– Мурза, ну ты ж не в обиде? – равнодушно зевнув, наконец, спросил прежнего хозяина поселения Владимир.
– Какой обит, ф-фнясь? – удивился Мурза. – Утором я пиль Мурза, тыперь – скромний тселовек. Утором я пиль чай фи сфоем двореса, тыпирь – жина, мнофа жина отдал, двореса, двореса отдал, лутей пиродал, пес денек, миноха лутей… – и он стал заворачивать пальцы, пытаясь или подсчитать все превратности судьбы, либо понять, в чём же его прибыль или убытки.
– Да ну, какой это дворец? – махнул рукой Владимир с недовольным видом.
– Да… Какой? – поддакнул князю Путята, уставившись на Мурзу колючими глазами.
– Дворес это, дворес! – плачущим голосом запротестовал Мурза.
– Да не дворец это, сарай какой-то… – резко осадил бывшего хозяина глинобитных хором Владимир и отряхнул ладони.
– С князем спорить? – возмутился Добрыня и, взяв Мурзу за шиворот, поднес ему под нос свой кулак.
– Хорофо, хорофо, пускай будит сарай! – вынужден был согласиться Мурза, отводя от своего лица пудовый кулак Добрыни. – Пускай фам будет сарай, а мой – дворес…
Вот так, с лёгких уст князя Владимира сорвалось и появилось на Востоке новое слово – сарай, что в переводе обратно на русский означает – дворец.
– Мурзу этого… – задумался Владимир. – Да до кучи к пленникам и на торг, как дойдём.
– А дойдёт? – усомнился Добрыня.
– Эй, Мурза, – окликнул бывшего хозяина Путята, – до Корсуня дойдёшь?
– А засем? – пугливо поглядывая на захваченные в его доме колодки для рабов, которые дружинники уже примеряли к его соплеменникам, ответил Мурза.
– Вот дурья башка, продадим тебя, какой-никакой толк будет… – рассмеялся Путята.
– Погоди, – вмешался Владимир, – у него зубов же нет. Сколько за него выручишь?
– Зубов мало, зато грамотный. Читать-писать умеет. А дурней со здоровыми зубами у нас хватает. Да и прокорм для грамотея не в тягость будет. Без зубов же…
– В колодках не дойдёт… – засомневался Добрыня и покачал головой.
– Мурза, власть любишь? – прищурившись, спросил Владимир.
– Луплю… – признался Мурза, склонившись в поклоне перед Владимиром.
– Ступай во-он туда, пленников видишь? – и Владимир указал рукой Мурзе в сторону пленников.
– Та…
– Ступай туда, будешь у них главным. Передай, шо я сказал. И пущай они тебя на носилках тащат. Ножки береги. Больше повторять не буду, а то… – Владимир, подняв бровь, указал рукой на груду колодок, к которым уже выстроилась очередь из жителей поселения для примерки. Мурза вздохнул и припустил за ворота к каравану невольников.
Рассказывать, как шли дальше – пустая трата времени. Благодаря воеводе Добрыне всё было сделано с умом, которого у воеводы хватало только на войну и на драки в миру. Напоминало это паучью сеть: полк был разделен на десятки и сотни, которые, обложив со всех сторон обоз, неспешно продвигались к Корсуню. Как только обнаруживалась угроза, так сразу со всех сторон на эту угрозу ощеривались копья и мечи дружинников, а позади них флегматично ошивалось, позевывая, подкрепление из обоза. Слух об этой странной тактике плодотворно повлиял на миролюбие местных неудачников…
Стены Корсуня показались Владимиру хлипкими. Он обернулся к Добрыне и многозначительно улыбнулся.
– Вова, – по-своему понял его воевода, – подождём с моря наши ладьи и… как вдарим!
– Я те вдарю, я те вдарю… – незлобиво ответил воеводе Владимир и погрозил ему пальцем.
– Володька, слухай, морскую воду пить не можно, – подскакав к князю, сходу заговорил Путята, – речушек тут не видно. Знать, вода откуда-то со стороны в город идет…
– Разумно. Гляньте-ка туда! – прервал воеводу Владимир, показывая ему рукой в сторону одного из холмов, с которого к городу спешили люди. – Видишь, людишки к городу бегут? А ну перехвати их! Должен быть среди них человечек, что про воду ведает. Должен.
Владимир как в воду глядел. (Теперь понятно, откуда такое выражение появилось на Руси?) И правда, дружинники большого полка после тёплой беседы с греками (по горячке сломанные ребра и разбитые носы не в счёт) вскоре нашли родник и подземный канал, по которому вода поступала в город. Канал перегородили, а ручей из родника пустили по старому руслу. По расчётам воевод, запаса воды в городе было дней на десять, не больше. Вот так началась очень странная осада: любопытные горожане потом, если позволяла погода, собирались по вечерам на стенах и считали количество костров осаждавшего воинства. Осаждающие, так же дождавшись заката солнца и вместе с ним вечерней прохлады, неспешно катались на лошадях вокруг стен города и пересвистывались и переругивались с осажденными жителями Корсуня.
А в тот день на сковородке моря жарилось солнце. Оранжевый желток закатывался за край горизонта, избегая встречи с голодными взорами людей, а белая полоска облаков шкворчала аппетитным лёгким ветерком… Тьфу ты, прости, читатель, с утра не завтракал, как и сам князь, вот с голодухи и попёр пейзаж. В общем, был вечер, и был закат. В животе князя синхронно с животом автора журчало напоминание о бренности жизни. Но князь (на то он и князь), в отличие от автора, долго терпеть эту тщетность жизни не мог. Возможно, не мне одному приходят на голодный ум фантазии, уместные скорее для поварской книги, чем летописи своих воспоминаний.
Князь ухмыльнулся и простер руку в сторону впадины между холмами, заросшими деревьями и кустарниками. Дошли. Пройдя несколько раз от начала городских стен и до конца, князь со своей малой дружиной наконец-то сделал выбор для стоянки. На месте, указанном его рукой, не мешкая поставили его шатёр. И кашевары тут же споро засуетились у своих телег с припасами, чтобы накормить вояк, добравшихся до цели похода. Место для шатра на возвышении было выбрано с умом, с него хорошо были видны воины на стенах, чуть дальше них промежутки некоторых городских улиц, и был виден уголок бухты, занятый портом.
Огромный, сдвоенный, с одним защищенным проходом между своими частями лагерь под неусыпным бдением Добрыни был споро и надёжно оборудован и укреплен от всякой неожиданности исторических времён. Потом взялись за обустройство лагеря не только обозные мужики, но и дружинники, до темноты успевшие соорудить множество шатров и просто шалашей из нарубленных веток. Владимиру у костра было как-то всё же непривычно без своих бояр приниматься за трапезу. Да-да, за всё время похода он так и не сумел привыкнуть к тишине своих походных ужинов: ни тебе дружного чавканья за столом, ни тебе хвалебного гула голосов в честь хозяина, ни тебе скоморохов и драк из-за спора о старшинстве бояр в очереди перед лежащей рабыней-трофеем, добытой у соседей.
Это была всё-таки удивительная осада: славяне к штурму явно не готовились, стенобитных орудий со стен города никто не видел, со стороны моря медленно по кругу ходили ладьи, задерживая суда, шедшие в порт, потом их заворачивали мимо города дальше в бухту. Кровь не проливалась. Только что вода в город не поступала, так её запасов было достаточно для многодневной осады. Среди людей, не успевших укрыться в городе и захваченных вблизи города, оказались каменотесы и добытчики камня. О чём с ними разговаривал Владимир, так и осталось неизвестным. Вот только после этого разговора Владимир выбрал место с видом на море, и эти люди принялись за работу. Строили они быстро, свое дело знали. И получилась у них… купель. То-то эти мастера после разговора с Владимиром долго так сидели вечером у костра, не скрывая своего удивления.
Осада продолжалась, Владимир очень редко выходил из своего шатра (да и то по нужде крайней), где его навещали воеводы, лазутчики и прислуга. Владимир слушал советы своих воевод, но штурм откладывал. Так потянулись за горизонт событий дни и недели. Вяло как-то славяне бузили, а защитники города строили рожи и орали боевые песни с городских стен. Владимир захандрил от неопределенности: то ли в Киев возвращаться (нельзя так надолго столицу оставлять – вернёшься, а там уж точно забудут, как и звали тебя!), то ли штурмовать – переломать, пожечь всё и потом потратить казну на погребение жителей города. Ну никакой тебе выгоды…
Но как-то вечером решил князь прогуляться (для здоровья полезно, кто будет отрицать?). Дисциплина киевских вояк и защитников города его озадачила, однако. Вокруг костров люди веселились с горожанками, время от времени новые парочки отходили недалеко от костра и… (Нет, далеко в кусты дружинникам отлучаться, видимо, совесть не позволяла – как-никак они держали город в осаде, то есть были при деле). Такого количества обнаруженных разом голых задниц своих дружинников князю никогда прежде видеть не доводилось. Он остановился на тропинке, ведущей к дороге в город, принял глубокомысленный вид и невольно покачал головой от увиденного. Ворота в город были распахнуты настежь, в арке ворот дружинники, торгуясь, спорили с возмущенными горожанами по поводу вина в кувшинах и свежевыпеченного хлеба. (Торговля есть торговля). Возле одинокого дуба на перекрестке прямо напротив ворот шла потасовка двух дружинников с тремя горожанами, третий дружинник за ними ковырял в носу. Судя по всему, шла уже семейная склока между зятьями-славянами и обиженными отцами греческих семейств. Рядом с драчунами стояли, подперев руками бока, три гречанки-девицы с растрёпанными волосами и с оголенными плечами и… Ну, в общем, полуголые. Владимир вздохнул и пошел к шатру Добрыни. Внутри шатра было весело и шумно: женские взвизгивания, мужские басовито-неразборчивые голоса, кто-то то и дело опирался в боковине шатра, оставляя на ткани следы локтей или головы с плечами. Владимир откинул полог и вошел в сумрак шатра. Его тут же обвили полные женские руки и потянуло на себя бесстыдно обнаженное тело. Владимир отказываться не стал.
В шатре было душно, и Владимиру через некоторое время захотелось на воздух. Он встал с женщины и потянул её за волосы из шатра. Владимир усадил женщину на какую-то подстилку рядом с костром и сам присел рядом, не выпуская из руки её волосы. Из шатра, пошатываясь, вышел полуголый (в рубахе, но без портков), взлохмаченный Добрыня, громко зевнул и накинул на князя с женщиной красный плащ. Князь вздохнул и посмотрел в глаза прижавшейся к нему женщины. Потом оглянулся на Добрыню и с укоризной спросил:
– Добрыня, мы ж на войне али как?
– Дак, это… Воюем! – решил Добрыня, пальцами расчесывая то бороду, то седые лохмы на голове.
– Как? – спросил Владимир, улыбнувшись в бороду.
– Дык… Ну, так… – промямлил воевода с растерянным видом.
– Когда город брать будем? – ехидно улыбнулся князь.
– А чего его брать? – растерялся воевода. – Счас вот кликну… Тама из самоволки бойцы вернутся, построимся и…
– Погоди, из какой такой самоволки? – насторожился Владимир.
– Ну, это… из города. Володь, ну стоко дней дружина без женских ласк…
– А вдруг враг какой объявится? А мы тута все голышом скачем? Непорядок, – погрозил пальцем Добрыне князь.
– Да, непорядок… – согласился Добрыня, оглядываясь по сторонам.
– Княже, – томным голоском вступила в разговор женщина, – да зачем воевать с нами?
– Ты-то што лезешь промеж мужчин? – нахмурился Владимир.
– Подожди, князь, дай слово молвить… – изобразив на лице само смирение, не унималась женщина. – Новости могу рассказать. Ты вряд ли слышал…
– Да погоди ты со своими сплетнями! – прервал её Владимир. – Добрыня, ну-ка шой-то ты там про самоволки брякнул?
– Дык энто… – помялся Добрыня, пытаясь что-то сообразить в ответ. – На разведку… вот, – выдохнул он и вытер испарину со лба.
– Какая такая разведка? – ещё больше впал в недоумение Владимир, строго глядя на воеводу.
– Дык, эно как… в городе… разведать, шо и как, – стушевался Добрыня.
– А причём здеся самоволка, – вытянув шею к воеводе, выдохнул Владимир, – я тебя, дурака старого, спрашиваю!
– Дык… это… без спросу… вот… – совсем уж жалким голосом попытался объяснить Добрыня.
– Без спроса ходют в разведку? – многозначительно вопросил Владимир, пытаясь удержаться от смеха.
– Ну, да… самовольщики… говорю же, самовольщики… – совсем уж потерянно ответил Добрыня.
– И чё? Много чё узнали? – поинтересовался князь, опуская глаза.
– Ну как чё? – удивилась тугодумию князя женщина. – Они теперь про всё разнюхали: про девок, про вино, где, какое и почём. Люди они вежливые, даже старух вон на руках по кустам растащили…
– Так мы берём город али не берём? – изумился князь, разведя руками. – На штурм пойдём али нет?
– Да зачем идтить на штурм? – снова вмешалась женщина. – Орать, пыхтеть, лезть на стены! Шуму-то, шуму сколько! А мусору после вас… А о людях вы подумали, драчуны несчастные? – в сердцах воскликнула женщина. – Ты сначала, княже, вояк своих с улиц и площадей принеси сюда.
– Как это «принеси»? – оторопел Владимир. – Чай, не дрова, а воины!
– Дрова – не дрова… Иди, собери их. А то добрым людям по улице не пройти – перешагивать через твоих вояк надо. А детишки чему учатся? Нет бы чему доброму, полезному, так вот на тебе – разлеглись, ни пройти, ни проехать, девок за ноги, подолы на их головы и под себя, чтобы помягче было. А дети всё видят! Вот кем они станут, когда вырастут?
Изумлению князя и воеводы от подобной смелости женщины не было предела. У князя даже веко задёргалось.
– Женщина… – только собрался что ответить Владимир, как услышал ещё кое-что от неё.
– …у меня вон, одежду мою теперь не сыскать… Вот этот, – показала она на Добрыню, – меня уже без исподнего забрал себе. В чём мне к мужу возвращаться? Ты знаешь, сколько платье стоило?
– Нехорошо… – с укоризной произнёс Владимир, стараясь не глядеть в сторону своего верного воеводы.
– Приоденем… – просипел Добрыня, пытаясь прокашляться.
– Ну-у, к мужу… – задумался Владимир.
– Да, к мужу… – обиженно глядя на князя, согласилась женщина.
– Дети есть? – поинтересовался Владимир, погладив её по голове.
– Есть… дочка, – отдернула голову женщина.
– Оставишь дочку мужу…
– Как это оставишь? – воскликнула женщина и открыла рот от изумления.
– Так… – треснув женщину по голове, объяснил Владимир. – Оставишь дочку мужу, а сама останешься при мне. По хозяйству… – женщина тихо захныкала то ли от боли, то ли от новости.
– Не хнычь! – прикрикнул на неё Владимир, укрывая её бесстыже обнажённые колени полой плаща. – Кто у вас главный в городе?
– Вот те раз! – удивилась женщина, перестав хныкать. – Ты припёрся воевать сюда и не знаешь, с кем? – и тут же получила в ответ очередную затрещину.
– Тебя не спросил, как нам воевать! – возмутился Владимир. – Так кто главный-то?
– Епископ… – с гримасой обиды на лице ответила женщина.
– Какой ещё такой епископ? Князь тут какой-то был… Был или не был?
– Ну, был, – всхлипнула женщина. – Чё толку-то от него? Наместник это был… из Константинополя. Он только нам налоги впаривал да подати увеличил в свой карман, да девок бесплатно раздавал своим родственникам в рабство.
– Где он?
– Сбежал, как только вы появились… – вздохнула женщина и утерла лицо от слезинок.
– Куды? – нагнулся князь к её лицу.
– А куда он ещё сбежит? В каменоломни, там, пещеры, – вздохнула женщина и добавила: – И там люди живут…
– Найтить его можа? – угрюмо насупившись и пряча глаза от Владимира, поинтересовался Добрыня.
– А как же… Там он, там… С женой и дочкой младшей, а сыновья и старшая сбежали в Константинополь.
– Добрыня, ты всё слышал, вперёд! – приказал Владимир. – И доставь их…
– Княже, погоди. Ты ж не знаешь где их искать, – остановила Добрыню и Владимира женщина.
– И хде их искать?
– На развилке… В одну сторону каменоломни, а прямо две пещеры и направо дорога через виноградники в горы. Так вот на развилке в пещеры, там монахини, скит у них там… – объяснила женщина и показала рукой на дорогу, ведущую вверх по склонам ближних холмов.
– Дальше… – проговорил Владимир.
– А дальше что? Монахини, они точно знают, где он прячется… – прижалась лицом к плечу князя женщина и сразу же пальчиком кокетливо дотронулась до бороды Владимира.
– Это почему?
– Да он их грозился, грозился… – взяв за руку Владимира, как бы с отрешенным видом сказала женщина и потянула его руку к своей груди.
– Чево? – нетерпеливо оборвал её Владимир.
– Обесчестить… Обесчестить грозился и так и не сдержал своего слова. Какой он после этого христианин? Болтун. Так что пусть твои дружинники вместо него сдержат слово, а монашки его за это точно сдадут… – целуя руку князю, сообщила женщина.
– Добрыня, бери бойцов покрепче и дуй за этим бессовестным, – приказал Владимир, хлопнув Добрыню по плечу. Воевода кивнул и грузно побежал к лошадям на привязи недалеко от шатров.
– Княже, а ещё он… – мстительно прикусывая губы, обратилась к Владимиру женщина.
– Чево? – обернулся к ней Владимир.
