Елена Полубоярцева "Пять её мужчин"

– Конечно, сэр! – ответила женщина, принимая из рук мужчины, которого сама нянчила, когда тот родился, уже его собственное дитя.

Девчушка радостно взвизгнула, едва оказавшись у теплой груди ласковой экономки, а та принялась щебетать:

– Здравствуй, малютка! Я тоже по тебе соскучилась! Давай-ка мы тебя разденем? Да? Да, милая, конечно!

Позволив себе отвлечься на улыбку, наблюдая за милой парочкой, Калеб Хауард снял пальто и повесил его на крюк. Чуть помедлил, понимая, как приятно мисс Мидл немного пообщаться с Эммой, и не собираясь отказать в этом женщине. Экономка тем временем и правда снимала с девочки верхнюю одежду, спрашивая:

– Как у тебя дела, Эмма? Всё хорошо, да?

Девочка как-то забавно крякнула, словно давая ответ на заданный вопрос, и мисс Мидл рассмеялась, неожиданно счастливо:

– Я рада за тебя, дорогая! – серьезно сказала она. – А теперь, иди-ка к папе!

Калеб с готовностью взял на руки дочь, всегда испытывая волнение, если малышка не находилась совсем близко к нему, пусть даже он мог её видеть и ей ничто не угрожало. Может быть, это было следствием её незащищенности и того, что девочка была слишком мала, чтобы обходиться без его внимания, но Калеб хотел, чтобы и, когда Эмма повзрослеет, она могла видеть в нём друга.

– Пойдём к бабушке с дедушкой, остальные тоже тебе обрадуются!

Он теперь много разговаривал с дочерью в последнее время, надеясь, что так Эм быстрее заговорит. Кроме того, она была его единственным слушателем в их доме, когда совсем недавно он, уже не ожидая такой просьбы от Энн, переселился в прежнюю свою спальню. Которая, к слову, была ближе к детской Эм, которую собственноручно оборудовал Калеб, как только выяснилось, что старую детскую комнату Колина Энн не позволит выделить для дочери, предпочтя держать её запертой и копить пыль и горечь.

Как только они вошли в гостиную, непоседливые близнецы тут же взвились со своих мест и под всеобщий гул приветствий, сцапали племянницу в охапку и понесли к деду и бабушке, которые уже приветственно распахнули для малышки объятия. А Эмма, восторженно оглядываясь вокруг, может быть, забыв комнату с последнего приезда, осматривала все внимательно и с каким-то прицельным любопытством, свойственным ей, как и всем малышам.

Миссис Хауард от нетерпения даже поднявшаяся на ноги, осторожно и с нежностью взяла у одного из младших сыновей внучку, как всегда по привычке поблагодарив небеса за то, что девочка цела и невредима после грубоватых и не особенно ласковых мальчишечьих рук.

– Радость моя, здравствуй!

Миссис Хауард всегда жалела, что не видела момента рождения обоих внуков, что так мало времени уделяла времени Колину, так редко бывала с ним рядом, и он так рано оставил мир. Теперь в моменты невозможной горечи она старалась хотя бы немного загладить ту вину, которую им, ни ей, ни её мужу никто не предъявил, но которую она знала за собой, миссис Хауард всю любовь отдавала внучке, что оказалась настоящим чудом.

При виде смутно, но всё же знакомого лица бабушки, Эмма задёргала ручками и ножками, в своей манере приветствуя ещё одного любящего человека. При этом девчушка то ли ойкнула, то ли снова кратко взвизгнула, а личико её стало таким очаровательным, что ею невозможно было не залюбоваться.

В будущем Эмма будет очень красивой женщиной, подумала миссис Хауард, которая много раз воочию лицезрела красоту её матери.

Но теперь ничем не могла оправдать отношение той к дочери…

***

Пока его маленькая дочка была занята любвеобильными бабушкой, дедушкой и дядюшками, Калеб подошёл к сестре, обнял её:

– Как ты, Сара? Я боюсь за тебя!

Молодая женщина, ответившая было на объятие брата, отстранилась и сказала:

– Не нужно бояться!

Голос её прозвучал безапелляционно, она не хотела продолжить тему, которой коснулся её брат. На долю секунды в её глазах мелькнуло что-то тревожное, но потом Сара улыбнулась улыбкой, так хорошо известной брату и, звонко и радостно продолжила, обходя стороной брата:

– Где моя Эмма? Где моя милая племянница?

Калеб же и в этом возгласе сестры почувствовал что —то, что снова заставило его задуматься, все ли с ней в порядке. Однако… не успел он углубиться в раздумья, к нему, пользуясь моментом, подошёл Эрик, муж Сары, по-мужски крепко пожал руку Калеба:

– Хорошо, что ты привёз дочь! Сара…

– Она?

– По крайней мере, снова говорит…

Взгляд обоих мужчин был направлен на женщину. Неизвестно, кто и чьим вниманием завладел первым, однако, Сара уже покачивала Эмму и легко кружилась с ней на одном месте, доносились обрывки её ласковых слов:

– А ты хорошо танцуешь, дорогая!

Волосы её чуть развивались, на губах была искренняя улыбка, глаза пристально следили за выражением лица девочки, которая мало-помалу привыкала ко множеству людей рядом с собой и сейчас, заметил Калеб, была спокойна и даже весела.

– Для неё всё ещё возможно! – уверенно произнес Калеб и поймал печальную улыбку Эрика.

– Может быть, ты прав, друг! – с надеждой отозвался он…

***

Эм заговорила девяти месяцев от роду. Это случилось так внезапно, что её отец даже не успел в полной мере осознать произошедшее. Он не помнил, чем они с Эммой были заняты, но занятие это было донельзя приятным. Ах да, Калеб устроил в детской затемнение и показывал дочке зверюшек, которые даже и издавали звуки! Эм в полнейшем восторге сидела в компании своих зверей из плюша и, вытянувшись в струнку, наблюдала за сменой животных в световом круге. Потрясала кулачками и время от времени радостно попискивала.

Этот момент Калеб, наблюдавший за дочкой со стороны украдкой, внёс в так называемый им «счастливый список» – список того, чем он коротал время с Эм и что нравилось делать обоим.

Ладонями он показал кота и мяукнул, тонко и жалобно. Секунду он слышал сбивчивое дыхание дорогой девочки, тяжелое настолько, что, казалось, она успела уже выучиться не ползать, не ходить, а сразу бегать, и сейчас, когда наскучила придуманная отцом забава, она убежала, и снова вернулась назад. А потом:

– Папа! Это котёнок!

В полной тишине, нерушимой и гулкой, в комнате, где никого, кроме них не было, звук её голоса был волшебен. Весёлый и удивительно звучный, разборчивый, понятный и близкий, словно Калеб услышал его не в первый раз, а уже много лет подряд знал его.

В жизни Эм первым словом стало «папа», о чём мечтал её отец. Калеб, как будто воспарил к небесам, оказался на седьмом небе. Он с трудом сдержал свой порыв тут же крепко обнять дочку, закружить её по комнате, и зацеловать покрытые румянцем щёчки малютки Эм. Не сделав этого, мужчина всё – таки подошёл к софе, на которую усадил дочь, опустился перед ней на колени, и, взяв ладошки Эммы в свои ладони, попросил:

– Эм, маленькая моя, повтори-ка, что ты сказала?

На её личике появилось удивление, и она, непривычно пошевелив губами, на этот раз сказала:

– Папа! – а затем улыбнулась и втянула головку в плечи, показывая смущение.

– О, Эм, умница! – мужчина почувствовал, что по щеке скатилась слеза умиления, но тут же утер её, наивно боясь расстроить дочь. —Да, Эм, я твой папа!

Эм улыбнулась.

А потом, утомленная новым необычным умением, сладко зевнула и потёрла пальчиками глазки.

– Твой папа совсем не следит за временем! – спохватился Калеб, поднимая Эмму на руки. -Пойдём —ка поспим немного! Да, красавица моя?

– Да! – ответила Эм.

Короткое слово, сказанное ею, было музыкой в ушах Калеба. Подходя с дочкой к её кроватке, он спросил:

– Что «Да!», Эм?

Она как будто задумалась, свела бровки на переносице, а потом сказала задорно:

– Всё «Да»!

Хохот Калеба, наверное, звучал далеко за пределами дома:

– Своего не упустишь, хорошая моя!

Она и её папа будто впервые встретились, хотя были неразлучны вот уже девять месяцев.

***

Позже, когда Эм мирно посапывала в своей кроватке, а Калеб сидел рядом на стуле, он подумал, что его Эмма попросту не знает другого важного слова.

Наверное, каждый ребёнок первым узнает его, но Эм оно было неизвестно, как и женщина, которая именовалась эти словом. Впрочем, семья их была не слишком уж традиционной, совсем уж не правильной. Энн отстранилась от всего, в чём раньше видела единый смысл существования, и теперь могла неделями, месяцами не видеть дочь, и не стремиться увидеть. Её ничто не интересовало, жизнь Эммы так мало её занимала, как и жизнь других планет, миров, если таковые были, и были обитаемы.

Энн вдруг похорошела разительно, словно вернувшись в пору юности или в то время, когда только- только стала миссис Хауард, младшей. Когда Калеб видел её, весьма нечасто, она была свежа, блестели её глаза, похожие на глаза дочери, о которой она забыла и думать. Она порхала, была легка и, возможно, даже мила в беседе, как раньше. Но они не говорили, каждый поглощенный своим.

Она не страдала уже, как усвоил Калеб, потихоньку сама войдя в колею, но его страшило это. По всему выходило, она забывает себя и других и в чём-то другом находит себя новую. Она не помнила Эм, но точно начала забывать обожаемого до недавних пор Колина. Энн не надевала более черного, была неизменно готова рассмеяться и пошутить, вот только готовность эта утекала куда – то в другое русло, столь далекое от семьи, что Калеб знал…

Она полюбила снова, и, возможно, много сильнее, чем когда – то полюбила его самого. Её редкие выходы из дома, в основном на кладбище, стали выходами частыми и предвкушаемыми. Она готовилась к ним, тщательно и придирчиво и не оставалось сомнений, что там, на улицах Лондона, или в каком-нибудь тихом ресторане её ждали, целовали в щёку или даже в губы, а потом, после превосходного ужина, провожали, но не домой, а туда, где полнейшее уединение было союзником, советчиком, и где её, наверняка, утешали не разговоры.

***

Хауарду было всё равно. Хоть не хранящая верность, Энн возвращалась домой, к нему, тому человеку, что уже ей не принадлежал, но кого она наградила великолепным сокровищем.

Дочь, Эм намного важнее того, где проводит время, с кем пропадает его жена. Да и можно ли назвать Энн женой? Женщина, ещё носящая на пальце кольцо, но до каких пор? Хауард понимал, что долго продолжаться так не может. Рано или поздно, устав окончательно быть с тем, кто для неё безразличен, Энн, вооружившись, словно мечом, чемоданом и надев, как щит, плащ, уйдёт. Он и рад бы сказать, что она слишком задержалась около него, слишком долго держала оборону и, даже вознамерившись поначалу вернуть прошлое, но отказалась от этого, посчитав несправедливостью рождение Эммы, но останавливал себя, говоря, что тогда не видать ему было дочери.

Не проявляя ни благородства, ни жалости к ней, он мысленно готовил слова, что должен был бы ей сказать, отпуская. Возможно, стоило самому заговорить? О разводе? Но она не давала возможности улучить и минуты, вырвать её, разрушающую, у быстротечной предрешённой судьбы.

И Эмме исполнился годик…

***

26 апреля 1971.

Когда по всем законам счастья в первый день рождения ребёнка родители устраивают весёлую пирушку с подарками и гостями, Калеб, наконец, вызвал Энн на разговор.

В конце того первого года, который назавтра должен был влиться во второй, отец Эм, с неохотой оторвал от себя малышку- дочь, отправив её к родителям. Те обещали грандиозный праздник, вряд ли предполагая, чем он обернётся.

Когда Эмму забрали, а лёгкий щебет её неугомонной речи остался только эхом, Хауард поднялся в спальню жены, затем лишь, чтобы пригласить ту в гостиную.

Она пришла, и он предложил ей бренди, надеясь, что она не откажется с ним выпить. Энн присела в кресло, приняла стакан и пригубила. Довольно спокойно и с видимым удовольствием.

– Неужели за нас? – она приподняла бровь, глядя на мужа.

– Да! – он тоже выпил. – Но по отдельности!

– Что? Это что-то должно означать? – не поняла Энн Хауард.

Калеб пожал плечами.

– Ты, верно, хочешь, свободы? Ну, так я её дам, никогда не держал птиц в клетке!

Женщина выдохнула, и, заручаясь холодностью, спросила:

– Ты хочешь знать, кто он? – в ней явно пропала всякая скромность, потому что в голосе звучали чуть издевательские нотки.

– Меньше всего! – в тон ей ответил муж, не обманывая, но принимая её обман опять и опять. Почему и зачем?

– Я хочу, чтобы ты знал! Он прекрасный человек, понимающий меня…

– Я не устраивал тебя в этом плане, очевидно… Неужели я не делил, не стремился разделить твою боль? Я же знаю, как это горько, Энн… – он встал, отошёл от своего места. В нём вдруг ожила собственная неутолённая скорбь.

Но он сказал:

– Давно спишь с «прекрасным человеком»? – он хотел задать вопрос, который смутил бы её и насладиться тем, что ей стыдно.

– Может быть, полгода… – она выпалила правду и впрямь покраснев.

– Я – дурак! – усмехнулся Калеб. – Но, знаешь, я хочу, чтобы ты продолжала свои… приятные утехи… Но не убегая из моего дома, а потом возвращаясь крадучись… Хочу, чтобы ты была свободна всегда, всегда готова раздеться под взглядом того понимающего человека и лечь с ним в постель, отдать ему тело…

– Не пошли, Калеб! – вспыхнула его жена по закону.

– Почему нет? У меня сегодня праздник, если помнишь ровно год, как ты родила мне дочь…

– Ох…

– Быстро летит время, да? – усмехнулся мужчина, глядя женщине в глаза. – Ну, так устраивает тебя то, что я предлагаю? Развод оформишь ты, я виноват, я – негодяй, а ты просто много выстрадала, Эм со мной, а у тебя, заветная, свобода!

Энн, ошеломлённая, не знала, что и думать, а Калеб продолжил:

– Я думаю, твой любимый предложит тебе замужество…

А потом, отчаянно и искренне, добавил:

– Ты ещё можешь стать счастливой, Энни… Попробуй…

Он говорил, как прежде, голосом ласковым и нежным, добрым. Она всхлипнула, поднялась на ноги, поставила пустой стакан и вплотную подошла к мужу:

– Нееет, Калеб…

Она потянулась к его губам, живая, ждущая, близкая сейчас, но не навсегда, коснулась их поцелуем. Но Калеб не почувствовал ни вкуса её, ни жажды. Он замер – чужой под её напором, а губы остались безответны. Больше он её не хотел.

– Хочешь получить всё, Энн? Ничего при этом не потеряв? – спросил он, только она отстранилась. – Что ж… Попытайся…

***

Он бежал из дома, оставив её одну. Он не чувствовал ни ревности к тому, неизвестному, с которым теперь Энн разделяла ложе, ни желания бороться за неё, снова завоевать ту женщину, что была матерью его детям. Он даже не чувствовал в себе потребности вернуть в этот дом дочь.