть твоя жизнь.
– Я уже сказал. Пусть решают другие.
– Странно, не ожидал от тебя… А что скажет Эрхан Кундулович?
– Нельзя идти вброд. Мы потеряем машину и можем потерять еще одного человека. Лучше потерпеть трудный путь. Постараемся не спать как можно дольше.
– Отлично, решение принято, – улыбнулся Завьялов.
– Не так быстро, – ответил Игорь. – Голос Алдана не считается.
– Ну, в случае ничьи он перевешивает.
– Мы о таком не договаривались. Он… как это… «отнял жизнь у другого человека», так что не имеет права голоса. Мы его мнение принимаем во внимание и можем изменить свое, но не более того. Так что придется Максиму или Екатерине Витальевне принять какое-то решение.
Он сердито уставился на нас.
– А то будем стоять и ничего не делать.
– Если мы будем переходить реку, машину поведу я. – сказал я. – Она хоть и не моя, но я за нее отвечаю, и если она перевернется, лучше я буду винить себя, чем кого-то из вас.
– Значит, ты за брод? – обрадовался Устюгов.
– Нет, не значит.
– А что же вы, Екатерина Витальевна? Постарайтесь забыть, что Олег Вячеславович поддерживает вас на плаву.
– Екатерина Витальевна, – спокойно сказал Завьялов – не забывайте, что именно я поддерживаю вас на плаву.
Какая ошибка от незнания женской психологии, удивительная для столь харизматичного человека! Резцова вспыхнула, повернулась к Устюгову и сказала максимально уверенно:
– Едем через реку!
Устюгов подошел к Алдану и перестегнул ему наручники спереди. Нам нужна была его помощь.
Как только решение было принято, мне сразу стало легче. Действовать по плану всегда проще, чем продумывать план. Мы вытащили из машины все вещи – топливо, продукты, палатки – и положили на дно салона камни, чтобы повысить ее устойчивость. Дно реки было каменистым, и потяжелевшая «буханка» не должна была проваливаться, зато снижалось влияние течения.
Когда все было готово, ко мне подошел Устюгов – дать пару советов.
– Слушай, Максим. Течение сильное, тебя будет сносить, подворачивай машину чуть под углом к течению. Помни, что камни могут скользить. Двигайся медленно, но не останавливайся. Если чувствуешь, что не пройдешь, сдавай назад. Веревка, которую ты потащишь – это также и твоя страховка. Зацепишь ее с правой стороны. Течение толкает оттуда, так что направо не упадешь. Если, не дай бог, это случится, не паникуй. Вылезай из машины, обвяжись веревкой на животе и медленно двигайся назад – если упадешь, мы тебя вытащим. Если окажешься в воде, захочется сжаться и согреться, потому что будет очень холодно. Думай головой, и не делай так. Термический шок длится около пяти минут, затем гипотермия и тут уж как повезет, зависит от твоего физического состояния. Пять минут достаточно, чтобы спокойно выйти из реки, но не так, чтобы очень много. Не усложняй нам свое спасение. На всякий случай я разожгу костер.
Он по-быстрому собрал несколько толстых веток, облил бензином из канистры и поджег.
Все пожелали мне удачи, даже Завьялов. Я зацепил альпинистский карабин с веревкой за поручень салона со стороны пассажира. Закрыл решетку радиатора, снял ремень вентилятора, в машине включил пониженную передачу и заблокировал дифференциал.
Поехали…
Медленно, но уверенно, как танк, «буханка» вползла в воду, подгоняя перед собой волну. Еще на берегу я понял, что легко не будет – камни на дне реки были очень большими, отчего уазик здорово «козлил» – впрочем, как ему и положено. Камни в салоне с грохотом стучали и перекатывались. Я открыл дверь, надеясь внизу что-нибудь разглядеть, но вода была настолько коричневой и мутной, что дна совершенно не было видно.
Тогда я закрылся в кабине и с силой сжал руль. Да будь что будет. Лишь бы какой-нибудь здоровый валун не попался по дороге. Вода поднималась все выше. Что, если Алдан ошибся, и глубина здесь больше, чем машина сможет преодолеть?
Я разрывался между желанием дать по газам, чтобы скорее проскочить или дать заднюю, чтобы выползти, пока еще можно. Но я знал, что давить надо спокойно и равномерно. Я не допускал ошибок. Произошла просто нелепая случайность. Видимо, крупный и высокий камень выскользнул из-под переднего левого колеса, руль дернулся и кабина резко ушла вниз, после чего – а все произошло за несколько мгновений – моя «буханочка» с жалобным скрипом упала на левый бок.
Холодная вода – чертовски холодная вода – полилась в салон. Я выполз по креслам на правый бок машины, ставший ее крышей. Вода как будто смеялась надо мной, громко и раздражающе. Мои спутники в шоке застыли на берегу. Я поднял руку, извиняясь перед ними.
Устюгов махнул мне рукой и показал на веревку. Я отстегнул карабин от поручня и обвязал ее вокруг себя. Собравшись с духом, я спрыгнул в воду. Боже, какая же она была холодная! В этом месте река была мне по пояс. Все тело возмущающе заныло, сердце бешено застучало, разгоняя стремительно остывающую кровь, а мышцы ног просто мгновенно задервенели.
Большим усилием мне удалось успокоиться и начать движение назад. Я тщательно прощупывал ногами дно, камни были довольно скользкими, а течение постоянно норовило опрокинуть меня и унести вниз по реке, играясь, как веткой.
Мои товарищи держали веревку вместе, постепенно сматывая ее по мере моего продвижения. Так они и стояли на берегу – Завьялов, Алдан, Резцова и последним Устюгов, когда кто-то из них резко дернул веревку на себя, я не удержал равновесие и упал в воду.
VIII
Первое, что ждало меня после пробуждения – ужасная головная боль. Просто ужасная. Холода, как ни странно, я не чувствовал, так, легкий озноб. Я помнил отдаленно, как цеплялся руками за дно и старался вынырнуть за порцией спасительного воздуха. Видимо, надолго меня не хватило.
Концентрируйся на важном! Почему я в Эрхановой «горке»? Почему на груди кровь? Что произошло?
Я испуганно поднялся, но приступ головной боли остановил мою прыть.
Как же больно! Что у меня на голове?
Я ненавидел, когда начинал разговаривать сам с собой. В отличие от других людей, это происходило помимо моей воли. Я частенько так делал после травмы головы, но в какой-то момент времени я смог подавить собственный голос в своей голове.
Замолчи. Не сейчас.
Сейчас – самое время!
Я пощупал руками голову и понял, что она забинтована. Рядом со мной горел костер, и тут же сидел Устюгов.
– А, проснулся, – сказал он.
– Сколько я спал?
– Почти не спал. Часа два, – ответил Устюгов, внимательно глядя на меня.
Число «два» я представил легко.
