Александр Леонидович Миронов "Русская удаль"

– Но, – повысила она голос до строгости, – если вы ещё раз попадетесь, мы вас оштрафуем. Поняли?

– А как же ж, че тут не понять?.. Штраф худо. Штраф совсем плохо. А выговор ничо, выговор можно… Не-ет. Больше я Михею и на понюх не дам. Паразит, натерпелась сколя…

– Иди, баба Таня, иди, – потянул Прохор самогонщицу за курточку сзади.

– Ага, ага, пошла, – согласно трясёт та "бородой", подаваясь к двери.

Но, взявшись за дверную ручку, вдруг обернулась и, глядя на Алёшу ласково, робко спросила:

– А это, туё самогоночку мне вернуть нельзя? Нет?..

– Ты что, бабка?! – удивлённо вскликивает молодой человек и со стоном отмахивается:

– Тёть Таня, иди, иди ради Бога отсюда!

– Иду, – крестится старушка. – Иду. Это я так… Жалко, вот и спросила… Эх-хе. Опять пять рублёв тратить. Где дрожжи брать? Сахар куда-то подевался. Вот беда-то… – бормочет она, выходя из зала. – И што за жисть?..

***

…Неужто и мне такая старость ожидает? – возник первый вопрос у девочки.

Когда в комнату вошёл дедушка, и они поздоровались, Ангелина спросила его:

– Слушай, деда, а кто такая Татьяна Яковлевна Фофонцева?

Дед удивлённо вскинул на неё брови, чем-то они походили на брови Михея.

– Так это твоя двоюродная прабабушка.

– То есть моей прабабушки сестра родная?

– Да.

– А у нас есть её фотография?

– Должна быть. А что она тебя вдруг заинтересовала?

– Да сегодня её во сне видела.

– Да? Интересно. А точно её?

– Точно. Я в её роли всю ночь выступала на заседании антиалкогольной комиссии при сельском совете.

Дед ещё больше удивился.

– Вот как!

– Она в деревне жила?

– Да. Там и покоится.

– А что такое сельский совет?

– Ну-у, по-нынешнему – управа, мэрия.

– А, правда, что раньше были такие комиссии – антиалкогольные?

– Были. Каких только не было…

– И за самогоноварение судили?

– Судили.

– А как правильно – самогоноварение или самогонокурение?

– В старину называли винокурением. От слова – винокур, тот, кто вино курит, производит. Даже винокурни были.

– А потом стали варить, как варение, – засмеялась девочка. – И стало получаться – самогоноварение.

Дед тоже усмехнулся.

– Так за это курение и судили на тех комиссиях?

– Да, но недолго, лет пять. Нет, судили и раньше, но народным судом и ссылали туда, где Макар телят не пасёт. А при Горбачёве ввели антиалкогольные комиссии. Вроде как демократично, общественное осуждение, воздействующие на несознательные элементы.

– А потом?

– А потом власть переменилась, и все комиссии отменились.

– Ага, так вот, почему ты таким смелым стал, самогонку куришь и не боишься. Никаких комиссий и местной управы. Туда тебя надо, к бабушке Татьяне.

– За что? Я же ею, это… самогонкой, не спекулирую. Гоню только для себя. А первачок он нам, как медицинский спит. Где сейчас спирт? – днём с огнём не сыщешь. Когда бабушке на уколы годится, когда мне… – дед подмигнул, и в его взгляде, и в иронии, внучка уловила смешинку Михея.

– А ты не знаешь, кто такой Михей?

– Ты и его видела? – удивился дед. – Да как не знать, знаю. Когда бабка Настёна померла, так он с бабой Таней жить стал. Лет, наверно, пять прожили.

– Так выходит и он мне родня?

– Выходит…

Внучка рассмеялась, а дед заподкрякивал. И Ангелина добавила:

– Теперь я тоже знаю, как в старину самогонку курили…

– Мне расскажешь?

Чистая работа.

Поработали на совесть, за что хозяйка, из тех, из новых русских, пришла в восторг.

– Ребята, какие вы молодцы! – всплеснула руками, как актёрка на сцене. – Вот это я понимаю – чистая работа!

И, что самое неожиданное, тут же им выдала деньги по тысячи баксов на брата и, опять же столь неожиданно, пригласила на «уик-энд». Теперь у них так пьянки, застолья стали называться. Правда, пьянкой такое застолье, применительно к ним, не назовёшь, скорее товарищеский ужин, знак уважения, и потому вели себя сдержанно, с провинциальным достоинством.

А они, действительно, не городские, не столичные. Один, это он, Виктор Шошин, из-под Калуги; другой – из брянских; третий – вообще из-за тридевять земель, аж из-за трёх границ, из Молдовы. Москва, она теперь притягивает народ к себе за длинным рублём, как раньше Север. Только в столице северные льготы не идут и прописку не дают.

Хозяйка наняла их за три тысячи долларов и не обманула. Да ещё вот, на уик-энд пригласила, и даже на своей тачке привезла. Среди новых толстосумов тоже люди попадаются. На таких и поработать можно, такой и подлянку не станешь делать. А то до этого была одна сволочуга, до сих пор сто баксов не отдаёт.

Женщина собой недурна, ничего не скажешь. Может быть, чуть полновата. Так и у него Зоя не тоньше. Правда, эта покультурнее, поласковее, пообходительнее и не шипит. Зоя, как что не по ней, так язык показывает, а то и по шее отвесит. А у этой и взгляд, и голосок, и в движениях… Ну ясно дело, москвичка.

На этой дорогой халат, может быть, это даже платье? Сейчас пойми богатеньких, всё у них с придурнинушкой, да с прибамбасами. Пуговицы с глаз величиной, на боку, на бедре светятся, и по косой к противоположному плечу поднимаются. Декольте на полтитьки и на шее раза в четыре бусы намотаны и, похоже, жемчуга. А может хипует, в подделке рисуется. Ведь приглядываться не полезешь, ещё и по мусалам схлопочешь.

– Пшол вон, скажет, мурло периферийное!

Смотрели вприглядку.

Подливала, не скупилась. Кормила, не оговаривала.

После первой бутылки водки он, Виктор, притормозил. Хватит. Ещё до своей ночлежки добираться. Глянул за окно, на улице серо, свет в домах горит.

– А вы, что же, Витенька, не выпиваете? – подпорхнула хозяйка, смеясь. – Или вам не нравится наше угощение?..

– Да что вы! Всё тип-топ, как в лучших домах Ланд?на и П?рижа! – засмеялся и он ей в тон, даже с некоторой столичной развязностью (среда, место обитания, общество тоже воспитывают, доводят до стандартов). Спросил: – Скажите, а до метра далеко?

– Ой! Да что это такое? Неужели вы хотите нас покинуть? – воскликнула хозяйка. Подхватила свой бокал с вином и его ножкой чокнулась о его рюмку. – Э-э, так не годится. Давайте пить. Мы этого заслужили, не так ли? Надеюсь, даме вы не откажете? – Она сама подняла рюмку и подала ему в руку. – Прошу, прошу. И мне нравится, как вы пьёте. Другие тянут, сосут, как молоко, а вы раз – и опрокинули. Мастерски!

– Так, ха, сколь лет практики!

Выпили. И она пригубила, тонко, изящно. Верхнюю губку помочила в вине, язычком провела по ней, слизнула, и фужер поставила. Какая прелесть! Зою бы к ней на стажировку.

И всё равно, пора вид делать, линять пора. Не то потом будешь петь: ах, небоскрёбы, небоскрёбы, а я маленький такой…

Виктор резко поднялся. По-военному, как гусар в натуре, в поклоне тряхнул головой и отступил за стул.

– Витенька! Да что же это такое? – подхватилась хозяюшка.

– Пора. Извиняйте. Благодарю за хлеб-соль, за сосиски, за бифштексы, алкоголь. Словом, за приятный уикенд, но пора и знать момент…

– О! Да вы ж поэт!

– Что вы! С языка сорвалось. В школе маленько баловался.

– Нет-нет, у вас явные способности. У меня есть профессиональные поэты. Могу хоть сейчас их пригласить.

Поднялись и его подельники.

– Да вы что это, господа хорошие?!. И все разом! Не-ет. Мне так не нравится. Давайте уж так и быть, проводим Виктора, он первым засобирался. А потом вы, хорошо? Нет-нет-нет, и не возражайте. Я танцева-ать хочу-у… – и она, напевая, сделала пару вальсирующих движений, отводя от бедра подол халата, платья ли.

Так изящно, так мило! У дамы на боку снизу отчего-то две пуговицы распустились, и бедро ослепило белизной.

Подельники осели. Тут явно на вторую серию тянет, а ему вроде бы и отступать поздно.

Виктор вышел из подъезда. Огляделся.

Дома, словно из скал вырубленные колонны, от низа до верха окнами светятся. Куда идти? Где метро (или метра, как он в шутку каламбурит), или автобус хотя бы? Придётся к прохожим приставать.

Но спрашивать ни у кого не пришлось. Какой-то парень за ним из подъезда вышел. И вдруг сам спросил:

– Вы что, заблудились?

Одет в пальто до пят, в кепочке, интеллигентно.

– Ага. Как к метр? пройти?

– Да здесь недалеко, минут десять ходу. Пойдёмте, нам по пути.

Пошли. И точно, минут десять шли. Разговаривали. Человек оказался общительным. Что не спроси, на всё ответ знает и юморить умеет. Ничего не скажешь, москвич.

И как будто бы вышли. Большущая улица развернулась или даже площадь, и вдали буква "М" светится.

Тут из отделения милиции, которое они проходили, два сотрудника им навстречу вышли. У Витька душа в пятки. Не дай Бог, привяжутся? А у него, у иногороднего, только паспорт иногороднего. И билет с автобуса "Калуга – Москва". Специально ездил два дня назад на автостанцию, у шофёра покупал. Пассажиры отдают ему билеты по приезде в столицу, кому не нужны, ну, а он уже – вот таким, столичным нелюдям, и за деньги. Тоже приработок. Всяк зарабатывает, как может.

И точно! Словно за язык на дурной мысли поймали. Чтоб тебе его откусить!

– Ваши документы!

А вот они, наши документы, смотрите. Только что приехал, гость столицы нашей Родины. Через день отчалим-с. А три дня имеем полное право гостевать. Мэр Лужков разрешает.

А милиционер документы в карман и на Витька.

– А ну, дыхни! Почему пьяный?

– Так я же в гостях. Почему бы и не выпить?

– Раз приехал, так сиди в гостях. Шатается тут разный сброд!

– Да я ж не шатаюсь. К метру иду… Вот гражданин подтвердит.

Попутчику слова не сказали, отпустили. Что ему скажешь, москвич, а его, гостя столицы, с обеих сторон обступили и повели.

Идёт Витёк, сам не свой. Ведь весь калым при нём, во внутреннем кармане! Тысяча баксов!.. Вот влип! Как просила хозяйка остаться, нет, пошёл судьбе навстречу. Как шопом чувствовала баба. Заграничный "шоп" Виктор называл по-русски – задницей. Одна надежда: при приёме вещей сделают опись и впишут в этот список и его деньги.