Так что пулю, выпущенную из автомата ефрейтором, не надо было по ветру отлавливать сачком, её можно выковырнуть и у себя, из дуба, из любой доски или мишени. Разумеется, если бы Карлов знал, что так получится, то пулей бы метнулся за своим вещественным доказательством. Быть может, тогда смог доказать, что он не агрессор. Но пуля, что слово ? выстрелишь, не поймаешь. Поэтому он стал таким же козлом, за которым охотился, только уже для другой стряпни – политической.
Факт произведённого выстрела подтвердился при первом же разбирательстве: место, час (до минут), и кем, – в чём Карлов оказал следствию необходимое содействие, подтвердил указанное время и сам факт автоматного выстрела. И хоть выстрел был произведён с другой целью, чем заявлен в ноте протеста, однако факт был – стреляли!
Для удовлетворения претензий китайской стороны, в назидание и в поучение остальным охотникам, виновник суматохи, ефрейтор Карлов, на полтора года был определен Военным Трибуналом в дисциплинарный батальон, где и продолжил свое политическое образование…
– Да, к сожалению, политическая обстановка на нашей границе значительно отличается от службы на других границах. – Задумчиво проговорил Романов. – Любой инцидент, непродуманный шаг, может стать причиной политического скандала. Оттого, если вы заметили, на китайскую границу призываются люди образованные. Вот вас тут шесть человек. У кого образование ниже десяти классов?
– У меня семь классов, – отрапортовал Урченко.
– У меня восэм, – подал голос Триполи.
– У меня десять вечерней школы, одиннадцатый не успел закончить, призвался, – сказал Морёнов.
– Вот, видите, трое из шести с полным средним. И что не призыв, то всё грамотнее и образованнее приходят люди. Есть и с первых, с третьих курсов института ребята: Фадеев, Ромашин, Иванов. С техникумов четверо. Так что всё это неспроста делается. И неспроста именно вам доверена столь ответственная служба. Большая ответственность требует большого образования, воспитания, сознательности.
Ближе к Ново-Советским островам стали появляться прогалы поломанных вешек. А напротив китайского поселения они вообще отсутствовали. Острова, а их было два, разные по площади: большой и поменьше, – находились на советской территории, почти между двумя населенными пунктами: слева (по течению реки) – китайская деревушка, и справа – село Ново-Советское, в котором остался один двор.
В селе когда-то располагалась застава с одноименным названием, но с её расформированием распалось и село. Теперь в Ново-Советском жили два жителя: старик со своею старухой. Старик всегда словоохотливый, даже балагурный, наверное, оттого, что приходилось подолгу молчать в отсутствии собеседников; и потому ещё, видимо, что был он юркий и всегда ходил в старой выцветшей пограничной форме, в кителе, – он был прозван Щукарём. Из его дома сейчас из печи курился седой дымок.
"Старик дома. Поди, самогонку курит", – усмехнулся Коля Прокопенко. Был случай, подчивался во время покоса недалеко от села, заходили к старику в гости.
Машина остановилась у большого острова. Первым из неё вышел Романов. За ним пограничники.
– Ну что же… – произнёс майор, оглядываясь по сторонам и слегка разминаясь. Поджидая, когда выйдут из машины солдаты.
Денёк, действительно, выдался на славу. С утра тихий, солнечный, глаза резало от голубого снега, состоящего, казалось, из тысячи и тысячи искрящихся осколков стекла, рубинов, алмазов… Даже лед, местами голый, отражал блики.
Радуясь затишью, над Уссури летали птицы, больше – сороки, которые преимущественно летели с китайской стороны, и изредко фазаны. Последние, как бы разминаясь после долгой спячки в снегу, взлетали из сугробов, делали облёт вдоль берега и островов, затем вновь камнем падали в сугроб, чтобы в нём согреться после полёта. Красивые птицы и необычные для нездешнего человека.
– Ну что же, – повторил майор, поправляя полу полушубка белого, как снег. – Потапов, Морёнов, берите топор и заготавливайте ветки, – кивнул на острова, поросшие тальником. – Триполи, Прокопенко, берите ломики и пойдёмте со мной. А вы, Урченко, поезжайте в Ново-Советское, привезите из проруби бидон воды.
Урченко с готовностью, даже как будто бы с радостью, воскликнул:
– Есть! – нырнул вновь в машину. Откинув спинку сидения, стал подавать солдатам инструмент: два лома и топор. Вернул спинку в исходное положение и бойко уселся на командирское сидение.
– Вперёд, Бабуля! – скомандовал он, хлопнув дверцей.
Бабенков, не выключавший машину, резко нажал на "газ", заложил крутой вираж, и "бобик" почти на месте развернулся на 180.
Солдаты отскочили от машины и, смеясь, стали грозить вслед кулаками, одетыми в трёхпалые рукавицы.
Заметив движение на льду, на берег из китайского поселения стали выходить люди. Они стояли и смотрели на происходящее на реке. С берега справа скатился китайский наряд. Он брёл на лыжах устало, видимо, возвращаясь с фланга к себе на заставу. Спустился на лед, чтобы узнать, что происходит на самой границе.
По всему было видно, что солдаты небольшие ходоки на лыжах: палками упирались невпопад с ногой, и мельтешили ногами, словно боялись поскользнуться, упасть. Из-под бушлатов и шапок курился парок. От долгой ходьбы у заднего (видимо, младшего наряда) под глазами были бледные с синевой круги, и дышал он тяжело, открытым ртом.
Не доходя метров десять до советских пограничников, долбивших ломами лунки, пограничный наряд остановился. Младший наряда, приотстав немного от своего товарища, поодаль обвис на лыжных палках.
Автоматы АК (подарок Советских Вооруженных Сил Китайским Вооруженным Силам) у обоих были за спинами и торчали стволами вверх. Как и АКМы у советских пограничников.
Майор Романов подошел ближе к невидимой линии границы, к вешке, только что вставленной в лунку, и отдал пограничному наряду честь. Майор был без погон, но по виду, подтянутому и опрятному, по портупее, ясно было, что это командир. Старший наряда тоже приложил руку к шапке, мохнатой с опущенными клапанами, на шерсти которой белела опушка наиндевевшего снежка.
Наряд, как показалось, излишне долго стоял, наблюдал за коллегами с сопредельной стороны. Это начало несколько нервировать советских пограничников. Прокопенко и Триполи перестали стучать ломами, встали за них. Даже оторвали руки от ломов, чтобы не дать китайцам повода для необоснованных претензий на заход за линию границы даже на величину мизинца. Солдаты выжидающе бросали взгляды на начальника заставы – тот не проявлял беспокойства.
– Что встали? Продолжайте, продолжайте работать, – сказал он.
Напряжение сбили Потапов и Морёнов. Они волокли по льду очередную вязанку веток и, приблизившись, Потапов приятельски воскликнул:
– Эй, Ванюши! Привет! – и помахал им свободной рукой.
– Привет, ратаны! – приветствовал и Морёнов. – Что, на помощь пришли? Мишка, дай ломик Ване, пусть подолбит.
Триполи усмехнулся, а Прокопенко сказал:
– Какой ему лом, пусть хоть себя донесёт до заставы. Вишь, качает.
Солдаты засмеялись. С появлением Морёнова и Потапова возникло оживление, смех. Китайцы, подошедшие из селения, немного знающие русский язык и услышав обращение: – Ванюша! – задвигались, заулыбались и тоже что-то залопотали, переговариваясь, друг с другом.
– Ваня, ты скажи-ка своим вон, – обратился Морёнов к старшему наряду, кивнув на жителей деревни. – Пусть оставят наши пограничные знаки в покое. А если наши не нравятся, устанавливайте свои рядом. Честное слово, мы ваши вешки сламывать не станем.
– Ага, – поддакнул Славка. – Только на наш берег не переставьте. – Все рассмеялись. Он поднял одну из веток и воткнул ее в лунку. Спросил у китайца: – Ну, так как, договорились?
Морёнов тоже поднял ветку из кучи и, держа её, как флаг над собой, понёс к следующей лунке. Вставил. Ветка немного наклонилась на китайскую сторону. Юрий в шутливой тревоге воскликнул:
– Эй! Куда? Ну, назад! – и наклонил её на себя. – Не шали, не то эти братцы из-за тебя мне живо нарушение пришьют, и буду я с ломиком в дисбате дослуживать. А, Ванюши?
Китайские пограничники, не то, поняв иронию, не то только цель, с которой появились тут советские пограничники, а может быть, их встревожило приближение ГАЗ-69, отошли. Направились к толпе, которая за это время придвинулась, и из которой послышались голоса. Китайцы приветствовали своих пограничников.
– Эй-эй! Ваньки! Вы куда? – крикнул им вслед Юрий с нарочитой обидой. ? Эх вы, тоже мне, ратаны…
На заставе, да и в отряде, уж не известно от кого и когда, пошло нарицательное имя "ратан". Как думается, оно было производным словом от "братан", и означало теплое обращение к товарищу, к сослуживцу, и обычно – в превосходной степени. Обращение к китайскому наряду, прозвучавшее из уст Морёнова, ирония его, вызвала у сослуживцев дружный смех. Нашёл ратанов!
На хохот обернулись оба китайских пограничника, и первый призамедлил шаг.
Майор уловил перемену настроения наряда, и у него мелькнула шальная мысль: "Сейчас как полоснёт из автомата! Дурости у них теперь не занимать…" – прикрикнул негромко, но резко:
– Прекратить! – И, как бы загораживая, защищая своих подчиненных, инстинктивно вышёл вперёд. Подошёл и встал у вешки Потапова.
Когда пограничный наряд вновь продолжил движение, стал удаляться, майор почувствовал, как по спине прокатился нервный озноб. Стало душно. Он медленно расстегнул две верхние пуговицы полушубка и распустил шарф, – серый, мягкий, связанный из мохера заботливыми руками жены. С облегчением вздохнул. Почему-то подумалось о непредсказуемости наряда.
По секретным сводкам майор знал, что китайская сторона проводит дерзкие выпады в отношении советских пограничников, а также в отношении российских граждан. Умышленно идут на обострение отношений. И кто знает, где та грань, которой китайцы теперь придерживаются. Не то получится обмен любезностями: их обсмеяли – они обстреляли. Быть может, достаточно безобидной остроты, смеха его подчиненных, и возможно непоправимое.
"Сами провоцируем. Ну, Морёнов, шутник-камикадзе, пора проводить с тобой политико-воспитательную работу", – подумал недовольно майор. Вспомнилась не очень лестная характеристика капитана Муськина на этого солдата; дескать, переизбирать его надо, не тянет он на комсорга заставы, – с которой Романов тогда не согласился, и разозлился теперь.
– Морёнов, – сказал майор, – по возвращении на заставу, вы получите два наряда вне очереди.
Юрий удивился.
– За что, товарищ майор? – спросил он, перестав притромбовывать ногами вокруг вешки комочки льда и снега, что нагребал валенком в лунку.
– Три наряда! А если ещё спросите, то трое суток гауптвахты я вам гарантирую.
Солдаты приостановили работу и уставились на командира.
У Морёнова на лице вначале промелькнула обида. Но в ворохе смятенных мыслей, кажется, он уловил одну, и она тронула сознание: майор ни с того, ни с сего не накажет.
Кинул взгляд на удаляющийся китайский наряд, который, отходя, всё ещё озирался.
– Понял, товарищ майор, – сказал он тихо. И добавил: – Только, пожалуйста, не в выходной.
Романов пропустил его слова мимо, но отметил про себя его понятливость. Проговорил ворчливо:
– Вы тут не на прогулке. На службе, – майор ещё приослабил шарф.
– Ясно, товарищ майор.
Подошла машина.
– Триполи, помогите Урченко выгрузить флягу. И ковш не забудьте. – Майор, давая распоряжение, притопывал вокруг вёшки, что поставил Потапов. Тот собирал свою вязанку веток, чтобы подтащить её к новым лункам, выдолбленным Прокопенко и Триполи.
Работа спорилась, и рабочий наряд постепенно продвигался по льду, огибая острова. За ним следом медленно двигалась и машина. Бабенкову было прохладно, и он сам себе нашел работу: стал катать по льду бидон с водой и заведовать черпаком, подливая им воду в лунки под вешками, сменив на этой должности уважаемого хозяйственника. Славу Урченко майор пристроил к ломику, поскольку ударные ломовики нуждались в постоянной подмене, иначе не успевали за вешечниками.
За работой советских пограничников наблюдали китайские граждане. Их было поначалу немного, человек двадцать, затем к ним стали подходить ещё и ещё. Они шли медленно вдоль строя новых вешек, о чём-то разговаривая, посмеивались.
Одеты граждане были в тёмно-синие и зелёные бушлаты, фуфайки, в шапки – больше ватные, тряпичные; на ногах штаны из побуревшего грубого холста и мало у кого из них были валенки: в основном – кеды, ботинки, или сапоги, размера на два больше ноги. Вся эта братия выглядела нищенски, бедно, на бушлатах и фуфайках виднелись клочки ваты, а из дыр кед проглядывали портянки. Но, однако ж, братва была воодушевленная, говорливая. Особенно, молодые ее представители, державшиеся отдельной групой.
"Бедность – это хорошо", – вспомнил Романов одну из цитат Мао Дзе-дуна.
Морёнов спросил начальника заставы:
– Товарищ майор, не напрасны ли наши труды? Только уедим – сломают.
Майор, подняв из кучи ветку, не ответил. Пошёл с ней к очередной лунке. Солдат прав, но выполнить работу они обязаны.
7
За полтора года службы на границе, Юрий уже мог узнать по внешнему виду и по поведению китайцев-старожилов, проживающих в деревне, от вновь прибывших людей из центральных районов Китая. Те, что проживали на севере, на границе с Россией, выглядели хоть и бедно, но опрятно, в тёплых одеждах и были приветливы: здороваясь, всегда улыбались и непременно с поклоном, и даже пытались заговаривать, многие из них знали русский язык. Особенно частая близость с ними происходила в кетовую путину, а в последнее время – и зимой.
В северных, более суровых районах Китая, несмотря на обилие политических лозунгов, цитат Мао и прочей продукции подобного рода, многим, если не большинству, всё же хотелось естественной пищи, от которой могла бы (быть может) лучше усваиваться и идеологическая. И, не находя подкрепления для желудка своего у себя на Родине, отчаявшиеся, искали её у соседа за кордоном. Они не заходили вглубь сопредельной страны, не выходили разбойниками на большие российские дороги, а притаивались в прибрежных кустах Уссури и поджидали советских пограничников. Ну, а за теми дело не встовало, – нарушителей препровождали на заставу, где жизнь становилась для китайца – райским наслаждением! Радость для желудка и для живота на целую неделю. А кому повезет – и более.
Около недели проводится проверка задержанного, установление его личности и места проживания, род деятельности и занятий, хотя и так ясно и понятно, что это родной племянник голодной тетки (рыбак или крестьянин), у которого в связи с массовым "окультуриванием" хунвейбины и цзаофани произвели репатриацию заготовленных продуктов. То есть, с учётом желаний последних, их силы и аппетита, первые вынуждены, в добровольно-принудительном порядке, с ними делиться всем, что имели. В результате, оставались ни с чем. И теперь – китайца, как и волка, кормили ноги, несмотря на условные обозначения вдоль границы, вдоль по Уссури.
Юрию не пришлось ещё задерживать таких нарушителей, но охранять на заставе, обслуживать их в столовой доводилось дважды. Одного доставил наряд Толи Сидорова, второго – Володи Юшманова. И обоих – этой зимой. Подобные нарушения происходили и на других соседних заставах, а если судить по сводкам, что доводятся личному составу заставы на боевых расчетах, то кое-где ? групповые.
Нарушители, что побывали на заставе, были старше среднего возраста, из северных "обрусевших", и оба мало-мальски могли объясняться на русском языке. Один из них даже назвал фамилию бывшего начальника заставы и старшины, служивших лет десять-пятнадцать назад. Называл фамилии жителей, проживавших некогда в селе Ново-Советское, с которыми состоял в каком-то родстве: не то двоюродная сестра была замужем за русским, не то племянница. Вспоминал совместные русско-китайские свадьбы. Много цокал языком, качал головой от приятных воспоминаний, смеялся. Позже, Магда подтвердил его россказни, он тогда был на срочной службе и служил на "Ново-Советской" заставе. И им, молодым солдатам, было удивительно слышать подобное жизнеописание прошлых лет. Граница представлялась каким-то райским уголком, с её богатым животным миром, славными и добрыми соседями, живущими под одной крышей голубого небосвода. Тут и само понятие – Государственная граница – представлялось прозрачным.
И ещё, в довершении к услышанному, почти былинному, Юрий был весьма удивлен процессом питания китайских граждан. Они ели в основном рисовые блюда – солдатский плов, которым зачастую баловал заставу повар Панчук. Но ели не так, как он сам или его сослуживцы, да и, пожалуй, все россияне, а двумя алюминиевыми вилками, перевернув их плоские ручки вниз. Зажав вилки между пальцев, китайцы довольно проворно подхватывали ими плов и метали его в рот. Съев порцию, превышающую солдатскую, поднимались, кланялись и спрашивали:
– Исё, мозьня?
По изношенной одежде, по выцветшей рубахе, вконец истоптанной обуви можно было судить: до какого отчаянного состояния были доведены люди. А по их словам: "Плёха, сипка плёха!.." – эти представления подтверждались и вызывали сочувствие.
Но больше всего китайцев донимал голод. Каждый из нарушителей понимал, что их ожидало по возвращении на родину, но, однако, шли на то, чтобы сделать желудку праздник, а потом… хоть в потоп.
При передаче одного из задержанных, при которой Юрий присутствовал, он этому бедолаге не позавидовал. Солдатский плов полез, наверное, у него из ушей, поскольку, как только нарушитель был передан сопредельной стороне и перешёл границу, его тут же, на глазах советских пограничников стали избивать, и кто чем: руками, ногами, прикладами, и лёд под истерзанным телом окрасился багряным цветом. После такого внушения патриотическое сознание, естественно, повышалось у китайских граждан, у вынужденных искателей приключений, и желающих сытной каши поубавилось. По крайней мере, теперь.
Возможно, это были те немногие, кто, таким образом, пытались выкарабкаться из той ямы, в которой сгорели 30 миллионов человек за время правления Мао Дзе-дуна.
8
День разыгрался. Солнце встало в зенит. С островов доносился птичий гомон. Над рекой, резвясь и играя, пролетали по одному по двое фазаны. Их серовато-рыжее оперение, длинные хвосты и величавое планирование вызывали восхищение. Пограничники на какое-то время приостановили работу и следили за ними. Дивились столь необычным птицам. Для сибиряков они были просто сказочными.
За фазанами следили и китайцы. Они о чём-то говорили, показывая на птиц. Похоже, тоже ими любовались. И в то же время медленно продвигались за пограничниками, не сокращая дистанцию и не увеличивая её.
Когда Морёнов подошёл к Потапову, Славка сказал, кивнув на ватагу китайцев, из молодых:
– Слушай, по-моему, вся наша работа накроется медным тазом.
– Я уже говорил товарищу майору. – Морёнов взял у Потапова ломик: – Перекури, я немного поразвлекаюсь.
Юрий, сдернув с правой руки трёхпалую рукавицу, расстегнул полушубок до пояса. Было жарко от нахождения за пультом управления самого древнего и самого совершенного аппарата, дошедшего до наших дней в первозданном виде, и ещё оттого, что автомат был за спиной, его ремень плотно облегал грудь и притягивал полушубок к телу. Два нижних пальца, безымянный и мизинец были прямыми, словно замороженными, средний согнут на втором фаланге и лишь большой и указательные пальцы расстёгивали пуговицы полушубка. Славка спросил:
– Юр, я который раз замечаю – у тебя, что с пальцами?
– Да что, не гнутся.
– Сломаны что ли?
– Нет, перерезаны.
– И как ты?
– Да ничего, живу, как видишь, – усмехнулся Юрий, надевая рукавицу.
– А как тебя в армию взяли, да ещё в погранвойска?
– По глупости.
– Чьей?
– Моей, разумеется. Хотелось в погранвойсках служить.
Славка сквасил в ироничной усмешке губы.
– Ну, ты даёшь! Другие от армии любую зацепочку ищут, чтобы отвертеться, а он… Хм, – покачал головой. – А если придётся с ними драться? – кивнул Славка на китайцев.
