– Ну и подерёмся, – Юрий сложил при помощи левой руки кулак правой руки и показал его товарищу. – Как, годится?
Славка дернул плечом, хотел было что-то сказать, но над островом взлетел фазан. За ним поднялся второй, и стали играться. Потапов вскинул голову и воскликнул:
– Во, дают!
Морёнов тоже повернулся. Птицы, играя друг с другом, то взмывали вверх, то опускались вниз. Метались из стороны в сторону, кувыркались.
– Не пуганые, не боятся… – улыбнулся Юрий, глядя на пируэты фазанов. – Потеплело… пригрело…
– Ага, тепло припекло, – сказал Прокопенко, подходя к товарищам, любуясь птицами.
– Спрячутся в снег, коль замерзнут.
В подтверждении предположения Потапова, один из фазанов с приличной высоты бросился камнем в снег, посчитав снежный намёт на льду за сугроб. Со всего маха ударился об этот блин, и вместе с пушистым снегом в стороны полетели его перья. Все замерли, полагая, что птица разбилась, но, однако, из оседающей снежной пыли вынырнул живой, ошалевший от ушиба фазан и на бреющем полёте потянул от островов на северный берег. Его товарищ летел за ним следом, и где-то за кустами они скрылись.
Над представлением пернатых рассмеялись, в том числе и китайцы. Смех у них был дружным, рокочущим.
Майор Романов, Урченко и Триполи не видели, что случилось у острова, и поэтому на улюлюканье и смех с китайской стороны отреагировали встревожено. Китайцы показывали в их сторону, и им казалось, что они смеются над ними, и так нагло, вызывающе.
На щеках Триполи проступили желваки. "А, желторотые! Счас как врежу с калашника!.." Он посмотрел на начальника заставы. Майор нахмурился.
– Не обращайте внимания. Продолжайте работать!
По выражению лица Триполи Романов вспомнил взгляды китайского наряда, такие же злые, настороженные.
Из-за машины вышел, смеясь, Бабенков. Урченко спросил:
– Ты-то чего ржёшь, Бабуля?
– Да эти, курицы раздурились. Ха-ха! И одна из них спикировала в сугроб. Да промахнулась, язви её. Об лёд как шмякнется, только пух от неё посыпался.
– Какой курица? Какой пух? – спросил Триполи.
– Да фазанва. Ха-ха!.. – хлопнул себя по полушубку Вовка.
Бабенков от природы был весёлого нрава человек, с юморком, а подергивание головы при движении глаз, словно те прилипали к глазницам, и их приходилось сдергивать с места рывком, его речь дополнялась мимическим эффектом. Уже при его появлении, человек настраивался на ожидание чего-то забавного. И то, как он продемонстрировал увиденный им фазаний спектакль, развеселил и сослуживцев.
Смеялись пограничники, смеялись китайцы. Светило по-зимнему, но всё-таки щедрое солнце. И от улыбок и света, казалось, потеплели и погода, и психологическая обстановка между двумя группами, находящимися по разные стороны границы. Китайцы, смеясь, приветливо помахивали руками пограничникам, а те им.
– Привет, Ванюши! – крикнул в их сторону Морёнов и тоже ответно помахал им рукой, держа в ней пачку сигарет: – Курить хотите? Подходи на перекур!
Китайцы, в основном из старожилов, обрадовано оживились от предстоящего удовольствия. Подошли. За ними приблизились и молодые. Стали закуривать. Тут же пачка опустела.
Подошли Потапов, Бабенков, Триполи, за ними Урченко, скорее из любопытства, он был некурящим. Предлагали свои сигареты, папиросы.
Вскоре, под шутки и смех, установилась дружественная, непринужденная обстановка, как в добрые недавние времена, кои, видать, ещё не забыли старые китайцы.
Курильщики похлопывали друг друга по плечу, пытались говорить между собой, объяснялись жестами. Китайцы курили русские папиросы, сигареты, цокали языками, похваливали, похоже, им давно такого фарта не выпадало. Напряжение истаяло.
К смешанной группе не подошли двое: хунвейбин в собачьей шапке и майор Романов. Оба с настороженностью следили за происходящим. Майор лишь предупредил своих пограничников:
– За вешки не заходить!
9
Сломанные вешки были восстановлены. После совместного перекура, братания, майор приказал Бабенкову ехать вдоль границы до стыка флангов с восточной заставой.
Машина шла по льду мягко, кое-где шурша колесами на мелких торосах, на отвердевших наносах снега. За окном проплывали вешки и в отдалении – панорама заснеженных берегов, дубов, кустов тальника, высокой травы-ковыля.
За островами Уссури раздавалась вширь, но вдали, километрах в пяти, река сужается, загибая влево. Там, за мысом, в Уссури впадает река Хор, где и находился стык флангов двух застав.
С расформированием в пятидесятые годы заставы "Ново-Советской", фланг отодвинулся от Аргунской заставы до этой реки. Увеличение дистанции на добрую половину, может быть, особенно не сказывалось бы на физическом состоянии пограничников, если бы все они были членами олимпийской сборной по марафону. Однако уложиться в восьмичасовой график, преодолев путь в 45 км. (туда и обратно) особенно в весенне-летний и осенний периоды по галечнику, по песку вдоль береговой отмели Уссури или по бездорожью в распутицу и в половодье было бы проблематично и атлету. Поэтому редкий наряд, уходивший на Хор, укладывался в общепринятый восьмичасовой норматив рабочего дня и возвращался обычно часа на четыре, а то и на шесть, позже. Многое зависело ещё от погодных условий: первую часть пути мог идти под солнышком, обратно – под дождичком, а если в зимнее время – то и под метелью.
Мирная братская обстановка между сопредельными странами когда-то благоприятно сказалась на экономике застав, отрядов и всего Дальневосточного пограничного округа – она их облегчала. А поскольку были упразднены конные подразделения, то, следовательно, отпала необходимость в фураже, кавалерийском снаряжении и прочих затратах на содержание испытанных и верных помощников пограничников. Правда, увеличился расход на сапоги, а при осложнившейся теперешней ситуации на границе – в особенности.
Теперь потребовалось и увеличение штата пограничных застав для интенсивного патрулирования границы, её оснащённости техническими и электронными средствами. Но этого-то как раз наша, привыкшая к экономике экономика не могла себе позволить. И потому начальники застав выкручивались наличным составом… Майор задумчиво смотрел вдоль берега на нескончаемый, казалось, фланг своей заставы.
Когда Романов приказал ехать до стыка флангов, Урченко пошутил:
– Съездим на Хор и споем хором.
Морёнов иронично заметил:
– Да мы вроде бы ещё не соскучились. Вчера до него плясали и едва притащились обратно, ноги оттоптали до самой задницы.
– Кое-кому не помешало бы на него сбегать. Пробздеться, – усмехнулся Потапов. – Поди, забыл, где Хор находится.
– Счас вспомню, – попытался отшутиться Слава. Не получилось.
Все промолчали, его шутку не поддержали.
На левый фланг обычно ходили перед выходным, который полагался пограничникам через каждые десять дней. Как только на боевом расчёте начальник заставы или его заместитель, а то и старшина заставы зачитывали:
– На шесть ноль-ноль. Направление – река Хор, выходят в дозор…
Значит после него – выходной.
Но не каждый удостаивался такой чести – мерить левый фланг. Те, кто слабо стоял на лыжах и не обладал атлетическим здоровьем, ходили "колуном" по заставе или же на правый короткий двенадцати километровый фланг. Да ещё те, кто очень загружен был на хозяйственных работах. В том числе каптенармус Романов, за что солдаты в шутку прозвали руководство заставы династией Романовых – это майор знал.
У Урченко по лицу пробежала не то досада на подковырку Потапова, не то смятение, хрящи на его носу побледнели. Обычно оппоненту он изрекал жаргонный каламбур:
– Молчи громче, целей будешь, – но тут промолчал, смущал майор.
Замечание Потапова задело и начальника заставы. Получалось так, что на заставе существует группа, на которую тяготы службы как бы не распространяются. Она стоит за определенными обязанностями, как за привилегиями. И это неправильно. Надо будет иметь это в виду…
Впрочем, на хозяйстве тоже кому-то надо быть. Может двоих: Сапеля и Урченко – много, кого-то из них надо приобщать к службе, или почаще чередовать их. К этой группе относится ещё и повар Панчук.
Хозяйство, и надо сказать, неплохое хозяйство, майору досталось от его предшественника – капитана Хабибуллина; со всем движимым и недвижимым имуществом и с устоявшейся в нём обслугой.
До поры до времени майор не вмешивался в ведомство старшины, поскольку и старшину бывший начальник заставы подобрал неплохого в хозяйственники. Иначе разве ели бы солдаты кету до следующей кетовой путины, кету и кетовую икру; имелись бы в хозяйстве две коровы, две лошади, свои свиньи и даже куры? Солдаты сухой паёк видят только в нарядах, да и то только тогда, когда нет сала и вяленой кеты. Не-ет, тут не каждая реплика в строку.
Но расслабляться хозяйственникам на заставе никак нельзя.
– Урченко, вам, сколько лет? – спросил майор, повернувшись в салон.
На узких продольных кожаных лавках со стороны Бабенкова сидели: Морёнов, Потапов, Триполи; за майором – Прокопенко и Урченко. Урченко на плече держал топор, из хозяйской, видимо, рачительности.
– Двадцать четыре года, товарищ майор, – ответил Слава.
Романов утвердительно кивнул, словно сверил с картотекой ответ подчиненного.
– Не успели жениться?
Урченко призамялся с ответом. Слава призвался на три года позже и вполне мог сожительствовать с кем-то.
Но то, что произошло у Славы за год до призыва в Армию, нельзя было назвать женитьбой, хотя он и чувствовал, и чувствует себя обязанным перед той девочкой, с которой до этого дружил и которую оставил навсегда калекой. Вернее, бездетной, но не женой…
Получилось всё так сумбурно в их короткой, поспешной связи и настолько безграмотно и неосторожно, что даже теперь, по истечении стольких лет после того рокового дня, вернее, минуты, сгорал от стыда и вины перед ней. Литературы по вопросу сексуальных отношений было днём с огнём не сыскать, у матери, с которой жил вдвоём, поинтересоваться на запретную тему, не допускал и в мыслях, и потому сексуальные отношения с женщиной ему представлялись примитивно, механически. И, поняв, что его могут долго ещё не призвать на службу, а может произойти так, что и совсем не возьмут, – мать одна, болезненная, отец, фронтовик, умер одиннадцать лет назад, – Слава решил жениться.
Незадолго до свадьбы, молодые рискнули апробироваться. Девочка была во всех смыслах целомудренна и такой же бестолковой в интимных отношениях, как и её партнер, отчего – тут же поплатилась. Уличная академия подвела. А горячность, темперамент усугубили дело, и первый сексуальный опыт оказался драматичным, если не трагичным.
После больницы, в которой невеста пролежала больше месяца, она напрочь отказала жениху в замужестве. И как Слава потом её не уговаривал, не увещевал, – поскольку кое-что уразумел на будущее, так как тут сразу же появилось по данному вопросу много консультантов, – всё было напрасно. Невеста десятой дорогой обегала его.
И неизвестно, чем бы эта трагедия обернулась для него самого, чем бы кончились переживания, обида невесть на что, самоедство, если бы не медсестра того стационара, где оперировалась и проходила лечение его невеста. Медсестра была старше лет на пять, имела дочку, но не имела, на счастье, мужа. И она взяла на себя труд сексуального образования молодого человека. Её знания были куда глубже и многообразнее, которые Слава, каким бы он не был тупицей, постиг в совершенстве. Только после неё Слава понял, что вырастил в своём хозяйстве не гадкого утёнка, – таким лебедем, или хотя бы его шеей, можно только гордиться!
Теперь, за годы службы на заставе, он от этой женщины чуть ли не через день получал письма. И такие, какие, наверное, никто не получал из его сослуживцев. Но как бы не горячи, и не поэтичны были те письма, всё же душа Славика оставалась привязанной к той, которую любил и которой томился: к его девочке, к его невесте. Он ей писал. Он ей так писал, как писала ему та медсестра, может быть, даже лучше, не стесняясь плагиата, используя в своих опусах чужие стихи и прозу, подбирая их из книг из заставской скромной библиотеки.
Но нет и, похоже, никогда не будет ответа от неё, желанной, болезной, как и прощения за его невежество. Уж больно много он ей причинил страдания. И всё же в душе, он считал только её своей женой. И теперь ждал одного, счастливого случая – отпуска на родину. Хотя бы один в три года! И он не раз представлял, как войдёт к ней в дом, упадёт к её ногам и вымолит, выплачет прощения. Теперь он не тот желторотый юнец – мужчина!..
– Нет, товарищ майор, – ответил Слава грустно. – Не получилось.
Триполи хохотнул:
– Ему на кобыле али на корове женица надо. Нормальна баба ему тесный будет.
Солдаты рассмеялись.
Слава сорвал с плеча топор.
– Как дам меж рогов! – замахнулся он обухом. Рыжеватое лицо его вспыхнуло огнем.
– Но-но, шутка не понимаш? – загородился автоматом Михаил, который держал до этого меж ног, как и все его товарищи.
– Тогда молчи громче, целей будешь.
Слава вновь повесил топор на плечо и насупился. Замолчал.
– А вы, Триполи? – спросил майор молдаванина.
– Холос, – ответил Триполи. – Куды нужна спешить?
Романов кивнул, но сказал:
– У меня служили молдаване. Но в основном, женатые. Полгода, год отслужат, и домой демобилизовываются.
– Почему? – спросил Бабенков.
– Они, как правило, перед армией по одному ребёнку имеют. А перед призывом ещё одного закладывают. Года не отслужил, глядишь, увольняется, как многодетный отец.
– Хитро…
– Два ребёнка, хм, эт-та хорошо, – задумчиво проговорил Михаил. – Меня женили, да я не схотел. Чево-то закуражился.
– Поди, невесту подобрали не чище лошади, – съязвил Урченко.
– Я её не видал. В город сбежал. На работу пошёл, на завод.
– Не переживайте. Успеете, женитесь.
"Бобик" приткнулся к берегу и остановился. Берег выходил мысом к реке и оттого был голым, снег небольшим слоем прикрыл галечник.
Майор вышел из машины и вызвал Морёнова.
– Слушаю, товарищ майор. – Юрий, выйдя вслед за майором, закинул на плечо автомат.
– Пойдёте со мной.
– Есть.
Они направились вглубь берега, обходя заносы. Майор шёл к месту встречи пограничных нарядов его и соседней заставы.
Пограничники вышли из "бобика" покурить. Но курева не было. Оно ушло на "трубку мира".
Глава 2
Ледовая купель.
1
Возвращались на заставу уже вдоль берега, по старым следам, по которым когда-то проезжал Бабенков, доставляя наряды секрета. Ново-Советские острова оставались теперь с левой стороны.
– А вешки-то, кажется, стоят, – сказал Бабуля, кося глаза на острова.
