– Бестолочь. Они холодные. И чем ниже, тем холоднее. – Некромант спустился на несколько ступенек. – А здесь вообще мороз. И он поднимается вверх.
Ваня обхватил перила и замер.
– Я не чувствую холода, – грустно сказал он.
– Надеюсь, это тебя не деморализует прямо сейчас. Идем быстрее.
Спустившись еще на несколько ступенек, Ансгар заметил, что перила покрыты инеем.
– По ощущениям здесь уже минус пять…
– На улице плюс десять, – заметил Ваня.
– Что бы я делал без твоих ценных замечаний.
Они спустились еще немного.
Показалась темная прихожая, в конце нее обозначился выход. Только выглядел он непривычно светло. Сделав еще несколько шагов Ансгар Фридрихович сквозь пар от собственного дыхания разглядел сияющую, покрытую снежными кристаллами дверь.
– Замо?к заморозило, – сказал Ваня, попытавшись эту дверь открыть. – Вам не холодно?
– Нет, Иван, мне жарко! Запарился, пока спускался! – съязвил некромант, кутаясь в свою дешевую короткую куртку. По его ощущениям температура здесь, внизу, упала градусов на двадцать. – С-сейчас п-получу т-тепловой удар.
– Нам придется вернуться, – Ваня смерил его взглядом. – Еще не хватало, чтобы вы простудились.
Наверху между тем послышались шаги и шорохи; можно было бы решить, что вернулся Хельмар, если бы не странное эхо этих шагов, раздававшееся словно бы с разных сторон; Хельмар так не ходил.
– Боюсь, что п-простуда – это самое м-мягкое, что мне тут грозит, – сказал доктор Мерц, прислушиваясь.
Однако с опасностью следовало встретиться лицом к лицу.
– Идем наверх, – скомандовал доктор Мерц. – Что толку пялиться в закрытую дверь. Она окончательно п-примерзла.
*
Несмотря на шорохи и шаги, лестница оказалась пустой, они довольно быстро достигли теплого зала с картотекой и закрыли дверь.
– Обратно не побежим, – сказал Ансгар, доставая из кармана салфетку и вытирая ею руки, мокрые от растаявшего инея.
*
Хельмар сел на старый, обтянутый кожей с кнопками стул. Возникло ощущение, что отступление от сценария поведения Библиотекаря требовало от него больших энергетических затрат.
– Вот и все, – сказал он. – Вы не успели.
– Но мы не смогли! – сказал Ваня. – Эти души. Когда они уйдут? От них можно чем-нибудь откупиться?
– И желательно побыстрее, здесь тоже становится холодно, – пробормотал некромант, обхватывая себя руками и глядя в пол. Познавать непознанное ему больше не хотелось. Хотелось горячего чая и в шубный магазин.
– Вы должны были уйти чуть раньше, – повторил Хельмар. – А теперь вас настигла История Библиотеки. Видите ли… Эти книги собирали после революции, в войну и после нее. Полковник НКВД. Сеть его осведомителей сообщала ему, у кого есть, что почитать. Их арестовывали. Все книги попадали сюда. Проклятие иногда приходит за этими книгами. Вот как сейчас.
Ансгар поднял голову и взглянул в тусклые глаза Хельмара.
– А кто поднимал вас, Хельмар?
– Его давно нет в живых.
– Вот это верно, – кивнул Ансгар. – Давно нет. Но его к-клеймо видно в вашем голосе и в вашем имени. Полковник НКВД – или что на тот момент было? МГБ? Чем вы так понравились некроманту Венглеру?
Хельмар передернул плечами.
– Я знаю, – продолжал Ансгар, – что теперь у вас другое имя и другая душа. Но п-призраки ходят за книгами и, возможно, вашим мертвым телом.
– Его первая душа в аду, – вмешался Ваня. – Может быть, там и моя.
Хельмар кивнул.
– Я не помню своего имени, – продолжал он. – Это было одно из условий Витольда. Забвение. Душа была тяжела, я лишился ее, но самосознание осталось на этом свете. Я чувствую ее боль. Мир так устроен… пока тело не распалось, душа не может подняться оттуда, куда она упала. Если упала.
– Следовательно, и моя предыдущая – она тоже? – спросил Ваня.
– Да. Но если тебя она не беспокоит, значит, она просто блуждает где-то недалеко. Это не страшно. Самая страшная месть – это оставить в целости тело злодея. Тогда его душа будет вечно привязана к нему и к той своей судьбе, которую она сама выбрала. Мумии фараонов… вы понимаете. Их сохраняли, чтобы они вечно принимали возмездие. Это придумали жрецы. Под видом почестей.
– Да, я видел это в «Русле горы»… то есть, в Хребте реки», – сказал Ансгар. – Странно, что раньше я этого нигде не встречал.
– Так вы, может быть, первый за много лет, кто прочитал эту книгу. Те, кому это удавалось раньше, не пережили революцию и последующий террор. Будь это достоверно известно, на Красной площади не было бы Мавзолея.
– А может, и был бы, – быстро возразил Ансгар. – Потому что все, кто его возводил все равно были материалистами, а те немногие, кто не был, были бы уверены, что дух этой мумии заслужил рай.
Хельмар засмеялся.
– Рай! О да! Часть меня полощется в вечной, удушающей тьме. Это как постоянная боль, не утихающая ни на минуту. Один мой глаз вечно смотрит в бездну.
– Эта его душа… ну, она для него ближе, чем мы, например, – пояснил Ваня вопросительно взглянувшему на него некроманту. – От того он так погружен в себя. Он как бы наполовину существует в… тех мирах. И его новая душа влачит эту тень. Страшный человек был этот ваш Витольд.
Ансгару почему-то вдруг захотелось ему возразить. Нет, подумал он. Вовсе не страшный. Сильный оккультист, моральный извращенец, таинственный, погруженный в себя Витольд… так и не разгаданный им, Ансгаром. Однако порою Ансгар понимал его, как самого себя. Это он, Ансгар, пришел к самому себе из той могилы, где впервые был призван тот, совсем другой Витольд. Нечто похожее на него, только во много раз более сложное, приняло облик давно умершего человека и явилось Ансгару в качестве наставника. И оно же потом необъяснимо исчезло. Не выдержав своего «отражения»? Возможно. И в тот вечер, когда он развоплотил Витольда, под окном на снегу все существо Ансгара Мерца сопротивлялось такому исходу. И, сложись все иначе, он бы не стал. Гнев его был не таким уж сильным и демонстрировался более для того, чтобы убедить самого себя. Сильнее была усталость и что-то еще… одержимость защитой. Кроме того, мысль о том, что Витольд чувствует неполноту его гнева и не особенно беспокоится, родила в нем мгновенное, сильное противоречие. Противоречие требовалось разрешить, и он выстрелил.
Возможно, Витольд не учел родственного инстинкта. Ведь в его жизни не было такого опыта, как глупая племянница-подросток, получившая опасные знания и чуть не убившая ими людей, пусть и не очень хороших. У господина Венглера может быть вообще не было какой-либо родни… По крайней мере, он никогда о ней не говорил. И вот вышло так… жаль. Ансгар вспомнил, как племянница, прощаясь с ним, вырвала лист из тетрадки и оставила на столе, словно бы уходя. Ансгар тогда подошел, взял лист и долго смотрел на рисунок, поражаясь, как точно Глафира передала внутреннюю силу Венглера, пребывавшую с ним даже в смерти.
– Ты наверно тоже был им очарован, – сказала она. Доктор Мерц отпираться не стал.
– Я был им одержим. Насколько это вообще возможно в моем случае.
Однако господин Венглер, при всех его недостатках – Ваня с его максимализмом, наверное, нашел бы повод его возненавидеть – не был подонком.
– Серьезный человек, – согласился Хельмар.
– Витольд был моим учителем, – кивнул Ансгар.
Хельмар удивился.
– Но… как? Он ведь уже был мертвецом.
– Как я уже упоминал, я поднял его. – В ответ на непонимание в глазах Хельмара раздраженно продолжил: – Случайно! Я хотел поднять другого Витольда – моего брата. Но в той могиле лежал мальчик с другим именем, а может и вообще без него. Моего брата там не было. Зато поблизости в безымянной могиле был втайне от всех похоронен великий оккультист. Он явился ко мне и сказал, что то, чем я занимаюсь, называется разделом оккультизма под литерой «тау». Его наука заменила мне жизнь и… все остальное.
– Где же теперь ваш брат? – спросил Хельмар.
– Он оказался жив, что совсем не удивительно, если учесть его назойливый характер. Подобные люди живут долго. К ужасу их родственников.
– А где теперь сам Венглер? – Хельмар нахмурился, и Ансгару показалось, что его пыльный взгляд на миг прояснился.
– Хельмар, даже если бы я не знал, кем вы б-были при жизни, я бы понял это по оставшейся у вас привычке допрашивать. Однако, позвольте мне заметить, что в н-настоящий момент на ваши чекисткие причуды уже нет времени, и с вашей стороны неплохо было бы сначала закончить свой собственный рассказ. Чтобы мы поняли, что нам делать.
Хельмар безголосо рассмеялся, покорно кивнул и бессознательно, вслед за некромантом, поежился от подступающего снизу холода. Потом, словно приняв какое-то решение, посмотрел некроманту в глаза.
– Они пришли не дать мне развоплотиться. Мне было пятьдесят семь, когда меня расстреляли и через два дня воскресили. Я ровесник Витольда и… века.
– То есть, это было в пятьдесят седьмом, и ваш срок пребывания в посмертном виде должен был закончиться симметрично, в 2014-м?
– Да. Почти год назад. Но в тот день пришли мстители и заморозили меня. И теперь они приходят каждое полнолуние. Вот, – он поднял руки. Контуры пальцев стали размытыми, частично превратившись в тень.
– Это что, и я так же стану таять, когда придет мой срок? – спросил Ваня.
– Да.
– Если за тобой не явятся мстители, – напомнил Ансгар.
– Всех их я знаю, – сказал Хельмар, – все они были в свое время владельцами многих из этих книг. И все он были мной уничтожены.
Ансгар посмотрел ему в глаза, потом перехватил взгляд Ивана, направленный на Хельмара.
Бесполезно кого-то защищать, подумал он. Рано или поздно начнется массовый психоз, и одна половина уничтожит другую. У нас это позади и впереди. Мы просто где-то между. Гуманистическая цивилизация невозможна. Хотя вот муравьи наверняка чего-то добились – высокая культура, полный контроль над рождаемостью, осуществляемый силами одной самки.
Может, все дело в самке. Если бы муравьями правил самец, они или перегрызли бы друг друга, или бестолково разлетелись, радуясь свободе, и только такие, как Ансгар, продолжали бы упоенно рыть норы, чтобы скрыться от всего этого бреда. Исключительно для себя, потому что они не размножаются.
– …в той системе координат это было оправдано. Неприятно, но оправдано. Обычное дело. Это словно поток, который несет тебя, и ты слишком слаб, чтобы сопротивляться ему. Я – то есть, тот, кем я был – использовал его в своих целях. Встраивался в него, не испытывая моральных терзаний, потому что мораль зависит от точки зрения общества. Если общество начинает сжигать на кострах, самые большие моралисты бегут поднести спичку. Да, бегут. Не каждая психика может вынести сопротивление. Сопротивление – особый режим, он требует куда больше энергии, чем конформизм, а у человека этой энергии может просто не быть в принципе. Это зависит от строения мозга. Конформизм – это как цвет волос или глаз. Потому что все инстинкты говорят конформистам, что сейчас так лучше. Заповеди присутствуют, но в…
– Зоне вытеснения?
– Верно. А в актуальной зоне, выражаясь вашим, современным языком, общество. Оно говорит, что сейчас лучше делать так, и человек отвечает – хорошо, буду делать так. А дьявол внутри него говорит – а еще это можно использовать, все равно тебе за это ничего не будет. Подчинение дьяволу не требует затрат. Это слабость.
– Это вы пытаетесь оправдаться? – неприязненно спросил Ваня. – Да и кого вы пытаетесь оправдать, если вы – уже не совсем вы?
– Не совсем я с совсем моей памятью, – согласился Хельмар. – Душа пробуждается в теле мертвого убийцы и живет в нем несколько десятков лет без памяти и надежды. Чем-то новый я это заслужил, но памяти об этом тоже нет, есть, как его называют, кармический отпечаток. Скорее всего, настоящий я любил судить других. Возможно, был горячим революционером-мстителем. Поэтому… поэтому я уже много лет пытаюсь оправдаться. По крайней мере, перед собой нынешним. Перед Хельмаром – хранителем библиотеки. Во мне осталось от моей человеческой жизни… сознание. Оно знает то, чего я не знал, когда собирал эту библиотеку. Жертвы полковника приходят сюда вслед за телом полковника, привязавшего их к себе неисцелимой ненавистью. Телохранители, я бы сказал.
Хельмар снова засмеялся.
Ощутив что-то, Ваня посмотрел на дверь. Изнутри, начиная от щелей, она уже покрылась инеем, и страшно было подумать о том, какая температура царит на лестнице.
– Этот ваш полтергейст становится все наглее, – заметил доктор Мерц, обхватывая себя за локти. Он уже понял, что мобильник здесь не ловит, закончил комплекс отжиманий, приседаний и опять немного согрелся. Но все равно мерз.
– Простите.
– Ансгар Фридрихович, а помните, как тот человек, за которым пришли эксгуманты – он покаялся, и они ушли. Может быть, если и Хельмар покается, мстители тоже уйдут? Я бы очень хотел.
– Чего?
– Чтобы он покаялся. Ведь эта сволочь, – Ваня неприязненно покосился на Хельмара, – могла и моего деда в свое время репрессировать! И прадеда.
– Тот человек был живым, – сказал Ансгар. – А Хельмар – это как старый за?мок с привидениями. Все, что могло в нем покаяться, он уже потерял.
– Как вы думаете, – Ваня явно увлекся осуждением Хельмара, – что этот палач сейчас ощущает? Ведь рано или поздно приходят за каждым!
Ансгар с Хельмаром переглянулись.
– Почему бы ему не ощутить отчаяние? – кисло предположил Ансгар Фридрихович, растирая онемевшие руки. – Я, например, его очень неплохо ощущаю.
Вспомнилось, как в пору его студенчества принесли им в морг замерзший труп и положили на стол – размораживать. Труп был твердый, свернувшийся и сильно грохотал, когда его перекатывали. Ансгар тогда смотрел на него довольно равнодушно. Явно не предвидя собственную участь.
– У вас тут окна открываются? – спросил он.
– Да. Но мстители не позволят вам выйти, – сказал Хельмар. – Они хотят похоронить вас со мной. Им все равно. Когда мстят – всегда все равно. Жажда мести запускается поиском справедливости, но потом теряет этот мотив.
– Scheisse.
– А вот смотрите, Ансгар Фридрихович, – сказал Ваня, – у меня есть зажигалка. Может, мы вселим этих полтергейстов в различные тела, которые закопаны в парке? Ну, собак там каких-нибудь, белок… каких-нибудь пропавших без вести людей?
– Это надо делать в тепле, – Ансгар подтащил поближе ковер и снова принялся отжиматься от пола. – При таком морозе я не выдержу транса и вернусь в свое тело, когда оно уже станет непригодно к возвращению.
…Через пару часов к возвращению стал непригоден весь мир. Ансгар снял с Ивана рубашку (мертвому все равно), надел поверх куртки и размышлял, не снять ли пиджак с Хельмара. Мешала мысль о наличии в старых и пыльных предметах одежды обязательных жуков. И вообще было противно брать пиджак у трупа с такой биографией. С другой стороны – какие могут быть жуки при таком морозе. И приходится мучиться такими вот сомнениями, потому что больше у него ничего нет, а силы, которые можно было бы потратить на согревание, остались лишь на то, чтобы сидеть и молотить каблуком по желтой обшарпанной тумбочке образца семидесятых годов развитого социализма.
Иван сидел на другой желтой тумбочке, с отломанной дверцей, стоявшей впритык к первой, и что-то говорил, кажется, о книгах, но Ансгар уже с большим трудом понимал смысл его речи. Он на своей тумбочке, поскольку был еще живым, медленно замерзал.
Чтобы отвлечься, он заставил себя вникнуть в Ванин рассказ о сверхпроводимости и сверххрупкости, которые непременно помогут ему разбить стены, когда температура понизится еще на пару градусов, что он все посчитал, надо только немного выждать пусть пока Ансгар Фридрихович не замерзает. Ваня даже показал, как это может произойти и взмахнул рукой.
Что-то прозрачное просыпалось ему на колени. Хрупкое, и, если судить по виду, колючее.
– Что это? – спросил Ансгар, взяв уже почти потерявшей чувствительность рукой один кусочек и рассматривая его.
Ваня провел пальцем по шее и подцепил пробку за веревочку.
– Моя пробирка со святой водой, – отрапортовал он. – Замерзла и лопнула.
– Дерьмо. Если я тут умру, постарайся добыть себе новую.
– Вы не умрете. Можно разжечь костер, нагреть Хельмара. Он развоплотится, мстители заберут в ад астральную проекцию его тела, и мы согреемся.
– Я – уже вряд ли.
