– Да… это… – замахал руками князь. – Ты на кого похож?
– А чем тебе моя личина не нравится? – обиделся домовой.
– Пужать годи… – князь сел на лавку и стал со всех сторон разглядывать домового. – Похож на не знамо что…
Домовой внешне напоминал человекоподобное существо с длинной нечесаной гривой волос. Казалось, он весь закрывается ими с головы до пят, оставляя прорехи в своей внешности для глаз и большого грушевидного носа. Роста маленького, очень юркое существо со времени его изгнания с Лысой Горы со всеми сородичами в жилища людские, приобрело все навыки скалолаза-прохиндея, способного появиться и исчезнуть сквозь самую маленькую щель или дырочку. Но что же так удивило Владимира? Впрочем, дадим ему самому слово:
– Игилушка, а че эт ты в таком виде?
– В каком-таком? – встрепенулся домовой.
– Раньше был о-го-го, а счас? На космы свои посмотри… Кто ж тебя так разодрал? Ты раньше даже с дружиной моей спорил, кто сноровистей и кто сильней, да кто летучей в драке… А счас? Весь обдёрганный, весь…
– Раньше я только со славянами бузил, теперь вот… языки осваиваю. Вот вышиванку, – поскреб себя по груди домовой, мотая головой, – пришлось украсть, за своего чтоб сойти…
– Да весь какой-то ты обдолбанный, убогий… – продолжал сокрушаться князь.
– Эх, Володюшка, куды мир катится? Кого только в Киеве теперь нет. Заглянешь к кому попугать-повеселить и не знаешь, на каком языке обматерить хозяев. Вот сего дня под утро схлопотал такое от веника, что и не сказать, не передать. А до этого че только ещё выслушать не пришлось. Ты память мою знаешь, передам дословно:
«– Питаю, як вихована людина, кто сало анулював?
– Запитай чого легшее.
– Дружина, востанне тебе культурно питаю», – подражая голосам собеседников, заверещал, загундосил домовой.
После этих слов князь насторожился и, пристав с лавки, стал очень внимательно прислушиваться к каждому слову домового. Домовой бесстрастно продолжал декламировать:
«– Тю, забув чи що де живемо? Кацапи ж кругом. У них i питай…
– А це що ще за чоловiк у тебе за спиною?
– Та сусiд зайшов ось i нiяк пiти не хоче Каже, що домовик.
– Та який домовик? Кобель це кацапський!
– Ех, був би хоч i справдi кобель. А то цiлий день одна самотня…
– Дура, заклопотана, ось хто сало вкрав?
– Стривай, я сама…
– Нi вже, я сам – в дупу його, в дупу. Щоб сало там у нього застрягло».
– Ну, что-нибудь понял, княже? Ох, и прилетело же мне, – огорченно вздохнул домовой. – А тут ещё твой Теодор повадился к моим бабам шастать. Интриган заморский…
– Ну, чего ж тут не понять? – нахмурился князь. – Дружина… Восстание готовят! Вовремя я с тобой встретился. И кацапы ещё какие-то у них тут. Бунт, значит, затевают! Ну, бывай, Игилушка…
– Погоди, княже, а звал-то зачем? – уныло спросил домовой, не услышав от князя даже сочувствия.
– Ах, да… – вспомнив, зачем ему понадобился домовой, остановился князь. – Ну, это теперь не главное… Хотя, Игилушка, по-быстрому только, а то вон какие дела в городе происходят. Игилушка, вопрос: а может такое быть, что бабушка моя временами воскресает?
– Ох-хо-хо, с твоей бабушкой и не такое станется! Молчу-молчу… – затрясся от страха при одном упоминании княгини Ольги домовой.
– Ты её видел, видишь ли где? – продолжал допытываться Владимир. – Когда видишь?
– Да она мне после того, что вытворяла, до скончания веков будет видеться! Она ж у меня вот где сидит, – ткнул себя пальцем под горлом, домовой, обиженный странными вопросами.
– Без обмана? – уперев руки в бока и нагнувшись к домовому, спросил Владимир.
– А то ж, обманешь тебя… – ответил домовой и на глазах князя надулся от недоверия к себе.
– Ну, бывай! – махнул рукой Владимир и заторопился к выходу.
– Бывай, княже, бывай, а с Теодором-то что делать? – взмолился домовой, трясясь от обиды.
– Потом, всё потом… Хотя, подожди-ка… подожди. Где, говоришь, семья эта обитает? – остановился Владимир у выхода и пощёлкал пальцами.
– Какая такая семья? – в который раз удивился домовой.
– Ну, этих хазаров… – нетерпеливо подгонял Владимир с ответом флегматичное существо, обиженное на весь белый свет.
– В предградье, княже. Будто ты не знаешь… – взмахнул домовой своей накидкой из паутины.
– Ну, не знаю, не знаю… где? – рассердился Владимир на домового.
– Ну как где… Там болотце было, так твой Добрыня за мзду невеликую им место для поселения отвел.
– На Добрыню не наговаривай – честнее него у меня помощника пока нет… – строго посмотрел на домового князь и поинтересовался: – А откуда они пришли?
– Кажись, всё-таки из Хазарии… – задумался домовой, рукой подперев чело.
– Во как! Мой папаня их в двери выпнул, а они, значит, в оконце полезли. И много их? – нахмурился Владимир.
– Хватает. На этом болотце столько своих курятников построили… – всплеснул руками-крыльями домовой и закрутился на месте.
– Каких ещё курятников? – развел руками князь. – И хде, в Киеве?
– Так они не из дерева избы строят. Из веток каких-то, коровьим навозом стены мажут, – остановился домовой и вперился дикими глазами в князя.
– Точно, хазары! Вот тебе и бунт! Изнутри, знать, хотят нас одолеть! – хлопнул себя по лбу ладонью князь.
– Так, княже, они как-то на хазар всё же мало похожи – голь перекатная. Вон, даже твои счетоводы дружинные тоже вроде иудеи, а их язык не понимают. Говорят, что хохлы это какие-то…
– Так, а девки у них? – облизнулся Владимир.
– Смачные, но пробляди, каких свет не видывал!
– Шо ж ты хочешь? Хазарки ведь. Знамо дело… Ладно, русичи мы! Справимся, – подтянув на поясе кушак, решил князь.
– Ой, княже, вряд ли. Они ж без всякого дегтя в жопу пролезут… Они уже сейчас киевлян родовых… приезжими обзывают.
– Найдём управу… Бунт, значит… – сжал губы Владимир. – Ну, я им не папаня! Всех изведу!
– Поскорей бы, княже… – засуетился домовой над бадьей с медовухой. – Княже, – сделав несколько торопливых глотков, он просящим тоном всё-таки успел попросить вдогонку: – Одной бадьи маловато… гости будут с Лысой Горы к ночи у меня! Добавь…
– Медовухи больше не дам! Самому уже не хватает… – отрезал Владимир, остановившись перед лестницей. – В горнице у ключницы найдёшь бочонок с хлебным вином нового способа. Возьмёшь его. От сердца отрываю!
Тут надо кое-чего объяснить. Именно благодаря домовым, их невероятно прочной памяти мы сохранили в точности свои предания, былины и сказки. Их уважению к фактам, событиям и календарям учиться и учиться и монастырским летописцам, и нынешним учёным.
С бунтом покончили быстро. Опыт был немалый у князя, и нрава он был решительного. Кудахтали бабы и девки, визжали дети, плакали старые, и шумела, кукарекала, визжала и лаяла на всякие лады живность. А вот мужские особи довольно кряхтели, натягивая портки на свои поротые задницы, каялись в ещё больших преступлениях против князя Киевского. Им добавляли ещё и ещё, пока князю не надоели эти странные преступники, вымаливавшие для себя всё больше и больше плетей для наказания.
– Они че? Че эт? Развлекаться вздумали?! Ну уж нет – у меня делов выше теремов! – разозлился Владимир и, пришпорив коня, рванул узду в сторону Чернигова – дань собирать с непокорных горожан. Хохлов по их искреннему желанию как следует много-много ещё раз выпороли, выселили из Киева, да и расселили их всех по окраине государства, подальше от приличных смердов. Курятники в Заградье отдали цыганам. Хохлы с отбитыми задницами могли утешатся только салом и вспоминать на все лады негостеприимный град Киев – столицу проклятых русичей.
Часть вторая
«В лето 7090. Поставиша город Земляной в Новгороде. Того же лета изыдоша коркодили лютые звери из реки и путь затвориша, людей много поядоша, и ужасошася людие и молиша Бога по всей земле; и паки спряташася, а иных избиша…»
Новгородская вторая летопись (запись 1581 года).
В отсутствие князя Киев погрузился в забытье, расцвел, похорошел бы, как девица на выданье, но нет, он же ведь столица! Потому, в отличие от городищ прочих, тут же пошли интриги. А тут ещё слух прошел о пропаже гостя (купца) из далёкой Персии. Поиски привели к дракам, так как искать пропавшего гостя стали не только у девок бесстыжих и вдов, но и у семейных, строгих нравом замужних киевлянок. Ой, сколько тайн открылось миру, сколько морд было побито из-за измен, а гостя так и не нашли. Потому постановили на вече по обычаю древней старины и по нужде нынешней дождаться князя и уж на княжеском суде решить, что делать с пропажей и найденными доказательствами семейных измен.
Вернувшись из Чернигова, Владимир стащил с себя пропахшую потом кольчугу и знаком подозвал к себе Добрыню:
– Добрыня, вот че мне в голову вскочило… А как бы нам сроднить наших смердов с этими хохлами?
– Княже, ты о чем то это? – встрепенулся Добрыня, прихлебнув немного медовухи из походной фляжки с деревянной пробкой.
– Добрыня, ты видел, как смерды Чернигова себя вели? Видел? Так и норовили тиуна ножиком пырнуть, дружинника заманить да и оскопить! – махнул рукой Владимир.
– Ну, видеть видел, и што из того? – пожал плечами Добрыня.
– Дурень, государственной выгоды не видишь! Хохлов порешь и сношаешь, как хошь, а они крепчают, а они… крепчают и песни горланят. Дюже спивают. С нашими смердами породним, и не будут ножик пихать в зад нашему тиуну или голову за тыном дружиннику отрывать! Будут песни спивать! И стриги там с них подати, какие пожелаешь!
– А как эт… – зачесал бороду Добрыня, пытаясь, что-то понять из речи князя. – Да просто, Добрыня, – нахмурился Владимир. – На постой на окраину отправим богатырские заставы, гарнизоны добровольцев-иноземцев, а мужиков-хохлов в леса пошлем – грибы собирать! После грибов – по зимникам да на лесоповал зашлем, когда сокодвижение в деревах остановится. Пущай лес заготавливают для Киева. Им всё равно брёвна не нужны. Ветки пусть для своих мазанок задарма, без податей берут. Я им дарю. Я не жадный. Горбыли, ветки им, халупы свои строить, бревна для жилья в Киеве, ну и дрова на зиму. А баб с девками на помощь ратникам – границы стеречь.
– Смердов… – хмыкнул Добрыня.
– Че «смердов»? – гневно прищурился князь, поправляя на себе пурпурную рогожу, подаренную ещё бабкой Ольгой.
– Смердов жалко – свои ведь. Племя наше… А тут такое… – вздохнул Добрыня.
– Добрыня, ты че, хочешь вечно с кольчугой да со щитом, с булавой подати собирать? Не надоело? С хохлами смердов наших скрестим – их потомки сами приползут стремена дружинников лизать. – Ну, с этим ещё разберёмся. А шо там за шум в Киеве?
– Суд просят… – буркнул Добрыня.
– Глашатаям скажи, чтоб покричали – суд завтра будет в предградье, а заодно посмотрим, как дела идут в корчмах, – ссбрасывая с себя кожаные ремни перевязи, решил Владимир и тут же уточнил: – Скоко их уже в городе?
– Стока… – протянул к князю ладонь со сжатым большим пальцем Добрыня.
Князь подошел к двери горницы и, распахнув её, призадумался:
– Четыре… Не маловато? Прибыток надо посчитать… Ну, иди отдохни, да и мне пора, – с этими словами Владимир перехватил за длинные косички пробегавшую мимо девку и вмиг завалил её тут же на пол, судорожно задирая длинный подол на голову счастливицы. (Ну, князь – он князь, уважаемый читатель, да и времена тогдашние…)
– Кто здеся? – приподнявшись над девичьим обнажённым телом, поинтересовался Владимир и огляделся по сторонам. – А, это ты? Автор хренов… Пиши-пиши, да не наговаривай! – и с силой пригвоздил девку к небрежно оструганным доскам пола. Добрыня покачал головой и затопал к лестнице.
– Ой, батюшки-светы… – охнула девка и с радостью в голосе зашептала: – Княже, занозы ведь на жопе будут! У всех… де-е-евок за-а-а-нозы… потом выта-а-а-а… скивать при-и-и-ихо-хо-о-о-дится…
А князь знай себе в ответ только мычал по привычке.
Хм… Если всё так и было (а так оно и было, клянусь бородой и рогами Перуна!), то все мы, все – рюриковичи… А князь Владимир – отец, нет, равный Адаму родитель народа.
…Киевляне, удобно устроившись на своих коленях, бунтовали. Челядь князя гурьбой и криками дружно приволокла от городских бревенчатых стен помост и устлала его льняными полотнами. Перед ним, угрожающе постукивая мечами о щиты, встали в ряд дружинники. Владимир спешился с коня и по приставленной лестнице взобрался на помост. В центре его уже возвышался трон на высоких подставках. Князь запрыгнул на него с помощью Добрыни и Путяты и уселся, озирая через головы толпу дружинников, стоящую на коленях.
– Шо, опять бунтуем? – раздался громкий голос Владимира над притихшей площадью.
В ответ киевляне загудели, зароптали, в общем, повели себя, как есть, настоящими смутьянами. Владимир хмыкнул и дал отмашку рукой – по головам и спинам недовольных засвистели плети. Наведя порядок, князь обратил свой сумрачный взгляд на толпу иноземцев, выделявшихся своими нарядами и стоявших позади киевлян. Ими как бы предводил Прокопий, что вызвало удивление у князя. Прокопий делал какие-то знаки, чтобы привлечь внимание князя, но Владимир с недовольным видом в ответ покачал головой.
– Так, – грозно продолжил Владимир, – по очереди и не галдеть! Говорить по одному. Вот с тебя и начнём! – ткнул он пальцем в невысокого, но очень пузатого, взъерошенного киевлянина, которого держала за шиворот его жена:
– Княже, родненький, этот гад обзывает меня незнамо как! – затараторила жена. – У меня под полатями с этими, – она махнула свободной рукой в сторону иноземцев во главе с Прокопием, – меня, честную! Весь подпол перевернули, полати… А што там искать? Кричит, шо дети все не его… – не переставая тараторить, она трясла, как грушу, мужа, не очень виноватого с виду и порывавшегося стукнуть её кулаком или ногой.
Владимир сморщился и стал думу думать под всхлипы мужика с бабой. Дружинники с любопытством, не поворачивая голов, косились на супружескую чету. Владимир с мрачным видом оглядел толпу:
– У ково ещо такая ж беда случилась?
Толпа поднялась с колен и попыталась было рвануть к помосту, но дружинники были начеку и щитами и ударами мечей плашмя успокоили её. К ним на помощь подоспели десятка два конников, которые помогли оттеснить людей и навести порядок.
– У всех, што ли? – громко, со вздохом произнёс князь, стряхивая с себя какого-то жука.
– У всех… – гулко вздохнув, согласилась площадь.
– Так… – принял решение Владимир. – Тогда вот шо: с баб по пять кун, с мужиков по три куны! И расходитесь по делам…
– Батюшка, батюшка, разор, разор полный! – взвыла площадь.
– А че ж вы хотите?! – с трудом перекричал толпу Владимир. – Таким постыдным делом меня, князя, от дел великих совращаете! Я шо, в ваших портках прибираться буду и в порядок срам ваш приводить?
– Так по миру ж пойдём! – заплакали, крепко обнявшись, мужик со своей бабой, вмиг забывшие взаимные обиды.
– Вот гляньте, люди! – показал рукой Владимир на примирившихся супругов. – Жили – не тужили и не ценили покой в семье! А счас… по миру, по миру побредут!
Люди зарыдали, оплакивая свою долю и поддерживая возгласами пару. А князь, хитро улыбнувшись, по-доброму, по-отечески продолжил:
– Ладно вам, добрый я сего дня! Плату за работы в стольном граде знаете? Знаете… Не буду я брать с вас серебром, отработаете так за наказание, – толпа, ошалев от радости, забурлила. – Тихо всем! – заорал князь. – Построите в граде стольном капище. Перуново капище! Отработаете! Игоша, – обернулся Владимир к своей челяди, ища глазами своего казначея, – не пускать никого с площади, пока всех не отметишь, чтоб не было соблазна бесплатно улизнуть!
Второй полк дружинников бегом пустился оцеплять площадь. Постепенно люди с площади под их натиском переместились к городским воротам, где Игоша, приговаривая «и не вздумай смывать – соседи подскажут!», стал метить обреченных горожан кисточкой, макая её в небольшое ведерко с красно-бурой краской. Владимир привстал с трона и знаком подозвал Прокопия с его иноземцами.
