– Пора ретироваться, – кивнул в сторону двери Данилевский.
Мы вышли из комнаты, и, пока спускались по лестнице, в спину нам летела хриплая пьяная ругань:
– И Савельев ваш был… гад! Ирод, д-душу отвести не давал!.. После всякого праздника в речку в одном исподнем м-макал… А теперь – ш-шабаш! Кончилось все… Кончилось, слышите?..
На улице Данилевский вынул платок и, запрокинув голову, прижал его к окровавленному носу.
– Вот же скотина! – он поморщился от боли. – А удар-то был неплох, клянусь весами…
– Как-то непохоже, – с усмешкой перебил его я, – чтобы он горел желанием дать показания в нашу пользу.
– Ты неправ, – ответил Данилевский, ощупывая свой уже изрядно опухший нос. – Шепелевский – интереснейший субъект! Подумай: если его вызовут в суд, то достаточно будет пары минут, чтобы он рассказал там все то, что поведал нам. А если его подержат в камере пару дней без капли спиртного, то показания его, поди, будут еще подробнее и правдивее, верно? Нет, это не тот тип людей! Он не станет запираться и юлить, выгораживая кого-то другого. Скотина…
Мы прошли немного и сели на грубо струганную лавочку, вкопанную в землю в тени ветвистого вяза.
– Вернусь к Савельевым и тотчас подготовлю жалобу, – решил я.
– Ты же хотел дождаться приезда матери, разве нет? – ответил Данилевский.
– Нет, это я Аглае так сказал, для отвода глаз. Я хочу сам выступить против князя! Не за юбки же дамские мне прятаться!
– Погоди! Я бы еще, с твоего согласия, со своим дядюшкой посоветовался. Он у меня тоже в таких делах кое-что смыслит. Но он будет дома через три дня. А я бы пока в своей альма-матер хвосты по римскому праву подчистил…
Я пожал плечами:
– Хорошо. Как же еще сдавать римское право, если не с разбитым носом!..
Вечером я и вправду намеревался написать обстоятельное письмо матери. Однако к нам в гости пришла Липа, и я отбросил прочь любые дела.
Если бы кто-нибудь спросил меня, о чем же в тот вечер говорили за столом в доме Савельевых, я не вспомнил бы ни слова. Горчичное платье Липы, серебряная брошка в виде стрекозы на ее груди, изящный локон, упавший на тонкое девичье плечо, – вот все, что в тот момент занимало меня.
Время в ставшей теперь тесной и душной столовой, казалось, ползло медленно и бесполезно, словно готовясь окончательно остановиться. Я едва дождался минуты, когда застолье подошло у концу: какое-то странное ноющее чувство торопило меня, съедая и сжигая изнутри.
Поскольку уже темнело, я предложил Липе сопроводить ее до дома. Она наградила меня своим неподражаемым смущенно-озорным взглядом и улыбнулась. Мы выпорхнули на свободу в прохладные объятья сада, почти неслышно проскользнули по дорожке и поспешили исчезнуть за тяжелыми воротами усадьбы.
Сумерки сгущались, притупляя цвета, но будто бы высвобождая все те запахи, на которые мы обычно не обращаем внимание в полуденный зной. Яблочные сады за высокими заборами и жасминовые кусты в палисадниках источали благоухание, которое вечерний ветер разносил по округе, смешивая его с ароматами домашней стряпни, трактирных горячих закусок и дыма печей где-то топившихся бань. В остывавшем воздухе слышались обрывки голосов, звон посуды, лай собак, трели вечерних соловьев и стрекот сверчков. Мы шли по тихому пустому переулку, но все вокруг дышало жизнью. Догорая вечерней зарей, уходил в прошлое сегодняшний день с его тревогами и заботами, с убогим ломбардом Хаймовича, полным всякой рухляди, с мутной тошнотворной настойкой Шепелевского, со зловонием набережной у кожевенного завода. Пусть же этот вечер будет мне наградой!..
Мы с Липой говорили и говорили – обо всем на свете, о сотне ничего не значивших пустяков. Пару раз, правда, мне показалось, будто девушка хотела меня о чем-то спросить, но она внезапно останавливалась на полуслове. Как жаль, что сегодня тепло и ясно, и приходится просто идти по пыльной дороге, неумолимо приближаясь к конечной цели нашей прогулки, где нам неизбежно придется расстаться! Дорого бы я дал за то, чтобы небо заволокло тучами, как и в тот волшебный вечер…
– Я нынче утром заходила к Аглае, но не застала вас. Пришлось быстро выдумывать предлог, дабы уйти и вернуться позже, – сказала Липа и, чуть помолчав, добавила, – мне кажется, Надежда Кирилловна что-то подозревает.
Ее лоб пересекла тонкая морщинка, но даже удрученность была ей к лицу. Я едва не рассмеялся, но сумел сдержаться: ведь тогда она разозлится или, тем паче, обидится и будет для меня еще милее и желаннее…
– Это неважно, – ответил я. – Сегодня мы с Данилевским обошли свидетелей, подписавших завещание, и сумели кое-что выяснить. Ничего ошеломляющего, но персонажи очень любопытные. Один, владелец ломбарда, умер сразу после смерти дядюшки. Странное совпадение, вы не находите? Мы смогли поговорить только с его сыном, но, тем не менее, многое проясняется. Другой свидетель, бывший приказчик, тоже явно что-то знает! Если за дело возьмутся хорошие адвокаты, то получится очень занимательный судебный процесс. Непременно завтра составлю и подам жалобу, – я был полон решимости, – и, думаю, уже к празднику Покрова все будет кончено. Наши доказательства неоспоримы! Полагаю, во избежание шумихи мне стоит перебраться обратно в гостиницу Прилепского…
– Как у вас все гладко, Миша, – вздохнула Липа, – вы так грезите своим успешным будущим…
– Мои планы не останавливаются на получении наследства, – мой рассказ вдруг вселил в меня уверенность и придал смелости. – Пароходство – это ведь не просто дело, доход и благосостояние!
Липа замедлила шаг.
Я остановился и, взяв ее за руку, мягко повернул к себе.
– А что же еще? – девушка подняла на меня глаза.
– Это возможность… – я решился пойти ва-банк. – Олимпиада Андреевна, отсрочьте, разорвите помолвку! Ведь вы же не будете с ним счастливы! Не ради же насмешки вы позвали меня в ту часовню!
Липа продолжала смотреть на меня. Она придвинулась ближе, и ее пальцы в ажурной перчатке дотронулись до моей щеки. Так обычно гладят расшалившегося ребенка, стараясь успокоить его…
– Вы почти правы, Михаил Иванович, не просто так…
– Тогда к нашим общим тайнам давайте прибавим еще одну. Я… Я люблю вас!
Пальцы Липы коснулись моих губ.
– Миша, прошу вас, остановитесь! – ответила девушка. – Даже если я захочу отказаться от помолвки, отец никогда не даст мне этого сделать. Хотя и очень жаль: я всегда была уверена, что сама смогу лучше выбрать свою судьбу и, кажется, не ошиблась…
– Ну, тогда попросите повременить с объявлением о свадьбе! Как только я докажу в суде свое право на наследство, мне будет с чем прийти на разговор к вашему отцу!
– Тогда вам, Михаил Иванович, стоит поторопиться! После суда нам предстоит не менее трудное испытание… – в глазах Липы засияли радость и надежда.
Мне вдруг представилось, как ей и до того грезились уют зимних вечеров, шумные встречи с гостями, веселые песни под цыганскую гитару на палубе парохода, чайные застолья в саду, ажурные зонтики, красивые платья и шляпки, и все то прочее, что окружает счастливую супругу в благополучном семействе.
Я всею душой готов был разделить все эти чаяния.
Губы Липы были так близки, что я ощутил ее нежное дыхание и с трудом удержался от того, чтобы не поцеловать ее прямо там, посреди пыльной мостовой, на глазах у припозднившихся прохожих, привлекая их неуместное праздное внимание…
Мы продолжили наш путь. Переулки сменяли друг друга, будто умышленно запутывая нас и предельно удлиняя нашу дорогу. Я явственно чувствовал, как в моей руке пылает обтянутая тонкой перчаткой рука Липы.
Мы были счастливы.
В этот миг Вселенная вращалась только вокруг нас…
Когда Липа упорхнула за ворота своего дома, я еще долго стоял у витой ограды и смотрел девушке вслед.
Мне не хотелось уходить.
Я вглядывался в темные окна дома, жадно вдыхая стынущий свежий летний воздух. Где-то за сдвинутыми портьерами блуждали отблески пламени, но тут же исчезали. Только в саду в надвигавшейся на усадьбу темноте будто светились на кустах маленькие янтарные цветы.
В одном из окон второго этажа вдруг вспыхнула лампа.
Я вздрогнул. Теперь я почему-то был уверен, что знаю, где находится комната Липы. Мне показалось, что в проеме окна на мгновение мелькнул девичий силуэт с распущенными локонами.
Окно распахнулось.
Неужели она тоже всматривается в темноту, любуется этим садом и этими цветами? Как много я сказал бы ей, если бы она оказалась сейчас рядом со мной!..
Почему я должен отказываться от нее? К чему эта несуразная помолвка? Что она даст ей? Все это совершено неправильно! Если подложность завещания будет доказана, моего пароходства будет вполне достаточно, чтобы я смог составить Олимпиаде Андреевне достойную партию. Но разве это самое главное? Возможно, это важно для ее семейства, для фамилии. А для самой Липы? Разве так нужен ей этот жених, если именно меня она выбрала для того вечера в часовне, для наших прогулок? Нет, не может быть! Я совершенно уверен: это был ее призыв, ее стон, ее мольба…
Итак, нужно действовать без промедления! Нет у меня тех дней, о которых просил Данилевский, нет! Жалобу в Управу благочиния надо подавать завтра же, чтобы дело было рассмотрено безотлагательно, пока еще никто не забыл о смерти поверенного, о смерти владельца ломбарда, да и о смерти самого купца Савельева. Сейчас же я вернусь и напишу сначала письмо матери, а затем и ту самую бумагу, которая поможет мне сокрушить Кобриных! Я смогу добиться справедливости, и мне не будет отказа ни в одном купеческом доме Москвы!
Уходя, я заметил у придорожной канавы желтые купавки. Они тоже, подобно кустам в саду, светились в сумерках призрачным светом. Я сорвал их, переплел стебли и листья между собой и, не задумываясь о том, как наутро это будет расценено в доме, вставил свой букет в тяжелое кольцо, которое держала в своей оскаленной пасти привинченная к калитке медная львиная морда.
Глава X
Прошло два дня, как я подал прошение в Управу благочиния. Сухощавый и сгорбленный секретарь в черном поношенном мундире спрятал тогда бумагу в свою потертую кожаную папку и пробубнил мне, что жалоба обычно рассматривается по меньшей мере месяц. В ответ на это я лишь усмехнулся: столь важное заявление наверняка рассмотрят безотлагательно.
Что ж, дело было сделано, и все же с тех пор я не находил себе места. Пусть Данилевский и предупреждал, что ему будет в эти дни не до меня, я решил навестить его. Мне не терпелось все ему рассказать. Придется признаться, что я, так и не дождавшись совета более сведущего человека, подал жалобу, но, в конце-то концов, это все же мое семейное дело!..
Очередной летний прохладный вечер оживил Замоскворечье. По пути мне приходилось то и дело расходиться с громкоголосыми разносчиками, спешившими продать остаток своего товара, с малоприметными чинами в серых мундирах, закончившими свою службу и запиравшими свои конторы на ключ, обгонять шумные веселые компании студентов и чинно прогуливавшиеся вдоль бульваров парочки, укрывшиеся под кружевными зонтиками.
Мимо меня по мостовой прогрохотал большой черный рыдван, заглушив на мгновение голоса зазывал и распугав в разные стороны уличных собак: похоже, с таким огромным скрежещущим чудищем никому из местных псов сталкиваться не приходилось, а продолжать знакомство никому из четвероногих оборванцев не захотелось.
Я уже почти выбрался из всей этой толпы, чтобы свернуть в нужный мне переулок, но вдруг услышал властный низкий голос:
– Господин Барсеньев, добрый вечер! А вас-то я как раз и ищу!
Я повернулся и похолодел. Около панели стоял тот самый рыдван, пару минут назад привлекший мое внимание. Из-за приоткрытой дверцы экипажа на меня смотрел сам князь Евгений Константинович Кобрин.
Он жестом пригласил меня внутрь, и я, помешкав секунду-другую, сел в карету. Кроме князя, в ней сидел еще один человек лет тридцати на вид, с напомаженными и зачесанными назад волосами, одетый в костюм-тройку и с большими очками в роговой оправе на носу. Он перебирал какие-то исписанные листы и даже не поднял головы при моем появлении, нисколько не заинтересовавшись моей персоной.
– Мне, Михаил Иванович, очень бы хотелось обсудить с вами одно дельце, – сказал князь. – Вы, наверное, уже догадались, о чем пойдет наш разговор?
Я открыто взглянул в его самодовольное лицо и, стараясь говорить четко и спокойно, ответил:
– Да. Я так понимаю, разговор пойдет о жалобе и подложном завещании?
Князь чуть поморщился, но тут же по его лицу снова растеклась любезная улыбка:
– Нет, господин Барсеньев. Мы с вами поговорим о справедливости. И о компромиссах. Нам с вами вообще есть о чем поговорить. И потому позвольте мне пригласить вас в одно примечательное заведеньице тут неподалеку. Там мы сможем спокойно все обсудить.
Мне была не по душе эта затея, но отказаться я счел неприличным. Поэтому в ответ я лишь кивнул.
Мы проехали в молчании около четверти часа и остановились у какой-то ресторации – на вид весьма солидной, но, пожалуй, недостойной посещения столь знатной персоной, как мой спутник. Впрочем, кажется, его это обстоятельство нисколько не смущало. Места эти были мне незнакомы, но вокруг было довольно много народа, и я, покидая карету, вздохнул с некоторым облегчением.
В сумеречном зале нас встретил участливый половой, облаченный в косоворотку и белоснежные шаровары, и проводил нас за столик, предупредительно отгороженный от остального помещения ширмой. Повинуясь взгляду князя, он с пониманием поклонился и исчез.
Где-то за стенкой звенели вилки и бокалы, пиликала скрипка, кто-то смеялся. Но все звуки вязли в тишине, повисшей над нашим столом. Мы с князем с минуту сидели и смотрели друг на друга. Третий же наш компаньон все больше глядел в свою папку, которую он теперь разложил на скатерти.
Князь, покрутив ус, снисходительно улыбнулся.
– Видите ли, молодой человек, – обратился он ко мне, – есть вещи, которые мне положено знать по долгу службы. Поэтому с вашей жалобой я вчера ознакомился самолично. Позволю себе заметить, что у вас незаурядная фантазия! Удивительные измышления! Я даже разозлился поначалу… Вы, юноша, кажется, сами не поняли, на кого вы написали столь отвратительную кляузу…
– У меня есть документы, которые подтвердят правоту моих слов, – перебил я князя, стараясь говорить как можно тверже.
– Документы? – мой собеседник чуть повысил голос. – А само завещание, оглашенное прилюдно в зале суда, вам уже не документ? Подумайте, вы затеете бурю в стакане воды, но лучше никому не станет. Так я подумал тогда, прочитав вашу бумагу, так же я думаю и теперь. Однако, – тон князя смягчился, – поразмыслив некоторое время, я решил, что в чем-то вы правы. Купец Савельев столь большое значение придавал своим деловым связям, что семья невольно оказалась отодвинутой на второй план. И с моей стороны было бы несправедливым не учесть эту нелепую оплошность. Я не сторонник судов и разбирательств: на все это уходит немало денег, страдает репутация всех участников, все это сильно сказывается на делах и на здоровье. В наш век уже пора научиться договариваться. Вы со мной согласны?
Я кивнул, так и не понимая, к чему он клонит.
Князь продолжил:
– Поэтому я решил встретиться со всеми родственниками и раз и навсегда решить наши недоразумения. Конечно, я из принципа не стану нарушать волю завещателя. Я щепетилен в таких вопросах. К тому же я, как и ранее, продолжаю считать завещание вашего дядюшки подлинным. Оно, без всяких сомнений, и есть подлинное! Никто из хорошо знавших его людей не сможет отрицать, что деловая хватка у него была на высоте, а деловые интересы значили намного больше, чем все остальное. Однако я все же предлагаю всем родственникам и вероятным наследникам вашего дяди встретиться и решить, какое возмещение сможет удовлетворить осиротевших членов его семейства. Это будет справедливо, не правда ли? – и он, улыбнувшись, развел руками.
Я снова неуверенно кивнул.
Где-то за стенкой задребезжала гитара, и надтреснутый голос затянул цыганский романс.
– В случае, если мы не придем к какому-либо соглашению, – заключил князь, – то вашей жалобе будет дан дальнейший ход, так что вы ничего не теряете, разве что немного времени. Но в случае, если мы договоримся, то от этого выиграют все.
Я был очень удивлен.
Неужели вместо долгих судебных мытарств можно так легко все устроить? Конечно, князь не предложит больших отступных, но уж торговаться-то мы умеем! Неужели он испугался? Хотя ради сохранения репутации пойти на переговоры – довольно здравая мысль… Гм, надо, пожалуй, согласиться, а потом повторно написать матушке и подробно обсудить все с Аглаей. Теперь я ни на секунду не сомневался в том, что правильно поступил, подав жалобу. Что ж, ваше сиятельство, вы оказались довольно сговорчивы, и это неплохо!
– Я на всякий случай распорядился подготовить необходимые документы, – сказал князь. – Мэтр Алекс, мой поверенный, – он кивнул на своего спутника, – сейчас вам их покажет. С жалобами, Михаил Иванович, надо всегда обращаться аккуратно. Так что, любезный мой оппонент, предлагаю вам прочитать вот эту бумагу.
Поверенный князя протянул мне исписанный лист. В нем содержалось составленное от моего имени заявление: рассмотрение жалобы приостановить по причине того, что участники спора решили вести переговоры, дабы договориться полюбовно. В случае, если примирения не произойдет, жалоба будет подана вторично, и лишь тогда ее рассмотрит суд.
Я поднес документ к пламени свечи, стоявшей в низеньком подсвечнике на середине стола, и прочитал его два раза от начала до конца, старательно выискивая возможные подвохи. Все было изложено предельно логично, последовательно и лаконично.
Я взял у мэтра Алекса перо и подписал бумагу.
– Хорошо! Вы приняли разумное решение, – сказал князь. – Вот только… Давайте, Михаил Иванович, уладим еще одну тонкость. Вы заявляете, что ваше обвинение якобы основано на неких фактах. Я согласен идти с вами на переговоры. Но было бы нелепо вести переговоры, не зная, на чем основаны обвинения противной стороны. Вы не находите?
Я замялся. Князь явно хотел, чтобы я раскрыл ему свои карты. С другой стороны, его требование выглядело вполне уместным.
Помешкав секунду-другую, я все-таки решился и полез во внутренний карман сюртука. На скатерть веером легли несколько векселей. Сверху с видом карточного игрока, сорвавшего банк, я положил втрое сложенный лист завещания и развернул его. Гербовая бумага с изящными строчками из витиеватых букв, зашелестев у меня под пальцами, легла на стол приговором для князя и его семейства.
– Должен сказать вам, что это довольно опрометчиво с вашей стороны – носить такие бумаги при себе, – промолвил мой собеседник. – И все же сегодня это оказалось весьма кстати. Это значит, что мы не будем тратить наше время на еще одну, лишнюю, встречу. Извините, но я до крайности дорожу своим временем.
Князь коснулся пальцами угла завещания и придвинул его к себе:
– Гм, любопытно… Позвольте спросить, где вы это нашли?
– Не думаю, ваша сиятельство, что вам нужно это знать, – нарочито холодно ответил я.
– А я думал, что мое предложение сделает вас чуть любезнее… – и князь с безучастным видом отодвинул от себя бумаги.
Я воспользовался этим и быстро спрятал документы в карман.
Князь усмехнулся и повернулся к своему спутнику:
– Мэтр Алекс, вам необходимо составить дополнительное соглашение о том, что по завершении нашего спора все документы и обязательства, подписанные моим отцом, перейдут ко мне.
