– Не кипятись, внучек! Не кипятись. Православие – дело тонкое, на всё согласное! Не надо, не надо на крестах присягать да клятвы давать. Не надо, – лукаво улыбнувшись строптивому внуку, заговорила уже по спокойней «бабушка». – Ну, если кто захочет… Это католики, будь они неладны, крест куда ни попадя суют! Наш крест только для молитв. Так что успокойся сам и успокой разбойников своих. А святость – дело наживное… Девок своих можешь и не разгонять…
– Вот-вот, и я про то же. Куда я без девок – жить-то как охота… – и лукаво улыбнувшись, тихо прошептал: – Бабушка, а Олеську свою отдашь мне?
– Православие прими – отдам, – усмехнулась «Ольга». – Только где она сейчас?
– Дак прячется в Муроме…
– И что ж? Руки коротки? Отправь людей, пусть привезут. Ей уж давно замуж по возрасту – засиделась в девках. Сколько ей уже? Лет шесть было, когда я… померла?
– Да вроде того… Так она твоим именем от меня отбрыкивается… – вздохнул Владимир.
– Разрешаю, так и передай, – суровым тоном решила «княгиня».
– А эту, как её… Людям милую… А-а, Людмилу! Отдашь?! – подмигнул «бабушке» князь и сжал бороду в кулак.
– Да отдам тебе всех девок, кого ни попросишь. Ты веру прими! – раздосадовано ответила «бабушка». – Хоть с девками, хоть без них, ты к Богу, к Богу иди!
Князь перестал бередить бороду пальцами и задумчиво произнёс:
– У нас уж больно вера и вправду неразумная… Крови, крови требует много. Хорошо, людишек в жертву перестали приносить. А то с кого дань было бы собирать? С черепов или волхвов? У них отберёшь, как же… Ты вот тоже древлян к покорности привела, да дань потом не с кого было собрать…
– Внучек, я с древлянами разбиралась по-христиански: без крови, токмо по любви человеческой. Узнав, что древляне меня замуж сватают за охламона какого-то, так сразу же без крови догадалась голубей и воробушков всяких использовать. Им крылья мазали воском, и с греческим огнём зажигалки всякие, и потом… Не думай о своей бабушке так плохо, посылали их, пташек божьих, на волю! На волю, ты слышишь? А то, что город их сгорел, – на то воля Божья. Птички ведь к насиженным местам возвращались. Так же и со всеми славянами поступить надо. Позолоти им крылышки воском да смолой горючей. Завтра же оставшиеся в живых прибегут к попам, а там ты – на троне, с державой, со скипетром в руках вразумишь этих недоумков Святым Писанием! Недовольных – на дыбу! Да так, чтобы живые завидовали мёртвым! Но без крови, без крови… – поучительно грозя указательным пальцем Владимиру, выговорила сокровенное «княгиня».
– Бабушка, уж больно строго получается! – одобрительно хмыкнул Владимир.
– Не строго. С нашими христианами эти проклятые язычники в Риме что только не творили… Скармливали диким зверям, на столбах распинывали, заживо в землю закапывали. В самый раз отплатить. Власть добрая этих людишек скотами делает… Неблагодарными. Людишки власть бояться должны, – скрестив ладони на груди и закатив глаза, перешла на певучий слог «княгиня».
– Да как их… Они все грамотные, учёные… Письма дуг дружке пишут… – скривился лицом от нужды вспоминать, каким народом ему приходится править, Владимир.
– И я о том же. Грамотность – она к строптивости ведет, к неповиновению. А ведь скоро они себя ровней с нами считать станут. Если уже не считают. И где будет тогда твоя власть? Общиплют тебя, как куренка, и голову свернут. Взял власть – думай, как других её уважать заставить. А с грамотностью священники справятся. Им она тоже поперёк горла. Люди отвлекаться от работы на тебя ни на что не должны. А какие свои заботы пусть решат сами, но с твоего согласия. Ты должен быть их главной заботой. Грамотные люди и одного бога не уважат, а уж когда их сонмища… Когда всех и не перечислишь, ещё и выбор какой… Какого вот выбрать для уважения из них и для чего, по какому такому случаю? Один Бог нужен, один… Один Бог и один князь… – воздела вверх правую руку «княгиня». – Один Бог и один князь!
Призадумался Владимир Святославич. Призадумался… Затем воскликнул:
– Всех, кто против – на кол! Барахло всякое, дома супостатов – в казну! Веру новую вколотить надо в этих грешников, хоть через что, но вколотить! Капища поганые долой!
– Согласна, Володенька, согласна. Но, вначале ты прими веру… – исподлобья посмотрело на «внука» странное видение.
– Да далековато до Царьграда добираться… – покачал головой Владимир.
– А зачем до Царьграда? До Тавриды ближе будет, а там и церкви найдутся настоящие. А то здесь, в Киеве, одни домовые часовенки просто. Срам, а не церкви. А по такому случаю надобно людишек уважить и принять веру, как князю, как князю подобает! Поезжай в Тавриду. Христиан там много. А церковь там какая! – покачала головой «бабушка», всем своим видом выказывая восхищение. – Наведайся в Корсунь… – поучительным тоном произнесла «княгиня», заглядывая в глаза Владимиру.
– Да тоже неблизко… – поежился Владимир. – Обязательно церкви? Ну, был князь Олег в Царьграде и шо? Щит приколотил к их вратам, плюнул и вернулся. Мы шо – дикари? Церкви… Лепота!
– Как за девками да за бабами, так… – осуждающе покачала головой «бабушка». – Эх, ты…
– Так то ж дело такое… – похлопал по заднице любимую «бабушку» князь.
– Какое такое? – поморщилась княгиня. – Сколько ты уже детей наплодил… А кому ты власть оставишь? Вас всего-то трое было, а как оно вышло? Одного ты брата просто порешил, а с другим как-то… Жену евонную уже на последних сроках с таким-то животом да на глазах матери с отцом снасильничал… Помолчи… – окинув строгим взглядом внука, «Ольга» угрожающе показала пальцем на потолок. – Ребёнка не тронь – прокляну! А с мамашей его, Рогнедой… Вот тут подумай. Дай понять людям, что ты так себя вел, когда был язычником. Ну, изнасиловал беременную… Ну с кем не бывает? Мужик ты али не мужик? Ну а то, что она уже с пузом была, так это для князя грех невелик. А вот станешь христианином, и всё это забудется. Потому что Бог, наш Бог, он милосердный. Он простит… Грех твой не просто простит, а снимет его с твоей души. Как будто его и не было вовсе. Станешь христианином – бери в жены дочь, а лучше сестру басилевса. Глядишь, и Царьград в приданое… Если не ты, то кто-то из ваших детей сам станет басилевсом. Сколько раз говорить? Ну, уж всяко Киев сравняется если не с самим Царьградом, то с Римом. Должон, должон…
Владимир призадумался. Положение власти в пока ещё не устоявшемся государстве было шатким, непредсказуемым. Надо было соглашаться с бабушкой. Бабушка, она такая – не подведет и выручит по-всякому. «Ольга» вышла, оставив на столе пироги с ягодами. Владимиру стало не по себе: он с детства боялся лакомств от бабушки. Он хорошо помнил, как от медовухи иль от таких же пирогов с ягодами корчился в предсмертных муках не один боярин или князь-сосед под внимательным взглядом радушной и приветливой бабушки…
Падал снег. Летом? Нет, падал с высоты гусиный пух, вздымаемый от ударов палками двух смердов по разостланному на земле засохшему под солнцем покрову из гусиных перьев. С середины лета делали не только съестные припасы на долгую зиму, но и увеличивали благосостояние князя Киевского одеждами, обувью, утварью и по царьградской моде постельными принадлежностями. Вот и готовили пух для перин да для подушек. Рядом со стегальщиками перьев пороли скоморохов и провинившихся дворовых. Многие из дворовых именно тогда обрели свою дворянскую родовую честь. А скоморохи с пылко отодранными задами и горящими от слёз глазами постигали неведомые ещё азы и каноны искусств. Флегматичное солнце заката удлиняло тени и ускоряло наступление прохлады лёгким ветерком. Князь щурился, глядя с лестницы на стоявших внизу провинившихся, которым он ещё не определил наказания. Среди них был человек в греческом чёрном одеянии и несколько трясущихся от страха людей.
– Ну и че? – громко обратился к ним Владимир. – Вы ково надуть хотели? Ты вот кто? – указал он пальцем на грека.
– Странник я, – развел руки и поклонился князю грек. – Людей и мир смотрю…
– Ишь ты. Ты этих знаешь? – показал рукой на остальных Владимир.
– Самозванцы это… Ложью да паскудством людей смущают… – ответил грек.
– Так… – задумался князь, оглядывая притихших людей. – Так, так… Этово… смелого, который с остальными шептался, шептался и дошептался, и знать их счас не пожелал, завтра вздернуть в предградье на потеху людям честным! Этово прозревшего, этово шустрого калеку и вон тово огретого лихоманкой и выздоровевшего от пинка, и тех двоих – бородатую бабу на сносях да с тремя сиськами и еёново вьюношу горбатого, шо от горба от одной оплеухи избавился – к скоморохам! Одной породы твари…
– Ты не посмеешь, княже! – попытался вырваться из рук дружинников, схвативших его, грек. – Я – человек базилевса!
– Повесить сейчас же! – ответил ему Владимир, презрительно улыбнувшись в бороду.
Да как-то неудачно закончился назначенный день для явления чудес православной веры. Прокопий, который подсматривал за судом из-за угла перехода на втором ярусе терема, нервно заламывал до хруста и скрипа пальцы и обреченно вздыхал. За ним и за судом внимательно сквозь щель наблюдали две женщины. Когда дружинники увели грека, а мошенников челядь пинками и оплеухами погнала в сторону двора, где взвизгивал и извивался под ударами плетей последний скоморох, женщины улыбнулись друг другу и исчезли за потайной дверью. Остальные скоморохи – предки нынешних лицедеев и журналистов – вслух пытались прочесть и исправить вирши и поговорки, так не понравившиеся князю. Мельчайший гусиный пух покрывал их поротые задницы, обеляя и облагораживая их в глазах потомков.
После вечерней трапезы, где князь с гостями вволю напотешались, вспоминая представление во дворе, ему как никогда захотелось увидеть бабушку. Но… не удалось. Прошел день, за ним ещё несколько. Грека уже дня через два сняли с виселицы и спустили поздним вечером с обрыва в воды Днепра. Князь как-то подзабыл странное представление, на котором после плясок и песен скоморохов вдруг появился со своим странным речитативом и непонятными обещаниями этот самый грек, и следом за ним больные и сирые. Но не знал никто, что тогда, в день представления, под самое утро, растолкав своих полусонных девок и выбравшись из-под них, князь вынужден был отозваться на встречу с домовым. По тому, как яростно шумом и уханьем привлекал Игил к себе внимание, князь понял, что дело срочное.
– Ну, че тебе? – зевая, спросил домового Владимир.
– Сегодня, княже, ты повеселиться удумал? – уйкнул домовой.
– Ну, да, не все ж заботы да хлопоты переживать… – ещё раз широко зевнув, отозвался князь.
– Княже, тут сородичи припёрлись…
– Медовуху не дам! – отрезал Владимир. – Вон брагу бери, што осталась…
– Погоди, княже, и медовуху дашь, и хлебным вином одаришь. Слушай сюда, там дом есть, куда гость пришел странный из Царьграда, – зашептал домовой.
– Шо из тово? – почесал свою волосатую грудь Владимир.
– Собрались там вечор и сиднем сидят до сих пор. Спать почти не ложились. Дело против тебя затеяли…
– Так… продолжай, – насторожился князь.
– Грек этот главный, а ещё там девка бородатая на сносях и с тремя сиськами, с ней горбун, вьюноша. Но никакой он не горбун. Заместо горба пузырь у него. Веревочку отвяжет – и горба нет. Ещё там есть с падучей слепой, шо ночью лучше нас с тобой видит, – вкратце изложил домовой пересказы своих родственников.
– Понял. Дурить хотят? – скрипнул зубами Владимир.
– Да нет, обзывают они это чудесами во славу веры. Во как! – развеселился домовой.
– Так… Игилушка, а бабушка моя… с ними? – с подозрением в голосе спросил Владимир, отряхивая с себя паутину. – Где ж тебя носит? Всю паутину в городе собрал.
– Не-ет, княгиня здесь шастает. Она ж из ночи по потайным ходам приходит. Даже меня страх разбирает, – не обращая внимания на недовольство князя, продолжил Игил. – Грек этот со вторым базилевсом дружит. Не с тем, с кем ты сам дружбу завёл, а с его врагом – с вражьим базилевсом. А княгиню…
– Шо княгиню? – вглядываясь в темноте в домового, спросил Владимир. – Отвечай!
– Извести они её хотят… Этот враг прислал своего грека, шобы узнать, правда ли, шо дух княгини здеся блуждает… – завывающим голосом протараторил домовой.
– Вона как… – прищурился Владимир, нервно поглаживая бороду.
– Да, приказано ему опорочить её и сжечь тело, в которое она вселяется, – перешел на сбивчивый шёпот домовой.
– О как! – заметно расширились глаза князя даже в такой темноте.
– Вот так. С тебя три бадьи медовухи и бочонок тово вот вина прозрачново… – вкрадчивым шёпотом попросил домовой и подобострастно заглянул князю в глаза.
– На, держи вот верёвку с крючком. Медовуха спрятана в чулане за курятником… – сняв со стены моток верёвки, протянул домовому Владимир.
– Я туда не полезу – там всё этим… ладаном окурено. Даже клопы слиняли! – захлопал мохнатыми руками домовой.
– Молчи. Сверху там какой-то дурак лаз оставил открытым. Над лазом ладаном не пахнет – высоковато. Вонь эту в окошко тянет. Сам проверял. У бадей, у них крышки закрыты крепко, ну, крючком там подцепишь за ручки. А бочонок… не знаю, сделай невод какой-то. Накинь на бочку, опрокинь её и заверни в сеть, потом крючком цепляй и тащи.
– Ой, утром крику будет… – заволновался домовой.
– Будет, будет. Ротозеев на порку пошлю. Вали…
– Спасибо, княже, только за княгиней присматривай – её со свету ещё раз сживут. Тебе одной её смерти не хватило? – прижав к себе моток верёвки, прогундосил на радостях Игил.
– Иди. Я знаю, шо делать.
Владимир потянулся после ухода домового и вернулся на ложе, в круг сладко сопящих полуприкрытых девок. Тихо булькала ночь крупными, но редкими дождинками в лужах, солнце нехотя, как и полагается под конец лета, тащилось сквозь туманы над Днепром и верхушками уцелевших от порубок сосен на берегу реки. На коньке крыши княжеского терема появилась Мурка, измученная жарой больше, чем любопытством и обожанием от людей. Она задрала голову от невыносимости жизни со своим постоянным супругом Васькой и жалобно мяукнула. В ответ она своим тончайшим слухом уловила жалобный хоровой писк своих новорожденных котят и замерла, взвешивая свои кошачьи обязанности со своими стремлениями к свободе. Выбор был сделан. Мурка деловито облизалась и неспешно пошла обратно, проклиная своим мяуканьем свободу, которой природа наделила котов, но которой запретила пользоваться кошкам.
Под крышей на переходе стояли два человека и прислушивались к кошачьим жалобам. Эта часть терема, казалось, насквозь пропахла ладаном. Его стойкий тяжёлый аромат исходил из нескольких масляных светильников. Фигура женщины была прижата к стене мужчиной. Он оторвался от её шеи и спросил:
– Ты знаешь, что произошло на прошлой неделе?
– Ты про чудеса и виселицу? – усмехнулась Амалия.
– Тебе его не жалко? – удивленно насторожился Прокопий.
– Нет, не жалко. Нельзя вести двойную игру, особенно тогда, когда дело подходит к концу. И в нашу пользу. Пришлось пожертвовать им. Потеря небольшая, зато наш базилевс оценит нашу игру.
– А наши актеры? – погладил себя по щеке на месте комариного укуса Прокопий.
– Кому эти фигляры нужны? Даже князь не стал об них руки марать. Они ничего не знают. Пусть живут на потеху зевакам. Ну, ладно, иди. Скоро мой выход, – прошептала Амалия, – а то мать устала притворяться его бабушкой.
– Когда мы встретимся? – отпустив девушку, вздохнул Прокопий.
– Не знаю. Князь… Я ему девок набрала, но он ими быстро пресыщается. Там у купцов есть что-то подходящее?
– Попробую узнать, – задумался Прокопий.
– Набери ему парочку чернявых для разнообразия, он меня и отпустит на день, на два… – уткнувшись головой в грудь Прокопия, прошептала Амалия. – Нам нельзя слишком часто встречаться. Этот князь непредсказуем.
– Рабынь я попробую купить завтра же. Есть у меня один купец на примете. Пройдоха, конечно, но дело знает. Подберёт что-нибудь… – гладя Амалию по голове, прошептал Прокопий.
– Сундук… сундук на месте? – встрепенулась вдруг Амалия, вспомнив вдруг что-то важное для неё.
– Красный? – уточнил Прокопий.
– Да, – кратко ответила Амалия, отводя глаза в сторону, как бы ещё что-то припоминая.
– Зачем он ему? Там же мусор какой-то… – недоуменно спросил Прокопий.
– Это его детские тайны, а не мусор. Хорошо, что моя мама знала про него и знала, что внутри лежит, – объяснила Амалия, прижимая к себе Прокопия.
– Так, когда же мы всё-таки встретимся? – вопрос Прокопия остановил девушку.
– Не знаю пока. Но встречаемся только в этой части терема. Я тут, – усмехнулась Амалия, – ладана не жалею. И почему эта нечисть так его боится?
– Но ты же нашла с ними общий язык? – улыбнулся любовник.
– Нашла… Нашла место, где они в дневное время прячутся от людей. Пару раз помахала там ладанкой. Они сразу все взвыли и… теперь послушные. Им же тоже отдыхать и прятаться где-то надо… – заулыбалась Амалия. – Даже поручения выполняют, лишь бы я оставила их в покое. Вон как они сдали князю нашу идею с чудесами…
– Давай прощаться, светает… – вздохнул Прокопий и слился в долгом поцелуе с любовницей.
Во дворе началась суета: загонщики уговорами и криками разгоняли медведей по клетям, после них, ворча, появились дворовые с метлами и носилками, потом затопали, забрякали корытами и ушатами скотники и птичники. Начавшийся день вначале по привычке подгонял людей с их делами и заботами, затем с полуденным солнцем повернул людей на бока. После краткого отдыха суетливость уступила место неспешности и усталости людей и животных. Князь после вечернего застолья уже привычно озирался, ища глазами признаки появления своей бабушки. И в этот раз ему повезло. Прямо на пороге опочивальни вместо обычно ждущих его девок стояла «княгиня Ольга». Она повернулась и вошла в опочивальню… сквозь закрытую дверь. Князь остолбенел, потом встряхнул несколько раз головой и, собравшись с духом, подошел к двери. Дверь… была заперта. Он толкнул её, потом, опомнившись, отодвинул засов и открыл её. На лавке под окном сидела с безучастным видом «бабушка».
– Бабушка? – держась за сердце, спросил Владимир.
– Здравствуй, Володенька, прощаться пришла… – подняла глаза на Владимира грустная одинокая женщина.
– Как так? – встрепенулся Владимир.
– Время вышло… Возвращаться мне в свою домовину пора! – шумно вздохнула «бабушка».
– А што сделать, шоб ты вернулась навсегда? – спросил Владимир с нотками отчаяния в голосе и взял её за руку.
– Уже никто ничего не сделает. Я начинаю терять земное тело и, как видишь, прохожу сквозь стены и закрытые двери. Пора мне… – сокрушенно покачала головой «княгиня». – Принял решение?
– Пока… как-то… – уклончиво сказал Владимир. – С богами то мне понятно, но шо делать?..
– Что тебе ещё непонятно? – наклонив вбок голову и смотря перед собой, перебила его «бабушка».
– Да с этими всеми… домовыми, лешими, водяными. С ними-то шо будет?
– Домовой… – усмехнулась «бабушка» и пристально взглянула на Владимира.
– Ну, да… – развел руками Владимир. – Шо нам с домовыми делать? Их в демоны али в святые записать? Ну, этот… Поп, вроде, ну, шо в городе всех вере учит, тоже не знает.
– Много их у тебя? – вздохнула «княгиня». Она сложила свои узловатые руки на колени и Владимиру, глядя на них, стало нестерпимо жаль и себя, и её.
– Так домина разрастался – он один не справлялся, вот и наплодилось домовят немерено. А по городам да весям их скоко… Шумные больно, – нахмурился Владимир. – В дела людские лезут, подворовывают. Но свои ведь, жалко. Привыкли мы к ним. А твоя вера их не жалует…
