– Ну вот, – опять сказал Виктор. – Я ему костыли достал, а спасибо – Степанычу. Ну, никакой благодарности!
– А какой благодарности тебе надо?
– Вот что значит недавно на фронте. Тут благодарность одна – водка или табачок. Уразумел?
– Пока ни того, ни другого нет, но разживёмся, – почему-то оптимистически ответил я.
Ужин… Нетопленая баня, в которой просидел в мокрых от крови бинтах около двух часов в совершенном одиночестве…
Отнесли в центральную перевязочную, в которой убаюканный матовым светом электрических колпаков и теплотой радиатора, согревшего повязки и как бы погрузившего меня в тёплую ванну, я уснул на лежавших рядом носилках. Проснулся под утро от прикосновения и нежного женского голоса: «Товарищ! Вы были на перевязке?» Смотрю: рядом стройные ноги, затянутые в чулки, уходящие под белизну халата. Белая косынка схватывает русые волосы, хирургическая маска из марли висит на груди, а глаза сверкают искорками задорного смеха.
– Нет, – отвечаю.
– Раздевайтесь!
– А если я не в состоянии сам раздеться?
– Помогут! – парировала она и, брызнув огоньками в глазах, процокала каблучками туфелек за стеклянную дверь, отделявшую операционную от перевязочной. Там, сев за стол лицом к двери, она углубилась в писанину.
С помощью санитара я разделся и с трудом взгромоздился на обтянутый клеёнкой операционный стол. Подошла крупная и несколько уже располневшая, несмотря на молодость, сестра и стала разматывать с меня бинты. Процедура довольно мучительная. Чтоб не кричать – напевал.
Хирург – русоволосая личность, разбудившая меня в перевязочной, так похожая на мою архангельскую Машеньку, сама делала перевязку, и от этого мне было легче.
После перевязки меня положили на носилки и отнесли в палату. Перина, подушка, две простыни, одеяло – чистота и порядок во всём. Мягкий свет матового абажура и тишина, от которой с непривычки оглохнуть можно. После хвои на снегу в короткие передышки боя и деревянного кузова машины, такая благодать убаюкивала меня, и вскоре я уснул…
Проснулся к обеду. Ноги успокоились после перевязки, ощущалась только тупая боль. Знакомлюсь с товарищами по палате. Лежим восемь человек на четырёх двухъярусных койках. Пулемётчик лейтенант Колбасин, доктор Валька Новак, контрразведчик Мишка, сестра госпиталя Маша, заболевшая какой-то хитрой болезнью, и ещё пара лейтенантов, очень скоро покинувших нас.
Лежу, выздоравливаю. Очистили раны, готовят ко шву. Всю работу проделывает Надежда Фёдоровна – ординатор хирургического отделения, в которую я склонен был даже влюбиться, ибо по духовному облику она во многом напоминала мне Машеньку.
Испытал на себе процедуру сближения краёв ран клейким пластырем. Причём полоски пластыря рвал сам. Больно. Чтобы не заплакать, пришлось всё время шутить.
Вся жизнь для меня в госпитале – сон и игра в преферанс, игра, которой нас выучил Новак, этот русский чех.
Госпиталь в Заверцах расположился в польской больнице, потеснив её в один угол. Познакомился с полячкой, жгучей брюнеткой Анной – сестрой больницы. Вместе с ней коротали бессонные ночи. Дальше невинных шуток и бессистемных разговоров на русско-польско-немецком языках дело не пошло.
Сначала двигался по госпиталю на костылях, но после того, как кто-то их умыкнул, пришлось прыгать на одной ноге, а посему снискал себе кличку «воробей». Любим ранеными и обслуживающим персоналом за то, что много пою и шучу. Эх! Кабы не раненые ноги, я бы им ещё и станцевал! Люблю это дело!..
В феврале госпиталь погрузился в вагоны и двинулся вслед за далеко ушедшими частями. После двухсуточного переезда высадились в городе Бернштадт, Германия. Тут опять встретился с Витькой. Упросил хирургическую сестру принести нам немного спирта и выполнил своё обещание, данное в палатке при госпитале, угостив Витьку за костыли. Много смеялись, а потом попросились в одну палату. Разрешили. Прожили неделю, и нас отправили в госпиталь №5475 в город Оппельн, а Вальку Новака эвакуировали в тыл.
Перебирались мы в новый госпиталь на автомашинах вместе с Витькой, Женькой Богоявленским и Мишкой. В Оппельне расположились на окраине города. Причём правая его часть по Одеру – в наших руках, а левая – у немцев. Тут же нам с Витькой вручили ордена Красной Звезды за бои под Мехталём. Не ожидали! Пришлось вновь обращаться к знакомой медсестре. Обмыли награды прямо в палате. Чувствую себя отлично!
Через некоторое время сняли швы. Здесь я под музыку трофейного патефона впервые на фронте станцевал с льнувшей ко мне парикмахершей.
В один из таких послеобеденных музыкальных промежутков времени немец начал свой «концерт». Первый снаряд, лопнувший на ипподроме, что находился в центре лагеря, состоявшего из деревянных бараков, в которых нас и разместили, застал меня за фокстротом. Обстрел госпиталя – штука для раненых страшная. На глазах у врачей умирать не хочется.
Первый снаряд приняли за случайность. Не успел я поделиться своим мнением с Витькой, как совсем рядом лопнул второй. Все стёкла со звоном выскочили на пол. Мы подхватились, и кто как мог, выбрались из бараков в каменные дома города. Страшная паника. Немцы форсировали Одер и совершенно неожиданно атаковали наши части. По улицам бежали солдаты и офицеры. Кто-то из них пытался остановить бегущую толпу, но их никто не слушал и не слышал.
Из окна приютившего нас дома мы увидели, как залп немецкой артиллерии накрыл бегущую толпу солдат. В разные стороны полетели клочья одежды и куски мяса. Страшно закричали раненые. Издали послышался стрёкот автоматов.
– Немцы!.. Давай за мной! – скомандовал Витька, и мы, семеро раненых в госпитальных пижамах, бросились на улицу.
Витька бежал туда, где лежали убитые и раненые солдаты. Зачем – мы поняли только тогда, когда он стал подбирать оружие и патроны. Мы бросились вооружаться. Мне достался хорошо знакомый ручной пулемёт и пара дисков к нему. Женька подобрал автомат и несколько разбросанных дисков к пулемёту. Мишка нашёл где-то десятка полтора гранат, два автомата и пистолет. Другие раненые тоже нашли себе оружие. Мы вновь собрались в доме, укрывшем нас от артналёта.
– Димка, давай на второй этаж. Оттуда тебе будет лучше видна улица, – скомандовал Витька.
Так же чётко и лаконично он поставил задачу перед каждым из нас, находившимся в доме. Двое, после получения задания, перебежали улицу и обосновались в доме напротив. Таким образом мы прикрывали друг друга.
– Ну, сейчас мы с тобой будем отрабатывать полученные награды! – как-то весело крикнул мне Витька через пролом в потолке. – Не дрейфишь?
Я молча мотнул головой.
– Ну и правильно! Чего дрейфить?! – и наклонившись к своему ручному пулемёту, добавил: – Сейчас мы их умоем.
Я выглянул в окно и увидел идущих вдоль стен немецких автоматчиков. Внутри живота что-то булькнуло, и все внутренности подтянуло к горлу. Я прицелился…
– Не стрелять! – крикнул Витька. – Пусть подойдут поближе… Димка!
– Да!
– Перекрёсток хорошо видишь?
– Да вроде как не слепой.
– Как только они его перейдут, так лупи от домов к середине улицы. Понял?
– А чего тут непонятного?! Отрежем их от укрытия.
– Молоток. А вы, парни, добивайте их на улице… Всем товсь!
Я лупил по немцам короткими очередями, не давая заскочить в дом. Они рассыпались по улице, как зайцы, и метались от одного края тротуара к другому, хаотически отстреливаясь и паля из автоматов вслепую. Наконец, они просто побежали назад.
– Хлопцы! Кто тут есть? – послышалось с улицы. – Не пристрелите своих!
В дверях показался майор, за ним виднелись солдаты.
– Вы откуда такие «нарядные»? – прокомментировал он наши пижамы.
– А вы откуда такие пугливые? – съязвил Витька.
– Ты давай, паря, не забывайся. Тут майор, а не девка на свидании. Это вы что ли этих гадов уконтрапупили?
– Нет, они сами от стыда друг друга постреляли, – не мог успокоиться Виктор.
– Звание? – резко спросил майор.
– Лейтенант Сазонов.
– Ещё офицеры есть?
– Да тут все офицеры, – ответил Виктор, – и ещё двое вон в том доме, – он указал на здание напротив.
– Грамотно распределил силы! – похвалил майор. – Чувствуется фронтовая школа. Давно воюешь?
– Больше года.
– Оно и видно, – он засмеялся. – В общем так, братки. Я – начальник штаба батальона. Со мной – два взвода, но без командиров. Все, зараза, разбежались. Пополнение, мать их в душу… – и он смачно выругался матом.
– Значит так, – он повернулся к Виктору, – вот тебе отделение, занимай весь дом. Держи немчуру тут. Смотри, чтобы не обошли по другой улице. Тут ещё одна параллельно проходит. Кого туда пошлёшь?
– Да вот с пулемётом – лейтенант Сверлов. Тоже не новичок. Орден Красной Звезды имеет.
– Давай, орденоносец, бери отделение и – на соседнюю улицу. Ребята, немца нельзя пропустить пока госпиталь не эвакуируют. Вы, наверно, оттуда?
Я молча кивнул головой.
– Упритесь, сынки. Наши должны контрударить. У вас задача – не пустить немцев в госпиталь. Лады? – и он, развернувшись, побежал с оставшимися у него солдатами за дома.
– Так, – вступил в командование Виктор, – кто из вас побежит отсюда – пристрелю! Я ясно изъясняюсь? – спросил он у столпившихся солдат.
– Ясно, – послышалось в ответ.
– Сержанты есть?
Вышли двое.
– Это ваши отделения? – Они молча кивнули головами.
– Один – со мной, – он ткнул пальцем в одного из них, – другой – с лейтенантом Сверловым! Стоять насмерть. Поняли? – повторил он. Все молча глядели на него.
– Дима, – обратился Виктор ко мне, – давай-ка отойдём на минутку.
Мы отошли к побитой пулями стене.
– Димка, братишка! Чую я, что попали мы с тобой в мясорубку. Немчура так просто не отстанет. Они видели, какая паника была у наших. Шанс выжить минимальный.
Я хотел его перебить, но он остановил меня жестом.
– Да я всё понимаю и не призываю тебя быть стойким. Я вот что хочу сказать… Дай мне слово, что если меня убьют, то ты поможешь моей Матрёне и ребёнку. Жаль, что могу и не узнать, кто у меня родился. Если с тобой случится что, то я твоих не забуду и буду им помогать. Сможешь? Договорились?
Я молча кивнул головой. Слёзы душили меня.
– Ну, давай, брат! – сглотнув комок в горле, сказал Виктор. Мы обнялись.
– Беги! И стой там насмерть, а то твоя парикмахерша тебя не простит.
Я ткнул его в бок и направился к выходу из комнаты.
– За мной! – бросил я команду сержанту.
Мы выбежали из дома и дворами проскочили на соседнюю улицу, по дороге собрав разбросанное оружие и боеприпасы. Не успели занять позицию, как показались немцы. Теперь они шли крадучись, прячась за домами, столбами, разбитыми машинами. Со стороны Витьки раздались выстрелы. Немцы, вытянув шеи, прислушивались к звукам очередей, несущихся с соседней улицы.
– Огонь! – скомандовал я, и началась наша работа.
Минут двадцать мы перестреливались с залёгшими немецкими автоматчиками. На соседней улице ударила пушка. Потом второй, третий раз.
– Сержант, – позвал я, – пошли бойца узнать, как дела у соседа. Сам – ко мне.
Подползший сержант вопросительно глядел на меня.
– Как зовут-то?
– Сержант Воробьёв.
– Меняй фамилию на Орлов, – улыбнулся я сержанту. Тот кивнул головой.
– Зовут-то как?
– Димка.
– Во! И меня – Димка! На-ка тебе две гранатки, давай по крышам вон к тому перекрёстку, – я показал рукой на перекрёсток, находившийся от нас метрах в ста. – Там может появиться пушечка, тогда нам кранты. Вот ты её, когда она там появится, и уконтрапупь, – повторил я слово майора. – Понял?
– Есть! Чего тут понимать?! Сделаем!
– Возьми с собой бойца.
– Есть! – и он, пригнувшись, побежал из дома, на ходу скомандовав: – Сарычев, за мной!
Солдат, вскинув на плечо автомат, молча побежал за ним.
– Товарищ лейтенант! Товарищ лейтенант! – услышал я за спиной шёпот.
Повернувшись, увидел присевшего бойца. За ним присело ещё человек пять-шесть.
– Ну?
– Там погибли все. Вот только эти и остались. Они, – он кивнул головой в немецкую сторону, – пушку вкатили в дом и оттуда из окна ахнули по дому, где был Ваш лейтенант. Потом два раза добавили, и дом обрушился.
– Ну?
– Что «ну»? Вот все, кто остался жив.
– Сержант здесь?
– Я сержант, – поднял руку один из сидевших солдат.
