Кричать на него – совсем уж последнее дело, но я больше просто не могу.
Не могу.
Не могу.
Сам уже толком не пойму, что делаю.
Как его успокоить, как?
Я – хочу – спать!
Но мне нельзя.
Укладываю орущего вовсю младенца обратно в кроватку и выхожу из комнаты. Миную коридор, гостиную, останавливаюсь на крыльце. Здесь так тихо и спокойно… Сажусь на ступеньку и закрываю лицо руками.
Что со мной не так? Не в состоянии успокоить такую кроху. Теперь вот бросил его одного, хотя так ему нужен!
Ему нужно чертовски много… а я устал быть нужным, устал!
Я хочу наконец выспаться. Сижу и сам всхлипываю, как маленький, как будто у меня там собственный младенец не заливается.
Не знаю, сколько я так просидел. Наконец входная дверь со скрипом отворяется, и я чувствую на плече мамину руку.
– Извини, – бормочу, хлюпая носом.
– Всем родителям бывает тяжко, – тихо говорит она. – Я его убаюкала, спит уже. Иди отдохни, малыш.
Я все еще для нее малыш, вот так.
Тащусь обратно в свою комнату. Кажется, только успел лечь и закрыть глаза, и вот уже пора собираться в школу. От усталости все тело болит.
Проверяю, как там Малой. Он мирно сопит в кроватке с соской во рту. Надеюсь, еще не понимает, что я ночью его бросил… Люблю его, клянусь, но иногда уже сил просто нет.
Наклоняюсь и целую его в лобик.
– Прости меня.
Пока он спит, глажу себе для школы джинсы Girbaud и красную рубашку-поло к белым кроссовкам Reebok. Косички придется спрятать под банданой. Раньше Лиза точно вышла бы из себя, если бы увидела, как они растрепались. Велела бы зайти к ней после школы, чтобы заплести по новой. А я бы с улыбкой ответил, что на это и был расчет.
Как же мне без нее плохо.
Малой еще спит, так что можно и позавтракать. Намешиваю себе тарелку хлопьев и поглядываю в телевизор, где идет повтор серии «Мартина»[7 - «Мартин» – американский ситком, который выходил с 1992 по 1997 год. Главную роль в нем сыграл комик Мартин Лоуренс.]. Может, взбодрюсь хоть немного. Ма стоит в дверях гостиной, натирая руки маслом какао. Без этого из дому не выйдет, следит за собой.
– Понимаю, как ты устал, Мэверик, – говорит она, – но сегодня уж постарайся. Первый школьный день задает тон на весь год.
Если так, остаток года мне придется неслабо помучиться.
– Да, мэм, – бурчу в ответ.
– Подтяни штаны как следует, чтоб трусы не выглядывали. Мало я их стираю, так еще смотреть на них!
Ма вечно это повторяет, а я жду, пока она уйдет, и вновь спускаю джинсы на бедра.
– Ладно, – киваю я.
– Смотри, на работу после уроков не опоздай! Сегодня первый день, надо показать, как ты ценишь доброту мистера Уайатта.
– Да понимаю я все, мам, что ты лекции читаешь!
Она упирает руку в бок и слегка наклоняет голову. Это значит «заткнись», и я затыкаюсь.
– Ты должен показать себя с лучшей стороны! – продолжает она. – Делай все, что он велит. Детские вещи уложил для миссис Уайатт?
Само собой, предложение миссис Уайатт сидеть с Малым я не упустил. Иначе пришлось бы отдавать его в ясли по соседству, а там сдерут гораздо больше.
– Да, все собрал, еще с вечера.
– Вот и славно. Попробуй в школе поговорить с Аишей. С глазу на глаз оно всяко лучше, чем по телефону, а тебе не помешает помощь.
Я опускаю глаза в тарелку, где кружатся хлопья. Ма явно намекает на то, что случилось ночью.
– Извини, что сорвался.
– Я уже сказала, Мэверик: всем родителям бывает тяжко. Зато ты теперь знаешь, каково пришлось Аише. С тобой ребенок две недели, а она ухаживала за ним в одиночку три месяца!
Я киваю. Теперь я понимаю, почему Аише надо было перевести дух.
– Заодно подумаете вместе, как его назвать, – говорит Ма, – раз уж тебе не нравится имя Кинг. А то сколько можно: Малой да Малой!
– Я уже вроде как придумал.
– Да ну? И как же?
– Наверное, скажешь, что это глупо…
– Если хорошо думал, то не глупо. Ну, говори же!
Я и впрямь долго ломал голову над именем. После разговора с Дре насчет Тупака сел и почитал про семерку, что она означает. Когда укачиваешь по ночам младенца, заглянуть в книжку – самое оно. Так вот, семерка означает совершенство, потому люди так ее и выделяют. И мне в голову пришла безумная идея.
– Как тебе имя Сэвен[8 - Seven – семь (англ.).]?
Ма хмурится.
– Хочешь назвать его цифрой?
– Вот видишь, я так и знал: скажешь, что глупость.
– Да не говорю я так, успокойся! Просто объясни мне, почему ты выбрал такое имя.
– Ну… семерка – священное число, символ совершенства. А среднее имя будет Мэверик. Все же говорят, он на меня похож, а раз так, пускай станет лучше меня – совершенным, идеальным Мэвериком Картером!
– Тогда точно никакая не глупость, – улыбается Ма. – Только обсуди сначала с Аишей.
– Обязательно.
Из комнаты доносится младенческий писк.
– Похоже, Боец наш проснулся, – говорит Ма.
Я вздыхаю: вечно он некстати.
– Голодный, наверное.
Бутылочку с молочной смесью я приготовил заранее, как и пакет с подгузниками, и одежду, даже маленькие кроссовочки Air Force 1, которые притащил Дре. Малыш будет просто загляденье, как и его отец.
Вот только запах в комнате восторга не вызывает. Я зажимаю нос.
– Вот же хрень!
– Не ругайся! – кричит Ма из коридора.
Нюхнула бы сама, не так бы заговорила. Наклоняюсь над кроваткой: малыш весь извертелся, а вонь исходит, ясное дело, из его подгузника.
– Мам, иди сюда!
– Что опять не так… – Она входит и тоже зажимает нос. – Похоже, у тебя проблема.
– Не поможешь?
– Подумаешь, обделался. Без меня обойдешься.
Обделался – мягко сказано, навалил так навалил.
– Ну ма-ам!
– Ничего, Мэверик, привыкай. – Она поворачивается и уходит.
Нашла время воспитывать!
Беру сына на руки… и чуть не роняю. Содержимое подгузника вываливается мне на рубашку, джинсы и кроссовки.
– Черт, чувак! – ору я. – Твою ж!..
Малой заливается во всю глотку, а меня сейчас кто бы самого успокоил.
– Ма-ам!
– Мэверик, сам разбирайся, мне пора на работу.
– А мне – в школу!
– Вот и поторопись.
Проклятье! Тащу Малого в ванную и купаю. Век бы не видеть этих подгузников и пеленок! Затем переодеваюсь в чистое, но гладить уже нет времени. Влезаю в новые джорданы – хотя бы обувка на уровне. Ма уходит, я укладываю Малого в автолюльку, закидываю за спину школьный рюкзак, хватаю сумку с детскими шмотками и, заперев за собой дверь, мчусь к соседнему дому.
Миссис Уайатт уже ждет на пороге. При виде меня смеется.
– Что, тяжелое утро?
Протягиваю ей люльку с младенцем и сумку.
– Да уж. Похоже, у него зубки режутся. Еще и весь перепачкался только что. Вот здесь запасные подгузники, влажные салфетки и одежда. Покормить не успел…
Она ставит автолюльку на крыльцо и берет Малого на руки.
– Все поняла, детка. Давай, беги в школу.
Я мнусь в нерешительности. С тех пор как у меня появился сын, мы ни разу не разлучались. До сих пор стыдно за прошлую ночь, когда я сбежал из комнаты. Вдруг он решит, что я бросил его, как Аиша?
– Все будет в порядке, Мэверик, – говорит миссис Уайатт.
– Окей… – отвечаю я, успокаивая сам себя, но сердце не на месте. Целую сына в лобик. – Все хорошо, папочка тебя любит. Пока-пока.
Миссис Уайатт машет его ручкой мне вслед. Не успеваю завернуть за угол, как они скрываются за дверью.
Как ни трудно было оставить Малого, теперь я чувствую облегчение. До самого вечера не надо думать о подгузниках и бутылочках и гадать в сотый раз, отчего он вдруг развопился. Свобода!
До школы идти пятнадцать минут. Прохожу мимо дома тети Ниты и дяди Рэя. На подъездной дорожке моет свою тачку Дре, а его питбуль Блю разлегся в траве на лужайке и наблюдает. Кузен уже пару лет как завел пса, но ни разу не выставлял на бои, как другие владельцы питбулей. Дре относится к Блю почти как к Андреане.
На урок я успеваю, можно минутку и поболтать. Блю замечает меня первым, лает и рвется с цепи, а когда я подхожу ближе, радостно прыгает вокруг.
– Че как, братец? – киваю Дре.
Он протирает окна полотенцем.
– Че как? Готов к школе?
– Да вроде как. – Отталкиваю пса, который встает на задние лапы и тыкается носом мне в карман. – Спокойно, приятель, сегодня вкусненького нет.
Дре окидывает меня взглядом.
– Погоди. Ты что, решил в первый школьный день явиться в таком виде? Знаешь, Мэв, мне доводилось слышать, что некоторые чудаки рубашку гладят, перед тем как надеть.
Да уж, умеют родственники наступить на больную мозоль. В этом с ними никто не сравнится.
– Забудь. Все выглаженное мне Малой утром обосрал.
Кузен раскатисто хохочет, почти как гиены из «Короля Льва».
