– Говорил, что ты просил его дочку замуж, а он, мол, нехристям некрещеным дочку не выдаст…
– Так и сказал? – оторопел князь.
– Так и сказал… при всех! – вздернула плечами женщина и отвернулась от князя.
– Дочку? – задумался Владимир. – Я… просил?
– Ну, да, дочку… Да забыл, что ли? Красивая такая. Девственница, прячут её от чужих глаз. Так он сказал, что отдаст её лучше первому встречному, чем какому-то там князю Киевскому.
– Так и сказал? – рассвирепел Владимир, сжимая кулаки.
– Да… Мол, кто этот князь? Так себе… Никто, мол, да и слух идет, что князь этот сын рабыни… – отмахнулась от Владимира женщина с еле заметной улыбкой на губах.
– Заткнись! – оборвал женщину Владимир. – Как тебя зовут?
– Вера, – вздохнула женщина.
– Странное имя… Не для человека. Вера – это, ну, вера в судьбу, вера в удачу, вера в богов…
– Нормальное имя, – улыбнулась женщина. – Значит, мне к мужу не возвращаться?
– Здесь будешь – при мне, – взглянув в глаза женщины, решил Владимир и сильно сжал её руку в своей.
– Дочку жалко, – вздохнула женщина и притянула Владимира к своей обнаженной груди.
– Возьмёшь с собой, но шобы я её не видел, – разрешил Владимир, тиская её груди.
– Другое дело, – согласилась женщина, искоса загадочно взглянув на князя.
Вскоре послышался дробный топот копыт. К Владимиру спешил Добрыня с развевающейся на ветру бородой. Конь с воеводой бережливо перескакивал через влюбленные парочки. Парочки не обращали никакого внимания на опасность и продолжали заниматься своими делами.
– Всё, Вовка, отправил. Парни толковые монашек возьмут.
– Каких монашек? Мне эта… Наместник нужен, – ответил князь, отрываясь от женщины. Вера приподнялась и подтянула на себя плащ.
– Приволокут… Я сказал, шобы волокли всех, хто монашек обижал. Всех приволокут.
– Ладно, теперь слухай… Пойдёшь, Добрыня, к Домне, человек он сведущий в таких делах – напишет послание и, как обычно, дружиннику какому привязать к стреле, стрелу запустить в город.
– Люди, – выпростав из-под плаща руки и воздев их к небу, воскликнула женщина, – посмотрите на них! Ворота, ворота открыты, население в кустах поражение уже столько дней празднует, а он стрелу запускает! И кто её там подберёт? Твои пьяные вояки, если слезут с наших девок? – только тут она заметила, как колышутся на свободе её груди. Она поддернула к себе плащ с плеча Владимира и невозмутимо прикрыла их под хмурыми взглядами мужчин.
– Не, ты глянь на неё! – ошарашенно показав на женщину, обратился Владимир к Добрыне. – Так и нарывается на взбучку!
– Нехорошо… – покивал в знак согласия с князем Добрыня. – Нехорошо…
– И што ж ты нам, глупая башка, посоветуешь? – отвесив ей ещё один подзатыльник, спросил у женщины Владимир.
– Чё дерёшься-то… – явно приготовившись к истерике, произнесла женщина и всхлипнула.
– Тихо! – заметив вскипающие родники слёз в глазах собеседницы, приказал Владимир. – Тихо! Где этот ваш…
– Епископ?
– Ну, да, – хмыкнул Владимир.
– В своём доме, возле собора… – приглаживая руками растрёпанные волосы, подсказала женщина.
– Добрыня, наведи порядок в дружинах и в город! Я пока с малой дружиной здесь тебя покараулю. Давай, ступай! – махнул рукой в сторону города Владимир и принялся приводить себя в порядок.
– Дак это… – в великом смущении развел руками Добрыня.
– Чё эт те не понятно? – рассерженно рявкнул Владимир на воеводу.
– Дак эт… эт… как же без грамот каких аль… печатей всяких?
– Ты чё, мне уж не доверяешь?
– Доверяю, Вовка, но сам посуди… – помолчав от непонятного для себя смущения, выдавил из себя воевода. – Война как… Как законно-то шобы вышло…
– Законно, незаконно… – оборвал его Владимир. – Сечи не будет? Да и плевать… Не будет… Просто примай город.
Добрыня пожал плечами и поплелся на своей лошадке исполнять приказ. Вскоре понукаемые сотниками к городским воротам потекли ручейками отряды дружинников. Торговцы у ворот ненадолго посторонились, потом стали лаяться с командирами, если те пытались оградить подчиненных от покупки товаров. Также человеческими реками они разошлись по улицам города, постепенно заполняя дома и строения. Вскоре улицы опустели, а отовсюду из домов стал разноситься над городом весёлый гвалт и запахи еды и угощений. Какое-то время спустя к шатру Владимира прискакал гонец от Добрыни:
– Княже, айда в город! Там столы накрывают!
Владимир приосанился, повел плечами, отобрал у женщины алый плащ и накинул его на себя. Оглядев спереди и сзади смелую, но уж слишком нагую женщину, нахмурился и приказал:
– В шатёр! Прикройся чем-нибудь, а то в соблазн норовишь ввести воинов. Найдёшь, чем прикрыться, – и, взглянув ещё раз на голую женщину со спины, тут же скрывшуюся за пологом шатра, довольно хмыкнул: – Хороша-а! Искусница-мастерица ночная.
Город встретил Владимира неразберихой и сутолокой, свойственной смене власти. Славяне помоложе гонялись по улицам и переулкам за девками. Люди (и не только славяне) постарше с запасом пустых котомок за плечами бродили по городу, заглядывая во все уголки в поисках наживы. Владимир проехал к дому епископа, там его ожидала толпа горожан и воеводы. Нестройный гул толпы затих, со ступенек перед домом спустились воеводы и помогли князю сойти с лошадки. Из толпы выделился епископ в омофоре с митрой на голове, который, подойдя к Владимиру, протянул одну руку для лобызания, а другой попытался его осенить позолоченным крестом. Владимир, не задумываясь, легко принял его на обычный приём рукопашного боя и грохнул владыку спиной оземь.
Только после объяснений Путяты и людей из свиты епископа Владимир понял, что немного ошибся в его намерениях. С ушибленной спиной клирики унесли старика на руках в его покои, так же шустро по лестнице обратно спустился один из священников, подобрал митру, слетевшую с головы епископа, и тут же приподняв полы рясы, прыжками через ступеньки вернулся в дом. А Владимир, смущаясь, повернулся к Добрыне и негромко спросил:
– И… ихде тут столы?
– Да вона… – показал рукой Добрыня на калитку двора у дома епископа. Двор располагался между домом и невысокой церковью куполом, покрытым разноцветными изразцами. Князь первым вошел во двор, посреди которого в два ряда были расставлены длинные столы, заставленные непривычными блюдами и вазами с кувшинами. Владимира усадили в центре спиной к дому, и он, оказавшись лицом к церкви, стал внимательно её рассматривать. Обед продолжался долго. За столами вперемежку со славянами сидели знатные люди города и несколько клириков в монашеском облачении. Разговаривали немного, больше приглядывались друг к другу. И лишь когда зажгли десятки факелов на стене дома и между деревьями во дворе, Владимир поднялся и, несмотря на уговоры, сел на лошадку и направился к своему шатру.
У шатра его тоже ждали, причём видно было, что долго. Владимир спешился и направился к ожидавшим его людям. При его появлении они все повставали с мест. Он сразу обратил внимание на связанных мужчину и женщину. Он подошел к шатру, откинул полог и заглянул внутрь. Ему навстречу из шатра, пригнувшись под пологом, выскользнула Вера. Она обернулась к нему, смело взяла его за руку и, загадочно улыбаясь, подвела его к связанным пленникам. Владимир внимательно осмотрел с головы до ног чернобородого, ещё не старого богато одетого человека со связанными за спиной руками. Затем перевел свой взгляд на женщину и, встретившись с глазами, полными немой ненависти и презрения вместо страха, хмыкнул себе в бороду и посмотрел на Веру.
– Подарок тебе, князь… – поняв его взгляд, произнесла женщина и хищно сощурившись, добавила: – Ты бы слышал, что он говорил тут нам. Хорошо, твои орлы по-гречески не понимают.
– Болтун неосторожный. И што ж такого он городил? – спросил князь, приподняв за подбородок голову женщины.
– Говорил, что из-за него базилевс вам всем уши поотрезает. Что тебя на кол посадит… – ответила женщина, глядя глаза в глаза князю.
– Это тот базилевс, который помощи у меня просит, дабы с врагами своими справиться? Или другой? У вас же два счас базилевса? – протерев ладонью слегка осоловевшие глаза после угощения во дворе дома епископа, спросил Владимир.
– У меня один базилевс – Василий! Ставить, князь, надо на победителей, а не на того, на которого ставил этот болтун. А вот и его дочь… – провела рукой Вера в сторону прижавшейся к матери девушки. Она была невысокой, худенькой, но очень стройной с большими крепкими грудями и с ореолом золотисто-рыжеватых волос, заплетенных в косички на голове. Одета она была не по погоде, которая с помощью заплутавшего на земле ветерка неспешно рассыпала над землей редкие, по-осеннему холодные дождинки. Простая серая туника с накидкой на плечах только подчеркивала хрупкость этого юного безгрешного существа. Кстати, не с таких ли туник или их подобия славянки начали мастерить свои сарафаны на любой вкус и цвет?
– Малая больно… – ухмыльнулся Владимир, оглядев оценивающим взглядом девушку.
– Да, но они сами хотят отдать её за первого встречного. Но вот за сына рабыни… – договорить Вера не успела. Владимир наотмашь, не глядя, ударил её по лицу, и она от такого удара едва устояла на ногах, отшагнув назад.
– Ну, князь, простишь их? – как ни в чём ни бывало спросила Вера, оттерев рукой кровь с губы.
– Зачем? Да и девка красивая… – усмехнулся Владимир и рукой примял свою бороду. – Если надо мной судьба поглумилась, то теперь мне есть чем ответить ей…
– Князь, вели их привязать покрепче, – заглядывая ему в лицо, попросила Вера, – к столбу у входа. Пусть испьют чашу позора до дна.
– Умно… – согласно кивнул ей Владимир и дал знак дружинникам, ожидавшим его распоряжений. Три дружинника, сноровисто успокоив несколькими сильными ударами пленников, привязали их к столбу, поддерживавшему край шатра у входа, пока Вера, отняв у матери девушку, нагибала её и заводила ей руки за спину.
– Ну – ка… – махнул рукой Владимир, предлагая всем удалиться.
– Княже, не гони прочь. Будет отбиваться – я помогу, – склонившись перед Владимиром, попросила Вера.
– Ну, ладно, коль охота тебе, – усмехнулся Владимир и, зажав рукой рот девочке, потащил её внутрь шатра. Вскоре оттуда послышались сдавленные крики и визг жертвы. Вера, с ухмылкой глядя на страдания наместника с женой, подошла к ним и, отчеканивая каждый звук, процедила:
– Suum cuique… Каждому – свое. Не так ли? Вас – в Бухару. Дочку после князя оставлю здесь. Сгодится или купцам в караване, или матросам в таверне. А других своих детишек в Константинополе не ищите… Каждому – свое…
Всю ночь отец с матерью, закрыв глаза, безмолвно, безучастно слушали, что творил Владимир с их дочерью в шатре. При малейшей жалобе или просто мольбе девочки в ответ слышались хлесткие удары и её стоны. Ближе к утру голое, испоганенное тело девочки после удара ногой Владимира выпало из шатра под колени родителей. Она лежала, уткнувшись лицом в сухую жесткую траву, и изредка судорожно дёргалась, мычала и вновь затихала, перебирая голыми ногами землю под собой. К ней под утро подошла Вера, приподняла её за косички и потащила полумёртвое тело мимо дружинников из караула возле костра в сторону каравана, пришедшего в Корсунь из Тьмутаракани. Вскоре она вернулась, не глядя бросила под ноги родителей несколько медяков со словами «вот её цена» и, открыв полог шатра, сбросив с себя накидку, под которой ничего больше не было, скользнула в эту страшную для родителей темноту.
На следующий день Владимир с епископом на богато изукрашенной повозке, ведомой смирными лошадками, объехал город. (Да что там объезжать-то было?) Больше всего Владимиру понравился центр города с каким-то непривычным для язычников храмом. А перед храмом был большой бассейн и скульптуры трёх лошадей. Владимир слез с повозки и, не дожидаясь, пока епископа стащат под руки с неё, обошел бассейн и присел в задумчивости на его край. Он зачерпнул рукой воду и смочил свою голову:
– Лошадки как живые, – сказал он подошедшему епископу.
Епископ на всякий случай покивал. Человек он был приезжий и, в отличие от местных, не знал обычая и языков славян, а его толмач ещё не пришёл в себя от возлияний, совершенных накануне.
– Из чево слеплено? – поинтересовался Владимир, показывая на скульптуры. Епископ беспомощно огляделся по сторонам, надеясь как-то понять варвара и продолжить дипломатические отношения. Но тут вовремя подошёл Путята, который, услышав вопрос князя и не желая утрачивать свой авторитет человека грамотного и сведущего даже в каких-то там науках, взялся импровизировать:
– Володь, лошади энти из меди. Только эти грязнули забывают их чистить. Вона как почернели да позеленели!
– Ну, не умеют греки добро хранить… – огорчился князь. – Скажи мужикам, пущай коняк этих всех сымут и на телеги. Да поосторожней. Чай, мы-то не дикари какие. В Киеве поставим, начистим, шобы блестели, как надо. Добрые коняки с яйцами… Ну и шо, што медные? Начистим.
– Да, яйца добрые, пудовые… – согласился Путята и тут же блеснул эрудицией: – Книги тут у них есть…
– Чё? – сдвинул брови Владимир.
– Книги, говорю… Красивые, с картинками. Бесхозные…
– Как бесхозные? – удивился Владимир и повернул ухо в сторону воеводы.
– Да мы тут в гости завалились, хозяин сперва волосы на себе рвал, шо мы его жинку испортили – домой не хочет возвращаться, сестер испохабили и на дочке сразу пятеро дружинников жениться захотели. Передрались даже меж собой. Вот он и орал, шо, мол, всё забрали, всё отняли. Мы к нему по хорошему, а он деру дал… И хде он – ума не приложу… А книжки остались.
– Тебе-то они зачем? – ухмыльнулся Владимир.
– Дык за книгу какую греки такие деньжищи… О-о-о, скоко платят! – покачал головой Путята и закатил глаза. – У-у-у… Да вот, – он вытащил из переметной сумы тяжёлый фолиант, – вот за этот кирпич по деньгам триста жеребцов и сверху с десяток рабов ремесленных…
– Да ты шо? – изумился Владимир и, вырвав из рук Путяты фолиант, внимательно его осмотрел. – Как-то как… Застежки… серебро вроде, – скривился князь, поскребя ногтем большого пальца по металлу. – Вот камушки цветные… дороговаты, наверно…
Владимир развернул книгу и попытался перелистать её страницы:
– Глянь-ка, и вправду картинки… Люди-то, люди-то как живые… А цветы-то, погодь, они ж ещё и с травушкой-муравушкой… Ты смотри, че умеют делать. А че здесь писано? Ведь не глаголицей замухрыжено.
– Ясень пень, я тут толмача повесить хотел, або он и прочесть не в силах был и не в состоянии… – разоткровенничался Путята. – Так он сказал, шо всё тайными знаками на особых дорогих древних письменах писано, не по его, мол, жалованию эти знания бывают. Потребовал по каждому лунному месяцу жалование ему удваивать… Вот тогда он и постигнет всё… премудрое по гречанским законам.
– А… по медовухе скоко этот дурак жалование захотел? – сказал Владимир, продолжая разглядывать и взвешивать в руке фолиант.
– По бочке в три дня.
– Шо? И этот дурень с торбой меня провести захотел? Ты пойми, Путята, дай им волю и шо? Шо, я тебя спрашиваю? Я это уже слышал и не раз. Вначале он, супостат, потребует дары небесные за письмена одной книги, потом будут книги на других письменах и… За всё платить грамотеям? Путята, ты вот скоко языков знаешь? – положив руку на плечо воеводы, поинтересовался Владимир.
– Как «знаешь»? – не понял Путята и растерянно посмотрел на князя.
– Ну, читать, разуметь и говорить?
– Н-у-у, три… – протяжно ответил Путята и задумался на мгновение.
– Какие? – не глядя на него, спросил Владимир и, приблизив обеими руками фолиант к своему лицу, медленно обнюхал переплет.
– Э-э-э… Ну, наш, родной, ну, свейский, от гостей из варяг, ну и хреческий так… – на пальцах посчитал Путята и посмотрел на князя, ожидая от него одобрения.
– Как так? Три и всё? – уточнил Владимир и пристально посмотрел на верного соратника.
– Ну, можа сказать, шо ещо один, так и четыре… – пожал плечами Путята и попытался объяснить: – Ну, это, шо по матушке, по батюшке, куда и как далече послать… Матерным называется потому… Потому шо по матери посылаем…
– Понял, нет? И за каждую книжку, начиная с матерного языка, он будет с меня требовать деньги? И зачем нам такие дорогие грамотеи? Ково подешевше нет? – спросил Владимир, беря фолиант под мышку.
– Не зна-аю… – почесал нос воевода, напрягая память.
– Вот шо бы вы без меня, князя, князя Киевского делали? Значит так: толмачу… Погодь, а где другие? – запнулся князь и вопрошающе посмотрел на Путяту.
– Так, Вовка, я трёх повесил ещё в прошлом годе – по деньгам школы в Киеве на глаголице сократили, ну я и трёх толмачей с других языков и повесил, шобы дешевше ребятню там наукам учить было. Вот в этом походе одного толмача, шо был…
– Нет, Путята, так не годится. Сперва толмачей, потом летописцев… А кто славе нашей служить будет? Если провинился – то да. Верёвку на шею и фьють! – Владимир сделал движение рукой, показывая полёт чего-то. – Но грамотеев всегда надо иметь с запасом, шобы нос не задирали, а держали его по ветру. К нашему с тобой удовольствию, – назидательно втолковал князь своему своевольному воеводе.
– Не дурак… – меланхолично ответил Путята. – Будем пороть, шобы жили не тужили и ребятишек грамоте учили.
– Правильно: без розог грамота впрок человеку не идет. Розги любого грамотея наставят на путь истинный. Грамота без порки – это щи без мяса. Книги все собрать – и в обоз! – приказал Владимир, не расставаясь с фолиантом.
Путята в который раз убедился в мудрости и благонравости своего обожаемого князя. За него он и так был готов всегда идти до последнего и потому он отбросил все свои сомнения в последних на его взгляд необъяснимых решениях князя. А в таких решениях недостатка не было. Толмач, помилованный судьбой, прочитал вслух грамоты базилевса на совете Владимира с воеводами и с епископом, который всё ещё кряхтел, и просил клириков по очереди растирать ему злополучную спину. Владимир долго обсуждал с ними условия, которые базилевс считал как бы сами собой разумеющимися. В одной из грамот уже было предложение срочно креститься Владимиру, ибо из Царьграда к нему уже дней как четыре-пять вышли корабли с сестрой базилевса. Но если князь откажется от крещения и свадьбы, то быть беде всем народам. И Владимир, вспомнив наставления «бабушки Ольги», согласился. В Константинополь ушла ладья с сообщением о том, что на помощь базилевсу Владимир отправляет всех лучших воинов из Киева и он согласен на крещение по православному канону.
…Владимир вглядывался в горизонт, на котором появился и, постепенно спускаясь к берегу, увеличивался в размерах жёлтый парус. Навстречу ему поплыли ладьи русичей. На мачте одной из них вскоре подняли условный знак – длинную красно-белую ленту. Владимир вздохнул от облегчения, но тут же вздрогнул от пришедшей ему в голову мысли:
– Путята, – позвал он воеводу поближе, – а точно это сестра базилевса? Скоко ж ей лет? В летах небось прискорбных? А вдруг подсунут шо погаже и нас на посмещище выставят? А ну дуй к этим… – пощёлкал он пальцами.
– К епископу? – подсказал Путята.
