Крутится, вертится над головой,
Крутится, вертится, хочет упасть,
Кавалер барышню хочет украсть.
Песня была в исполнении Бориса Чиркова из кинотрилогии о Максиме.
Нет, надо постоять подольше, посмотреть, насладиться. А то как когда-то в Лувре в первый раз я почти мельком взглянул на Мону Лизу. Не впечатлила. За бронированным стеклом. Отсвечивала. Маленькая. Толпа народу – близко не подойти. Так и прошёл. А потом несколько лет спустя вспоминал и жалел, что не постоял подольше. Ведь даме всё-таки пять с лишним веков. Это стоит того, чтобы остановиться возле, и на некоторое время сбавить свой бег по жизни. Сбросить скорость. И когда был в Лувре второй раз – памятуя свой непростительный промельк – стоял так долго и смотрел, что парижские бабушки-хранительницы уже осторожно поглядывали на меня примерно с теми же улыбками, что и на самой картине Леонардо. Чего ожидать от странноватого посетителя?
Прохаживаясь по периметру квадрата бассейна, я любовался Девушкой с Веслом и решил постоять подольше. Эротики в ней было видимо-невидимо, как на картинах Ренуара. Но везде в общественных местах есть ответственные бабушки или бдительные тётушки. Я и здесь тоже чувствовал, что уже привлекал внимание. Это было совсем не кстати. Тогда придумал замаскировать своё любопытство мороженым. Купить и стоять пока не съем. Вроде как стоит человек и ест мороженое. Не любит есть на ходу.
Совсем рядом бастион торговых павильонов пестрел огромными рекламными плакатами. Наркомпищепром СССР. Главвино. Советское шампанское.
С точки зрения этимологии словосочетания Советское шампанское – это, чтобы понятно было недоразумение, как если бы официально назвать продукт Французское жигулёвское, Английская пионерия или Советский джип. В общем, Барвиха виладж.
И потом только французский регион Шампань, производящий игристые вина из определённых сортов винограда и по определённым технологиям имеет право применять название – Шампанское (vin de Champagne). Точнее даже – вино Шампани. Это право защищено европейским законом ещё 19-го века и подтверждено Версальским договором 1919-го года по итогам Первой мировой войны. Никакой другой производитель игристых вин не имеет право называть вино Шампанским. Даже другие регионы Франции. Но Советскому Союзу разве это указ. Мол, а что вы нам сделаете? Советским людям полюбилось называть продукт Советским шампанским и баста. А привычки советских людей – это как английские традиции. Неискоренимы.
Есть, правда, слабенькое, но оправдание такого поведения с названием. Микоян, когда возвращался из США, плыл через Францию. Виноделие было важным вопросом Наркома пищевой промышленности СССР. Поэтому ещё когда он плыл в Америку на теплоходе Нормандия большое впечатление на Микояна произвело умение французов обслуживать пассажиров. Он любовался, как обслуживали стюарды богачей и мечтал такой сервис перенести на обычных людей в Советском Союзе. Ну, как ему это не удалось мы прекрасно знаем, кто застал прелюбезную работу советских тёть в сфере обслуживания в некогда ослепительно белых курточках, а потом застиранных и пожухлых, если не сказать замызганных, особенно в овощных отделах. Я даже подозреваю, что и белые куртки наших продавцов были подсмотрены Микояном у стюардов на французском теплоходе и внедрены в нашу торговлю, но он об этом умолчал. Поэтому оставим это моим вымыслом. Так или иначе Микоян очень крут хотя бы в том, что он на совесть выполнил приказ – всё что ему покажется передовым, понравится и, если хватит денег – всё перенять. Ему сказали – ловить рыбку большую и маленькую, и он вернулся не с пустым неводом. Потому что вовремя украсть – это не украсть, а унаследовать. Только так и надо развиваться. Нарком пищепрома СССР решил, раз уж предстояло такое шикарное пятидневное путешествие через Атлантику, разобраться с французскими винами. И попросил виночерпия теплохода приносить всё время разные, но хорошие вина, чтобы познакомиться с большим количеством наименований. И, действительно, сомелье приносил хорошие вина, но, когда Микоян сверил по карточке меню, оказалось, что все они были недорогие. Он задал вопрос – Почему тот не приносит им дорогих вин, ведь они должны быть лучше. На что специалист по вину ответил, что, выполняя просьбу он приносит только лучшие французские вина, а дорогие они держат для богатых американцев, которые в винах не разбираются по причине долгого жития при сухом законе, только недавно отменённого президентом Рузвельтом. Микояну на корабле был дан хороший урок, который он решил закрепить на обратном пути, когда плыл через Францию. В это время во Франции как раз находилась группа советских виноделов. И они вместе тогда посетили один из виноградников региона Шампань. Владелец шато с гордостью рассказал им, что русский царский двор ежегодно приобретал у него по несколько тысяч бутылок. На это Микоян ответил, что Советский Союз развернул строительство и сам хотел бы производить шампанское для своего народа. Хозяин виноградника с удовольствием показал и рассказал о своём производстве, а напоследок без уведомления Микояна поставил им в машину ящик своего шампанского. Ящик благополучно был доставлен в Москву и Нарком доложил об этом усатому Предводителю советских команчей. Предводитель благодушно отнёсся к информации и посоветовал Микояну в знак расположения приобрести у гостеприимного французского винодела три тысячи его бутылок. Дескать, раз уж такое любезное отношение было к советской делегации – пусть и ему будет приятно. А поскольку в разговоре несколько раз прозвучало слово Шампанское, то с лёгкой руки Наркома и закрепилось это название, как уважение к посещённому шато в провинции Шампань и подарочному ящику. И когда в 1937-м году с конвейера Донского завода сошла первая бутылка Советского шампанского, произведённого на французском оборудовании, где уж было знать, что наименование строго запатентовано. Когда на всех документах по производству под этим названием стояли подписи членов Политбюро и лично Вождя обречённого войска.
Да, Микоян, будучи Наркомом, участвовал в расстрельных делах. Его всё-таки замазали в расстрельных списках. Документально подтверждено, что его подписи на расстрел и 10-летние заключения в лагеря стоят на 8-ми списках, в каждом из которых десятки и сотни людей. Лошадиной дозой и лошадиным холуйством в этом чемпионате отличился Молотов, его подписи стоят на 372 расстрельных списках, чем даже Князя Тьмы обскакал. Тот свой зверский синий карандаш на титуле оставил на 357 списках. Ответственно гарцевали Каганович, Ворошилов, Жданов. Под 200 списков у каждого, где фамилии людей, как блюда в меню для Ненасытной Шишиги.
Вместе с тем, по-настоящему уничтожая людей, Микоян по-настоящему заботился о производстве в СССР. Двигал пищевую промышленность, как буйвол. И надо заметить, что с немалой результативностью, вот только с коэффициентом полезного действия буйвола. Советского буйвола. Хотя правильно было бы сказать – обычного грызуна в стране грызунов. Но и не заметить его деятельность – не айс. Историю что, чего у нас и откуда, всё-таки надо знать.
Следующим рекламным щитом был: Кетчуп – лучшая приправа к любому блюду. О как! Если уже в 1939-м году он рекламировался, отчего же тогда его совсем не было много-много позже, в моём солнечном советском детстве? Томатной пасты в жестяных банках было хоть измажься. Но она была невкусная. А первый болгарский кетчуп наша семья попробовала, когда отец привёз его из командировки в Прибалтику в конце 70-х. Я, школьником, когда его откушал вместе с жареной картошечкой, в действительности и офигел от сказочного вкуса. Потом он быстро закончился, отец и привёз то всего три продолговатые стеклянные бутылочки. А навсегда к прилавкам Москвы кетчуп привыкнул только после Олимпиады-80. После неё много чего появилось, чего советские граждане были лишены и не знали. На Олимпиаду все чудеса пищевой западной промышленности закупили, потому что не хотели ударить в грязь лицом перед гостями, мол, у нас у самих, добра такого, как у вас – завались. А потом лишить всего этого советских граждан было уже опасно. Не бунтом, нет. Советская овца – это особой выносливости порода, будет позволять себя стричь долго за макароны по-флотски и плошку борща, и будет тащить долго, пока не упадёт от перенапряжения. А опасно апатией. Потому что с полусонным народом в полуночной стране делать можно всё, что угодно. И успешно делают до сих пор. А с апатичным?
Вот как так? Куда исчез кетчуп в 70-х, если он уже производился у нас с конца 30-х годов. Я и болгар то зауважал после того кетчупа, а так и не знал даже об их существовании.
И, наконец, павильон Мороженое. Требуйте всюду. Народный комиссариат мясной и молочной промышленности. Гласил плакат. Я как раз и собирался именно потребовать и от предвкушения потирал ручки, так мне захотелось отведать того первозданного мороженого, с которого всё серийное мороженое в СССР и началось. Но тут внезапно произошло следующее. Недалеко от меня шёл парень, примерно лет 35-ти, с фотоаппаратом. Это явно был иностранец, потому что одежда его и манера держаться серьёзно отличались от всей остальной публики. Особенно выражение лица. У иностранцев выражение щей всегда непосредственное, раскрепощённое, даже глуповатое, и часто с открытым ртом, в то время как у русских мордочки всегда либо сосредоточенные, либо блудливые, либо хитрые. Но никогда не раскованные и не глуповатые. В руках у иностранца была шикарная, хромированная золотом, Leica. Я узнал фотоаппарат, потому что ещё в институте такой был у одного из приятелей, и он, когда у него спрашивали, всегда уважительно возглашал, что, бля, это довоенная Leica, и она, бля, работает. Так вот когда этот иностранец собирался сделать снимок, к нему тотчас же подскочили двое одинаково стриженных парней в не таких уж и разных рубашках. А через несколько буквально секунд, подвалили, можно даже сказать припрыгали, как гиены, ещё двое не таких уж и разных. Парня отвели под руки в сторону от прохода толпы. Толпа с испуганными лицами расступалась. Кто-то вскрикнул:
– Шпиона поймали!
Глава 6. Сексоты
Послышался другой женский визг:
– А-а, так ему и надо! Империалист проклятый!
Толпа негромко зашумела, но лица были напряжены и испуганы.
Растерянного фотографа отвели к краю крепости павильонов, где как раз стоял я, и я увидел замешательство на его лице.
– Почему вы снимаете в общественном месте? Есть ли у вас на это разрешение? – был задан вопрос одним из стриженых.
Парень не понимал и что-то беспомощно бубнил по-английски.
– Иностранец! – запоздало сообразил другой стриженый. – Иди звони капитану!
Оказалось, что телефон находился тут же и был замаскирован с торца павильона. Один из сотрудников уже по нему звонил.
– Ты знаешь какой-нибудь язык? – спрашивал второй у третьего.
Тот помотал головой, но когда от кого-то из них прозвучало слово аккредитация, парень-иностранец тут же ответил:
– Yes, surely. И дальше по-английски стал говорить, что он здесь не один, а с коллегой и переводчиком. И у них есть и аккредитация, и разрешение на фотосъёмку. И зовут его Харрисон Форман, он американский журналист.
Сотрудники его не понимали, а я, забывшись, по обычной человеческой привычке уже открыл рот и чуть было не вмешался в их разговор, чтобы перевести и уладить недоразумение. Потому что в руках у них был никакой не шпион, а известный американский фотограф Харрисон Форман. И своей серией фотоснимков Москвы 1939-го года он впоследствии не только прославит на весь мир столицу советского государства, но и в истории Москвы этого года, она будет, пожалуй, самой большой коллекцией и, чуть ли не единственным памятным фотоархивом. По счастью я этого не произнёс, вовремя захлопнул свою варежку и не успел наделать непоправимых для себя глупостей. Просто-таки в самую пору завалил хлебало Алёша.
К задержанному уже подходил капитан, которому звонили. Не трудно было догадаться, что капитан, потому что он был в военной форме, и в красной петлице его гимнастёрки на солнце блестела одна шпала. Погоны тогда ещё не ввели, и у военнослужащих были петлицы со шпалами, ромбами и квадратами. С ним рядом шли ещё два сотрудника, тоже в форме.
Двое сопровождавших капитана военных приказали толпе расходиться, не скапливаться и не мешать движению отдыхающих граждан. Граждане, будучи при этом теми самыми отдыхающими, ещё больше сходились и скапливались. Я повернулся к павильону с мороженым, собираясь его покупать, но больше следил и прислушивался к происходящему. По толпе всё также шелестело слово шпион, отдыхающие граждане посерьёзнели лицами, заскрипели глазами, как же, такое эпохальное событие произошло, бдительные сотрудники НКВД иностранного разведчика поймали, но четверо ребят в тюбетейках, которые ранее пытались стрелять у меня закурить, и кричали – Ура товарищу Сталину! – уже вели в нашу сторону двух человек – по всему было видно, что это коллеги Харрисона Формана. Лицо одного тоже было по-американски раскованным, ненапряжённым, а костюм другого выдавал в нём сотрудника НКИД СССР (Народный Комиссариат Иностранных Дел СССР). Здорово, как пацаны быстро сообразили, что к чему и среагировали на иностранцев. Молодость быстро включила мозги, пока остальные ловили шпионов. Переводчик тут же представился и вынул бумаги. Капитан стал внимательно читать листок с печатью. Печать была такая мощная, что мне и со стороны разгляделось, какая эта была мощь, вероятно, того самого могучего ведомства, перед которым обычно и волосы вытягиваются по стойке смирно, даже те, которые пружинками скручены, а кровь холодеет. Но скорее всего это я сочиняю, потому что капитан не принял стойку, а только отдал честь и приказал отпустить фотографа. Значит возможно печать была Наркомата иностранных дел. Иностранцы поспешили откланяться и с переводчиком отправились в сторону чёртова колеса. Капитан сделал лёгкий жест головой, и одинаково одето-стриженные секретные сотрудники (сексоты), разбежались по парно, не побоюсь даже написать, копытно, в разные стороны.
Вот они, красавцы, словно неприметные отдыхающие горожане. Среди толпы, среди людей. Стерегут мирную дремоту полусонных советских граждан. Но весь смех, как раз в их натужной и однообразной неприметности.
Я вспомнил, как однажды, когда на меня, как на предпринимателя, завели уголовное дело, открывал металлическую дверь Департамента экономической безопасности Министерства внутренних дел Российской Федерации (ДЭБ МВД РФ). Если не знать, можно было подумать обычный подъезд обычного жилого дома. И запахи подъездные. За металлической дверью было небольшое фойе. Дальше была дверь-решётка, многократно крашенная отвратительным ядовитым зелёным цветом. Сидел дежурный. Через решётку было видно, как по длинному, не первой свежести, коридору, стены которого также были покрашены ядовитой краской, сновали молодые люди в однотонных рубашках с короткими рукавами. Бритые или коротко стриженые. Тёмные брюки, тёмные ботинки и, обязательно, в руках или через плечо сумочка-портфель. Эдакая большой важности барсетка на ремешке.
– Какие же они все одинаково одетые, – подумал я тогда. – Лица и комплекции у людей разные, а как будто одинаковые. И как будто гражданские. Ан, нет. Это у них своего рода униформа такая. Похожие рубашечки, похожие брючки, похожие сумочки. Буду теперь знать, как мента летом в толпе вычислить. Коротко стриженые головы, однотонные рубашки с короткими рукавами, тёмные брюки, тёмные ботинки и обязательно эти дурацкие сумочки-портфели. И у каждого – своё задание. Каждый кого-то разрабатывает. Каждый к кому-то уже прицепился прищепкой. Каждый уже в кого-то впился, как пиявец. А, ведь я, когда-то, после фальшивых советских книжек о подвигах УГРО, мечтал быть следователем. Закончил бы юридический… И был бы… Чур, меня, чур.
Навстречу мне в то время, с другой стороны решётки, уже подходил сотрудник ДЭБ МВД РФ. Тридцатилетний, невысокого роста, с блёклыми чертами лица. На такого посмотришь и не запомнишь никогда. Не на чем взгляд зацепить. В глаза никогда не смотрит, да и глаза то пустые. В светло-серой рубашке с короткими рукавами, коричневых брюках, коричневых ботинках. Ан, нет! Постой, да это и не ботинки вовсе. Это сандалии! Потрясающе. Вот на сандалиях и зацепился тогда взгляд. И это были не какие-то модные спортивные сандалии. А устаревшие. Примерно так из 70-х. Его, наверное, бабушка воспитывала. Родители, скажем, погибли при исполнении. Они же все, блядь, потомственные негодяи. И воспитывала его бабушка. Униформу государство определило. А сандалии – бабушка. Мне даже жалко его стало. Это как на известную чёрно-белую фотографию конца 60-х годов смотришь, где нынешнее и вечное первое лицо в молодости стоит со своими школьными друзьями, сегодняшними долларовыми триллиардерами, жмётся к ним с портфельчиком, а на ногах войлочные ботиночки прощай-молодость… Никогда не доверяйте пиявцам в сандалиях. Ну, или в войлочных ботиночках прощай-молодость.
Мой пиявец попросил дежурного открыть решётку. Рукопожатие вялое, тельце рыхлое с женоподобными округлыми боками и узкими плечами.
А ведь ещё несколько минут назад от солнечного дня у меня блуждала лёгкая улыбка на лице. В этой же душной атмосфере хорошо было разве что только чеснок жрать и осиновый кол точить. Чтобы вампиров отгонять. И вдруг среди этой серой однообразной вампирской массы появились двое. Девушка и мужчина. Вот это сразу видно – обычные. Гражданские. И одеты нормально. И пахнуло нормальностью. Только у девушки лицо было совсем белое, убитое. В таких случаях говорят лица нет. Страх. Лицо красивое. Но на нём застыл страх. И видно, что идёт по инерции. Не видит перед собой ничего. А рядом взрослый мужчина семенит. Голову в плечи вжал. Наверное, заместитель её. А она, наверное, генеральный директор чего-нибудь. Какой-нибудь ООО-шки или ИП-шки. И вот недоплатили что-то, сокрыли, уклонились. И кошмарят их теперь эти стриженые мальчики по экономической безопасности…
– Девушка, у вас такое прекрасное лицо, – сказал я тогда. – Не дайте этим упырям себя запугать. Всё равно всё пройдёт и всё будет хорошо, – мне захотелось ещё что-то приятное сказать той девушке, чтобы поддержать её в трудную минуту.
Но девушка меня не услышала. Заместитель её только злобно на меня посмотрел.
– Да, мужик, ты то её, видать, и подставил, – подумал я, – раз с такой злобой на меня посмотрел. Лебезишь перед ней, а рыльце то у тебя нехорошее. Эх, девушка! Гнала бы ты подальше от себя этого говнаря…
– Мне нравится, Алексей Олегович, что вы такой оптимист по жизни, – сказал сопровождавший меня мой пиявец сандалиевый. – И сотрудники ваши говорили, что вы никогда не унываете…
Этот то пиявец и допрашивал по нескольку раз каждого моего сотрудника, каждого моего прораба, каждого начальника участка, главного инженера и главного бухгалтера. Бухгалтерша тогда и сдала ему всё со всеми потрохами. Женоподобный, безликий, пустоглазый, в бабушкиных сандалиях, когда я его пожалел, а накопал на меня здорово. На две статьи. И не пожалел. Был майором. А когда всё закончилось меня же попросил поздравить его с подполковником. Я поздравил. Накопал то грамотно, всё доказал и следователю меня, тёпленького, передал.
Мы поднялись на какой-то этаж. И через некоторое время зашли в большую комнату-кабинет. Пиявец предложил присесть возле свободного стола, а сам, куда-то отошёл. Я стал разглядывать обитателей этого кабинета. Их было человек 5-6. И каждый чем-то занимался. Один писал, другой звонил, третий что-то обсуждал с четвёртым. На меня никто не обращал никакого внимания. И все они, конечно, были одеты в однотонные рубашки с короткими рукавами, тёмные брюки, ботинки. Сумки-портфели лежали либо на столах, либо стояли рядом. Интересно им их выдают, или они их самостоятельно покупают? На своё жалованье?
Появились коричневые сандалии. В руках у него был одинокий листок бумаги.
– Ну что же, Алексей Олегович. Я свою оперативную работу по известному нам с вами делу закончил. Есть ли у вас что-либо дополнить, сказать или сообщить?
– Нет. А, судя по одинокому листочку в ваших руках, лучше бы мы на улице сейчас разговаривали. Подписать то его на воздухе было бы приятнее. Не сказать, что у вас здесь приятная атмосфера.
– Я бы хотел, Алексей Олегович, чтобы вы прочитали. – Как я уже сказал, я свою работу закончил, – сказал пиявец и положил передо мной листок. – Теперь вашим делом будет заниматься следователь Следственного комитета при прокуратуре…
Я тупо уставился на заголовок листка.
ПОСТАНОВЛЕНИЕ
о возбуждении уголовного дела
Возбудить уголовное дело по признакам преступления в отношении Фирсова Алексея Олеговича…
Я силился читать дальше, но ничего не получалось. Я ещё раз прочитал заголовок. Потом ещё раз. И всё равно смысл до меня не доходил. Интересно, наверное, было наблюдать за мной со стороны.
11 сентября 2001 года американский президент Буш-младший был на встрече с детьми начальной школы во Флориде и читал им книжку. В какой-то момент к нему подошёл его помощник и прошептал на ухо об атаке самолётов на Всемирный торговый центр. Кадры с выражением лица американского президента в тот момент обошли все мировые телеканалы. Толи он был ошеломлён и сбит с толку, толи так сохранял абсолютное спокойствие, толи это был Poker face. Все взоры в классе были обращены на него.
Все взоры в кабинете в этот момент были обращены на меня. До меня вдруг дошло, что меня окружили все обитатели этого кабинета, которые несколько минут назад так заняты были, якобы, своими делами. Такие были равнодушные ко мне. Как будто на улице я попал под машину, но не наповал, а дёргался ещё, и вокруг меня столпился народ. Я тогда ещё и не дотумкал, что уже попал под каток давильной машины Российской Федерации.
– Вы только не волнуйтесь, Алексей Олегович, вы только не волнуйтесь, – суетился передо мной пиявец.
Он уже стоял, а на его месте сидел молодой спортивный парень. И все стояли вокруг меня и пытливо разглядывали.
– Вы только не волнуйтесь…
Я огляделся. Во, блин, обложили. Как зверя.
– По-моему, вы волнуетесь больше меня. У меня такое чувство, что вы все столпились вокруг меня из-за того, что я могу что-нибудь неадекватное отчебучить. То-то вы так напряглись. Джентльмены, уверяю вас, что я не профессор Плейшнер. И у меня не заготовлена сигарета с ампулой с ядом на случай провала. Можете расслабиться.
– Алексей Олегович, я следователь Следственного комитета при прокуратуре России… – заговорил спортивный парень.
Я смотрел на его широкий нос и абсолютно точно ничего не понимал. Я не запомнил, ни как его зовут, ни что он мне говорил. В голове стояли кадры из фильма Ошибка резидента, когда брали Тульева-Жжёнова. Бред какой-то. Я – шпион?
– А это не розыгрыш, нет? – вдруг спросил я.
– Алексей Олегович, это постановление о возбуждении против вас уголовного дела…
– Это я как раз прочитал.
– Вы имеете право не свидетельствовать против себя и членов вашей семьи… и бла-бла-бла…
– Сейчас будут проведены следственные мероприятия. Вот постановление о проведении обысков у вас дома и в офисе. Мы разделимся. Одна бригада поедет к вам в офис. Другая – к вам на квартиру.
– А как разделюсь я?
– Алексей Олегович, чтобы не усложнять и не терять времени, вы могли бы нам дать ключ от вашего сейфа в кабинете и сказать комбинацию шифра. Производить выемку мы будем в любом случае в присутствии понятых и в присутствии вашего заместителя. Вы же доверяете своему заместителю?
Я машинально стал отсоединять ключ от сейфа в офисе от связки ключей.
– Вот от офисного сейфа. Код не нужен.
– Спасибо. Я думаю, если вы нам будете оказывать содействие в следственных действиях, то и мы со своей стороны будем корректны, чтобы не нанести ненужный урон вам и вашей репутации. Всё парни, за работу. Вы в две машины едете в офис. А мы едем на квартиру.
– А я куда еду?
– Алексей Олегович, вы на своей машине поедете с нами на квартиру. К вам в машину сядет наш сотрудник. Если вы не возражаете. И, пожалуйста, Алексей Олегович, не делайте глупостей.
Как же омерзительно, как же гадко, как тухло так часто употреблять сочетание моего имени и отчества! С тех пор я ненавижу, когда меня называют по имени-отчеству.
За окном моего автомобиля жил солнечной жизнью мой любимый и такой вдруг чужой город. Лобовое стекло автомобиля, как экран цветного кино. А о чём фильм? Я проспал завязку. И не понимал, что происходит на экране. Теперь мне стало понятно. Это был сон. Приснится же такое. Или этот сон – предчувствие. Предчувствие опасности. Ладно, надо вставать. Предчувствие игнорировать нельзя. Как же хорошо спать. Менделееву его таблица во сне приснилась. А мне – предчувствие опасности. Сейчас кофе. И будем разбираться с проблемой.
Из тумана выплыл голос моего водителя:
– Алексей Олегович, приехали.
Глава 7. Обыск
Я открыл глаза. Мы стояли перед подъездом моего дома на Ленинском проспекте. Всё равно что-то не так. Во сне ко мне в машину подсаживали чужого человека. Я повернулся назад. На заднем сиденье автомобиля тихо сидел сотрудник Следственного комитета и молча ждал, когда я проснусь. Подъехали две волги, из которых стали деловито выходить остальные оперативники. Нет, это не приснилось. И не моего пробуждения ждал человек на заднем сиденье моего автомобиля. Просто мой водитель приехал раньше, чем вся эта братия, с позволения будет сказать, оперативная бригада.
Вошли в подъезд. Меня пропустили вперёд. В две группы поднимались на лифте. Я открыл дверь квартиры. Снял сигнализацию. Квартира наполнилась чужими людьми. Я их в гости не звал. Сам открыл. Сам впустил. Господи, сколько же книг про это я прочитал. А теперь оказался сам участник событий. Главный фигурант. Или не главный? А если это всё какая-то постановка? И я – пешка в чьей-то игре? Стоп, а где понятые? Они не имеют права что-либо предпринимать без понятых.
– Стоп, господа! Пожалуйста, не разбредайтесь по квартире. Будьте все в коридоре. Пока мы не пригласим понятых, – и я посмотрел на следователя. – Наверное, в таких случаях, звонят соседям?
– Алексей Олегович, зачем портить вам репутацию перед соседями. Мы привезли с собой понятых, – сказал следователь и указал на двоих ребят, спортивного вида, коротко стриженых и с короткими рукавами летних рубашек.
Вот здесь меня пронзила мысль – понятые фиктивные. Это их сотрудники. Но зачем?
– Это такие же понятые, как я балетмейстер.
– Зачем, вы так, Алексей Олегович? Своими подозрениями вы дискредитируете органы и настраиваете против себя. Этих ребят ты из университета привёз? – обратился следователь к одному из сотрудников.
Даже вопрос прозвучал фальшиво. Но тот в ответ активно закивал.
– Из какого вы университета, джентльмены? – обратился я к лже-студентам, молочным братьям. – И с какого факультета?
Стриженые враждебно из подлобья смотрели на меня и молчали.
