– Да пусть себе озорничают… – оправив подол, улыбнулась «бабушка» Владимиру.
– Ну, тогдась, дождусь этих… ну, как их?.. – Владимир, пытаясь что-то вспомнить, пощёлкал пальцами.
– Посланцев? – подсказала «бабушка» тихим голосом.
– Вот-вот, и… решим! – твёрдо закончил Владимир, крепко сжимая кулаки.
– Ну, я пошла, Володя, не подглядывай. Проклят будешь… – с этими словами «княгиня Ольга» подошла к выходу, протянула руку, погладила его по голове и исчезла в тёмном проеме двери. Владимир сам не понял, сколько он простоял, как заворожённый, пока не вернулась Амалия. Она удивилась, провела несколько раз рукой перед лицом князя и прошептала ему непонятные слова. И только тогда князь очнулся и, ничего не спрашивая и не объясняя, потянул её в постель.
Вскоре перед детинцем с требованием открыть ворота остановился всадник. Ворота открыли и впустили его во двор. Ещё немного погодя, навстречу гонцу вышел князь и кивнул ему. Гонец лихо спешился и передал ему котомку, из которой князь достал дощечки с замысловатыми зарубками, перечитал их и знаком отпустил гонца. К князю уже подходили воеводы и бояре:
– Ну-ка, где этот Вольга запропастился? – спросил Владимир Игошу.
– Да в баньке после дороги долгой отмывается… – ответил казначей.
– Хорошо, как отмоется – сразу ко мне! – согласился князь и, обеспокоенно посмотрев по сторонам, спросил: – А толмачей хватит?
– А зачем они? – удивился Игоша. – Вольга мне сказывал, шо они во время пути усердно, ай как усердно, нашу речь учили. Сказывает, шо говорят теперь не хуже нашего.
– Ну и ладно… – склонил в раздумьях голову Владимир.
Веру решали менять без суеты: перестраивались хоромы княжеские, строились стены каменные, мостились улицы досками, дел всяких было невпроворот. Потому ранним утром, несмотря на порывы ветра, предвестника осени начальной, поставили шатёр у речки недалеко от общей бани и позвали на смотрины вестников разных богов. Князь с Амалией, разодетые в шубах, сели на помосте на лавки, покрытые овчиной, и ноги им челядь укутала в мешки из медвежьих шкур. Дружина сугревалась казенным хлебным вином, но в меру – зашатался воин от лютого, пронизывающего все кости озноба, сразу же ему черпак с хлебным вином. И стоит потом богатырь с выпученными глазами, держась одной рукой за щит, а другой за непотребное место, пока виночерпий не пронесёт мимо его рта следующую обещанную порцию. Мужество и стойкость временно восстанавливалось.
Перед княжеским взором предстали четыре посланца: от иудеев, ислама, католиков и на носилках меховых, в ризах парчовых, подбитых и отороченных лисьим мехом, православный пастырь. Носилки несли отроки в овчинных тулупах, обутые в меховые сапоги. Квартет вестников разных вер, слегка посиневший, с замёрзшими носами, замер перед искушением потусторонних сил. Затянувшееся молчание прервал слегка задумавшийся Владимир:
– Шота-то не очень их боги любят…
– С чьевье ты фсьяль? – поправляя упругую грудь под горностаевой накидкой, удивилась Амалия.
– Да они вон как счас мерзнут – осень только-только намечается, а што зимой делать будут? – недовольно покачал головой князь и натужно высморкался, проклиная про себя туманную сырость со стороны Днепра.
– Спрьяшивай… – меланхолично посоветовала Амалия.
– Ты… – указал пальцем Владимир на мусульманина. – Чем твой бог хорош?
– Один Аллах и пророк его Мухаммад! – затоптался на месте непривычный к утреннему холоду славянского ещё пока лета мусульманин.
– Че, других богов накладно иметь? – удивление князя вызвало слегка заметную настороженность у Амалии.
– А зачем они нужны? Хочешь ли ты, князь, сидеть один, как сидишь, или сядешь, а рядом будут орать и тебя перебивать другие – равные тебе князья? – развел руками мусульманин.
– Да я их удавлю… А с девками у вас как? – пригнувшись, чтобы взглянуть поближе в глаза посланника своей веры, спросил Владимир.
– Аллах не против, если у тебя будет четыре жены… – показал на пальцах имам.
– Погоди, всего… всего четыре девки? – вытащив руку из-под шубы и загнув большой палец, с недоумением посмотрел на посланца Аллаха Владимир и явным недовольством взглянул на остальные растопыренные пальцы.
– Княже, – дробя от холода звуки зубами, ответил имам, – так если тебе разонравятся эти четыре женщины, – г-г-говоришь и-им трижды «талак, талак, талак» и-и… всё. Т-ты свободен! Б-бери с-себе ещё четыре женщины. И так много, много раз. А ещё ты можешь взять наложниц и временных жён. Ско-о-о-лько хочешь.
– Слушай, Амалия, а мне ислам нравится! – с восторгом на лице хлопнув ладонью по своей коленке, повернулся к женщине Владимир.
– Мы иещьё не слышальи дьругих! – ответила Амалия и, закусив губу, и с лёгкой обидой на лице отвернулась от Владимира.
– Согласен, – подмигнув имаму, прошептал ей на ухо Владимир. – Кто следующий?
– Я, княже, кхы-кхы… – как можно более вкрадчиво отозвался раввин, обладавший невероятным слухом.
– Ну, а у вас как по бабам? – обвалился в его сторону Владимир, поудобней устраиваясь на ворохе меха.
– Не сложно… Было бы желание… – раввин выглядел бодрее имама, а его раскрасневшаяся рожа на таком ветру подсказывает автору, что тут дело не обошлось, без хлебного вина.
– Ты отвечай прямо! – гаркнул Владимир, оглянувшись на непонятно чем обиженную Амалию.
– Княже, мы род ведем по бабам! У нас нет отцовства, а значит, мужик ни за что не отвечает… – с видом заговорщика стал излагать раввин. – Во всём виновата баба и шито-крыто! Пущай попробует шо-нибудь доказать! Вай ме, причём мы тут, мы – мужики? Вообще-то мы мимо проходили, и чьи это дети, и причём тута наше наследство? У женщин власть – они и виноваты…
– Слушай, а у иудеев то ж… Молодца! – призадумавшись вначале, встрепенулся при последних словах раввина Владимир. – Ишь, как разумно для мужиков! А ты чем порадуешь? – ткнул он пальцем в сторону католика.
– О, великий конунг… – с постной рожей сложив руки на груди, обратился к князю католик.
– Кто-кто? – заинтересовался Владимир.
– Ти, кньяжье, – сжала руку Владимира Амалия, – етьо по-ихняму…
– А-а, ну, продолжай… – смилостивился князь.
– Наш бог не такой, как у этих проходимцев… – простер руку в сторону соперников католик. – Наш бог знает, что такое правосудие.
– Чё – чё он знает? – сморщился от удивления Владимир.
– Правьий судь… – подсказала ему Амалия, налегая всем телом на полулежащего Владимира.
– Ну-ну, продолжай, – нахмурился Владимир, – чё эт я не знаю про правый суд? Продолжай…
– Мы знаем, как отделить грешников от простых людей… – продолжил католик. – Мы берём людей и испытываем их на приверженность к нашей вере…
– Так-так, продолжай, – заинтересовался Владимир.
– Мы берём человека и проводим испытания: жарим его на костре, подвешиваем на дыбе, бьём палками по всем чувствительным местам, поим солёной водой… – как бы дирижируя невидимым оркестром, размахался руками католик, не упуская из виду Владимира.
– Хватит, хватит… – с брезгливым видом отмахнувшись рукой от докладчика, промолвил Владимир. – Нет, этот хмырь меня учить собрался правосудию. Не-е, он свою жизнь в полушку оценил. Меня, меня – князя киевского – он учить будет правосудию. Эй, дружина, пинками его в обратный путь, в страну непуганых калик прохожих отправьте-ка… Всё, Амалька, надоело…
– Подождьи, давьай правьяславного слушат? – полуобняв князя и ища что-то рукой в промежности Владимира, попросила Амалия.
– Да, давай, мне все их боги уже по нраву, кроме этого, жулика из Рима… – согласился с Амалией Владимир. – Слышь, ты! – ткнул он пальцем теперь уже в православного священника. – Чё, чем сторгуешься? Ась?!
– Богу праведному служу. Богу истинному и единственному. Всё остальное от лукавого, от неправедного, от лицемерия вселенского… – смиренно ответил Владимиру священник и знаками попросил носильщиков приподнять его повыше и поднести носилки поближе к Владимиру. Владимир замер, вглядываясь в священника. На груди у него начищенный, отполированный золотой крест с распятой фигуркой человека переливался всеми цветами радуги от вкрапленных в него самоцветов. Князь облизнулся, встал и безо всякого стеснения подойдя к нему, пощупал ризы и крест:
– Золото?
– Ага… – кивнул священник и, подмигнув князю, слез с носилок.
– Богато поживаете… – почесав подбородок, задумался Владимир.
– Вовья, попросьи их всех штанишки опустить… – неожиданно для уровня такого богословского диспута предложила Амалия.
– Зачем? – Владимир с изумлением уставился на любовницу. – Зачем? – повторил он и оглядел священников.
– Попросьи… – томно вздохнув и нарочито отворачиваясь от священников явно мужского пола, предложила Амалия.
– Ну, ты и бесстыжая… Зачем тебе на чужие хозяйства рот разевать? – криво усмехнулся князь, выжидательно посмотрев на Амалию.
– Княжье, дело в верье, – несколько жеманно поправляя свои волосы, ответила Амалия. – Попросьи… Князь ти ильи не князь?
– Ничего я просить не буду, ещё чего… Прикажу! А ну скидывайте портки! Кому сказал?! – грозно, как только мог, приказал Владимир.
Посланники чужих вероисповеданий послушно на виду у всех приспустили штаны, но как-то стыдливо прикрылись руками.
– А ну руки вверх! Ну и чего я там не видел? – обернулся Владимир к Амалии. Священники воздели руки в небеса. С той поры требование «руки вверх!» стало применяться не только как упражнение из утренней гимнастики.
– Смотьри внимательно. А ви все ближье подойдите… Смотьри, княже на их… – чуть было не захохотала Амали, но вовремя сдержавшись, указала рукой на промежности священников.
– Ие-х, кто ж вас так обкромсал? – брезгливо сощурился Владимир, всмотревшись туда, куда указала Амалия.
– Брадобреи, княже, брадобреи… – закивали разом мусульманин и иудей.
– А тебя почему не тронули? – ткнув пальцем в… (как бы это поскромнее объяснить) в сторону промежности посланника православия, озадачился Владимир. Затем, присмотревшись повнимательней к попу, он недоуменно хмыкнул. Поп явно был навеселе или ему так показалось?
– У правильного человека и Бог, верно, тоже правильный! Цело всё у него, – произнёс князь, пристально глядя в осоловелые глаза священника.
– Прав ты, княже, ой как прав! – весело хлопнул в ладоши поп и чуть было не пустился в пляс. Вот зачем, зачем этим-то, чудакам, зачем так мучить свою плоть? – удивился поп… – Нам-то это совсем ни к чему. А их брадобреи… да ещё топорами и ножами кромсают.
– Брадобреи… меня, князя? Да я им сам головы сбрею с плеч… – возмутился Владимир.
– Володья, смотьри голова… жульика Ромы… – тихо прошептала на ухо Владимиру Амалия.
– А ну шапку долой! – приказал Владимир католику. – Это ящо че? – изумился князь, увидев тонзуру на голове католика.
– Спросьи… – нежно улыбнулась князю Амалия.
– Слышь, жулик, че эт у тебя на башке? – Владимир ткнул пальцем в тонзуру на голове католика и по привычке своего озорства метко плюнул в бритый круг на его голове. С той поры тонзура всем славянам чудилась плевательницей. Ни один славянин почему-то не может удержаться от плевка при её виде.
– Целибат, великий конунг… – развел руками католик, не смущаясь манерами князя.
– Че эт такое? – пригнувшись и прищурившись в сторону католика, спросил Владимир. – Объясни попроще.
– Обет целомудрия, – затоптался на месте то ли от холода, то ли от страха католик.
– А че эта? – приподняв со своей груди Амалию и заглянув ей в глаза, спросил Владимир.
– Онь в этьим лучше понимаит… – промурлыкала Амалия, ещё крепче прижимаясь к Владимиру.
– Говори, да только правду, – грозно зыркнул очами на католика Владимир. (Где он этому научился… ну, этой… политике?)
– Обет – это… – чуя неладное и глядя исподлобья на князя, ответил католик.
– Чё? – Владимир терпеть не мог мудреных слов.
– Зарок это, княже… – откуда-то сбоку подсказал Игоша.
– А-а, а в чём затея? – посмотрел по сторонам Владимир в поисках более толкового объяснения.
– Богу служить целомудрием души и тела… – склонился в поклоне католик, не понимая, почему до Владимира не доходит суть таких простых вещей.
– Не-е, я чёт не понял. Это шо – без девок и медовухи? То бишь ни радости, ни веселья? – удивился князь, нахмурив брови.
– Да, о великий конунг, умерщвление плоти – долг каждого доброго христианина…
– Слышь… Запомни: на Руси веселье – еда и питиё! Вали отсюда! – с раздражением приказал князь, не ожидавший таких поучений.
– Великий конунг, в смирении, в умеренности есть для каждого христианина самое высокое наслаждение… – пятясь от недовольного князя, пробормотал католик.
– Хорошо-хорошо… Кто бы спорил? – согласился Владимир. – Эй, Добрыня, пинками его до края нашей земли. Хлеба, еды какой не давать! У него и так вполне хватает и смирения, и умеренности. Зачем его ещё поклажей обременять? Да ещё за наш счёт…
Два дружинника, позевывая от непонятного им церемониала, взяли католика под руки и повели его в город, где как раз собирались обозы в Галич.
– А с этими шо делати? – обратился Добрыня к Владимиру, указывая рукой на остальных посланников.
– Накормить, в баньку с девками-половчанками и хохлушками, да и в путь… – Владимир хлопнул в ладони в знак завершения встречи с посланниками и поднялся, чтобы размять ноги и спину.
– Володьия, так чтьо тьи решил? – искоса поглядывая на православного грека, спросила Амалия.
– Как насчёт веселья? – повернулся князь к православному весельчаку.
– Попробуй, ик… – меланхолично икая, ответил православный священник и, вытащив откуда-то сбоку глиняную бутыль, протянул её Владимиру.
– Возьими, Володьия, – протянула Амалия князю глубокое блюдце, невесть откуда взявшееся в её руках.
Владимир принял бутылку, внимательно осмотрел её со всех сторон и одним движением выдернув деревянную пробку, налил в блюдце пахучую жидкость. Затем, зажав бутылку между колен, протянул блюдце Амалии: – Ну-ка, попробуй сама…
Амалия, глубоко вздохнув, приняла блюдце и долгим глотком осушила её. Подождал немного Владимир, затем снова наполнил блюдце и залпом осушил его. Ещё немного подождав, он вдруг снова взял бутылку и основательно, пока не закончилось содержимое, заглотил его. Потом он крякнул от удовольствия и заглянул в горлышко.
– Нью и как? – поинтересовалась Амалия.
– Знатно. Даже получше медовухи… А шо это? – спросил Владимир, тряся и переворачивая пустую бутылку.
– Причастие, княже… – смиренно ответил за женщину православный пастырь и протянул какую-то ещё булочку Владимиру.
– А эт шо? – приняв булочку из рук пастыря, озадачился Владимир.
