– А это я тебе намекаю, как будет нужно себя вести.
– Пф-ф… – скривился Юрий Алексеевич. – Тачка-то на меня, что ли, зарегистрирована?
– Выйдут на меня, – ехидно скалясь, пообещал Даос, – выйдут и на тебя. Усек?
– Так вот ты какая гнида, значит?
– Не-е, не такая. Хуже!
Они вылезли из машины и, прихватив с собой папку Барского, направились к подъезду. Двор был пуст. Асфальт после дождя уже успел высохнуть, листва на деревьях светилась неестественно чистым изумрудным цветом. «И вправду, будто во сне, – подумалось Даосу. Он машинально взглянул на свои руки. – Нет, не во сне! Находись я в сновидении, я бы сейчас развернулся, сел в машину и поехал к Гынде в офис, чтобы пристрелить эту сволочь в его собственном кабинете. Или даже не поехал бы, а оказался там усилием воли. Чего зря тратить бензин?..»
Юрий Алексеевич шел молча, воздерживаясь от своих обычных шуточек. На Барского ему было наплевать, и странное поведение Даоса он расценивал как очередную его причуду. Все-таки не первый день работают вместе, успел уже к его выкидонам привыкнуть. Просто слегка потряхивало и раскалывалась голова, просто настроение стало вдруг каким-то хреновым, а желание вмазаться разгоралось с новой силой. Просто… «Нет уж! – твердо сказал он сам себе. – Решил завязывать, значит, надо завязывать! Переломаюсь как-нибудь, не сдохну. Все-таки не такой уж я законченный нарик. Не Макс какой, не Рентон Уэлш[41 - …не Макс какой, не Рентон Уэлш… – Юрий Алексеевич шутит. Рентон – один из главных героев романа Ирвина Уэлша «На игле» («Trainspotting»). Героиновый наркоман.ИРВИН УЭЛШ (Irvine Welsh): «…пожалуй, едва ли не единственный современный писатель, к которому применимы лишь два определения – "КУЛЬТОВЫЙ" и "ЗНАКОВЫЙ". КУЛЬТОВЫЙ – потому что сумел – что называется, играючи, – обратить свою прозу в своеобразный культурный – точнее, субкультурный, или контркультурный памятник. ЗНАКОВЫЙ – потому что каждое из его произведений так или иначе становится знаком, символом, вехой на литературном пути "поколения техно". Устами героев Уэлша, с их диким слэнговым "новоязом" и острым, отчаянным ощущением "выломленности из жизни", попросту говорит с читателем само наше время – наш издерганный "век, вывихнувший сустав"…»(Издательство «АСТ», 2003 г.)]…»
Syzygia – 2
Снежок
В холодных небесах
Вишневым цветом притворился
Порхающий снежок…
Сэй- Сёнагон
Странные вещи…
Странные события…
Странные поступки…
Странные ощущения…
Странные или глупые? С одной стороны – моя глупость, а с другой – рука Провидения… Не знаю, не понимаю… А отчасти, наверное, и не хочу ни знать, ни понимать… Отдаюсь на волю событий-волн и просто скольжу по течению. А куда это течение вынесет – не знаю. Не имею ни малейшего представления… Все, что казалось ясным и правильным, теперь видится банальным. Истина ускользает, словно червяк. Да и есть ли она вообще, эта гребаная Истина, а если есть, то нужна ли мне?..
Он отвернулся от окна, неслышно, но от этого не менее решительно спустился на один лестничный пролет и снова принялся терзать кнопку звонка. Если в квартире действительно никого нет, это не имеет никакого значения. Все известные ему точки он уже обошел. Везде было пусто. А следовательно, отправится ли он сейчас домой или же будет стоять в темном вонючем подъезде и трезвонить до шести утра, не имеет никакого значения. Как говаривал классик: «Перед лицом вечности все едино!» «Думаю, перед ейной задницей – тоже. Да-а, вечность – это не пустой звук. Вечность, это когда вот так вот стоишь, весь на затраве, податься тебе больше некуда, а… А податься один хрен некуда!»
Юрий Алексеевич, оставив кнопку в покое, опустился на корточки и, привалившись к стене, прислушался. В квартире явно кто-то присутствовал. Тихонечко развернувшись к двери лицом, а ко всему остальному миру – задом, он припал правым глазом к замочной скважине. Ничего не высмотрел, но как будто чего-то услышал. Не меняя позы, три раза отрывисто стукнул.
– Макс, – зашипел он, облизывая грязный замок. – Макс, открывай. Это я…
Никаких признаков жизни.
«Ну и хер с ним, – подумал он с ненавистью. – Не хочет открывать, не надо. Все равно я отсюда никуда не уйду». Сию же минуту за дверью послышался явственный шорох и хорошо знакомый голос негромко осведомился:
– Кто «я»?
(…Йа-а?!.)
– Я, я! Плотник! – Юрий Алексеевич молниеносным движением распрямился, всем телом налегая на дверь. – Плотник, говорю. Плотник! Открывай скорее, не томи душу.
Некоторое время в квартире еще колебались, затем щелкнул замок и дверь приоткрылась. Не дожидаясь приглашения, Юрий Алексеевич ввалился внутрь.
– Чего тебе? – неприязненно спросил Макс.
– Бабу, да пожирнее! – огрызнулся Плотник. – Ты чего сразу не открыл? Целый час в подъезде мурыжил, как пидора какого…
– Нету ничего. – Макс развел руками. – Голяк на базе.
– Когда привезут?
– Не знаю, – довольно равнодушно, – может, утром. А может, ближе к обеду.
– Нет, нет, нет, – горячо запротестовал Юрий Алексеевич, – так дело не пойдет. Надо сейчас. Срочно!
– Да говорят тебе, нету! – Макс начинал выходить из себя. – Откуда я возьму, если нету?!
– Может, знаешь кого? Давай сбегаем по-быстрому.
– Не могу! – довольно жестко отрезал Макс. – Занят.
– Пару соток мне, сотку тебе, – сразу же раскрыл карты Плотник. – Собирайся скорее.
Препираться у него не было ни сил, ни желания.
– Ну-у…
– Ладно, не ломайся, – перебил он. – Быстрее сбегаем, быстрее обратно вернешься. Видишь, кумарит.
– Н-ну, ладно. – При таком раскладе ломаться Макс и не собирался. – Здесь погоди, я сейчас.
«Еще бы он начал ломаться, – подумал Юрий Алексеевич, довольно потирая руки. – Самому небось не сладко. А от халявной сотки кто откажется? Лично я таких птеродактилей не знаю». Он присел на корточки. Тело, окрыленное неожиданно возникшей надеждой, охватила легкая дрожь. «Сейчас, сейчас, сейчас, – приговаривал Юрий Алексеевич. – Сейчас найдем чего-нибудь…» Не в силах сидеть на одном месте, он встал и направился на кухню (куда, как ему показалось, слинял Макс). Тело требовало движения, тело пребывало на затраве и желало вмазаться. А с телом в такой ситуации разве поспоришь? Конечно нет. Тело в таких ситуациях всегда право. Тело знает, что ему надо, тело знает, куда ему надо, тело знает, как и где ему надо… И сколько при этом. А раз знает, не надо ему мешать.
Выскочив из темного коридора на освещенную кухню, Юрий Алексеевич на мгновение растерялся. Никакого Макса на кухне не было. Зато в наличии имелись две герлицы, расположившиеся на разостланном у батареи полосатом матрасе. Первой, невысокой, но хорошо сложенной, на вид было около двадцати. Второй, длинноволосой брюнетке в черных джинсах и белой блузке, далеко за двадцать. На вид, потому что в подобных местах малолетки могут выглядеть вполне зрелыми женщинами, а зрелые женщины… Впрочем, это неважно. Герлицы курили вонючий «Беломор», стряхивая пепел в стоявшую перед ними на полу кофейную чашечку.
– Привет! – Юрий Алексеевич осмотрелся и, не найдя ни табуретки, ни стула, опустился прямо на пол. – Как дела?
– Нормально, – ни капельки не удивившись, ответила та, что казалась моложе. – Сигаретки человеческой не найдется? А то надоело эту гадость смолить.
Она затушила окурок в чашечке, недовольно передернув при этом плечиками. Порывшись по карманам, Юрий Алексеевич отыскал пачку «Салема», протянул девушке.
– Благодарю, – ответила та, выцарапывая из пачки сразу две сигареты, себе и подружке.
– Макс где? – спросил Юрий Алексеевич.
Девчонки синхронно пожали плечами.
– А разве не он тебе открыл? – удивилась длинноволосая.
– Он, – кивнул Юрий Алексеевич, – я так думаю…
– Чего тогда спрашиваешь? Раз открыл, значит, здесь где-нибудь. Куда ему деться?
– Резонно, – согласился Плотник.
Подумал и добавил:
– А чего это вы тут сидите такие пришибленные?
Спросил так, без всякого умысла. Просто, чтобы не молчать.
– Слушай, братишка, – ухватилась за его реплику первая, – у тебя ничего с собой нету? Ну, может, полсоточки или четверть?
В глазах ее сверкнул алчный огонек.
– Света, перестань, – повернулась к подруге черноволосая. – Не видишь, мужик сам мается. Чего ты ко всем лезешь?
– Нет, девчонки, пусто, – покаялся Юрий Алексеевич с тоской в голосе. – Сейчас с Максом сбегаем, может, чего и надыбаем. Потерпите чуток.
Маленькая капризно скривила губки и отвернулась.
Юрий Алексеевич понимающе хмыкнул. «Кумарит девок ничуть не меньше моего. Это хорошо. Это очень хорошо! Раз так, значит, и Макса кумарит, значит, не зря я под дверью торчал. Когда Макса кумарит, он откуда хочешь "говна" достанет. Весь город перевернет, всех на уши поставит, а "говно" найдет. На то он и Макс…» Тело его снова забил озноб.
Он рывком поднялся с пола, подошел к раковине и открыл кран. Пропитанная хлоркой вода показалась ему прохладным «Нарзаном». В сознание вдруг вклинился неизвестно почему появившийся образ. Такая же точно кухня, такой же матрас на полу. Рядом с матрасом – настольная лампа без абажура, а в дальнем углу – гора пустых бутылок. Черт его знает, откуда этот образ возник. Может, это был отголосок буйной юности, а может, воспоминание и не столь отдаленное. В любом случае от него веяло теплом и уютом.
Юрий Алексеевич напился и вернулся на место.
– Сильно колбасит? – поинтересовалась длинноволосая.
В ее вопросе не было ни сочувствия, ни интереса. Что-то третье.
– Не очень, – соврал Юрий Алексеевич.
– А ты потом возвращайся сюда, – предложила девушка, тихонько пихнув продолжавшую дуться подружку. – Если, конечно, чего найдете. Макс один, а нас, как видишь, двое…
Она заговорщицки подмигнула.
– Не исключено, – ответил (…но маловероятно…) Плотник. – Вы только сами смотрите не потеряйтесь. А то я приду, а вас не будет. Не с Максом же мне тогда на этом матрасе кувыркаться.
Девчонки захихикали.
– А что, – вставила маленькая, – Макс у нас очень даже ничего.
– Не спорю, – вздохнул Юрий Алексеевич, – только вряд ли у нас с ним что-нибудь получится.
Перед глазами снова встала картинка. Ночь, лавочка, пустынный двор. Вокруг ни души. Снег. Жирные влажные хлопья медленно опускались из мутной выси, производя при этом едва заметный, но все же отчетливо воспринимаемый звук. Что-то среднее между шипением и шуршанием. В доме напротив горело окно, и свет длинной желтой полосой ложился на заснеженный тротуар. Откуда-то (может, из этого окна, а может, и нет), доносились звуки музыки. Вторая соната Шопена. Все это – и музыка, и черные деревья, и снег было пропитано какой-то неведомой тоской. Тоской по чему-то далекому и невозвратимому. Чему-то хорошему…
«Вот черт! – Юрий Алексеевич мотнул головой, и видение исчезло. – Опять начинается. Что-то сегодня кумар какой-то не в меру лютый. Давненько такого не было». Он потер пальцами виски, затем достал пачку и закурил. Девицы тут же потребовали у него еще по одной сигарете. Пришлось выдать, хотя у самого оставалось хрен да маленько.
– И давно ты? – поинтересовалась длинноволосая.
– Что давно? – не понял Юрий Алексеевич.
– Ну, давно на снежок подсел?[5 - …давно на снежок подсел?.. – очевидно, речь идет о героине.Героин: – «…производное морфина, белый кристаллический порошок горького вкуса. Применяется как болеутоляющее, при кашле».(Энциклопедический словарь, М., 1953 г.)Из выступления А. Тагеса, (Тагес цитирует фрагмент из Jacqves Brosse «La Magie Des Plantes», Albin Michel, Paris, 1990): «…В 1803 году французскому химику Дерсону действием щелочи на опий удалось выделить новый алкалоид, который из-за своих специфических свойств впоследствии получает название "морфий" (по имени греческого бога сновидений Морфея). Как затем стало известно, частое употребления морфия вызывает болезненное пристрастие к препарату. В последние годы XIX века морфинизм получает на Западе широкое распространение. Именно в это время химикам удалось синтезировать дериват морфия, медицинские свойства которого были еще более сильными. Данное вещество назвали "героином" (очевидно, в виду имелось очень активное – героическое – действие наркотика). Далее было обнаружено, что предлагаемый морфинистам героин избавлял их от порочного пристрастия к морфию. Однако момент триумфа оказался кратковременным. Все, чего удалось достигнуть, сводилось к замене одной формы наркомании другой, гораздо более тяжелой… Героин, и в этом самая очевидная причина успеха его опустошительного воздействия, очень хорошо соответствует скрытым, но непреодолимым, завуалированным внешним оформлением потребностям индивида, рожденного нашим обществом: беспредельная алчность, любовь к сильным ощущениям, неустрашимая и в конечном счете удовлетворяемая жажда уничтожения…»(г. Саис, бар «Бульдог». 13 августа 1993 г.)]
От неожиданности у него закружилась голова. Потребовалось несколько секунд, чтобы сообразить, что между его видением и тем, о чем говорила девушка, не было никакой связи. «Вот, блин, басня! – подумал он, переводя дыхание. – Нервишки пошаливают. Шаля-ат нервишки…»
– Не очень. И почему сразу «подсел»? Я что, похож на наркомана?
– А я что, не похожа на Мону Лизу? – с вызовом спросила длинноволосая.
– Нет, – ответил Юрий Алексеевич, – не похожа.
В душе закипало раздражение. Свет в кухне начал казаться липким и желтым. Словно из-под потолка струился непрекращающийся ливень, состоявший из тысячи маслянистых желтых капелек. Раздражение клокотало и пенилось, перерастая в тотальную, всеобъемлющую ненависть. Ну где это сраный Макс ползает? Сколько можно вошкаться! Переодел штаны, накинул рубаху, и делов-то. Ушел, словно под лед!..
Юрий Алексеевич взглянул на часы. Двенадцать минут третьего. Ну вот, дотянули. Куда сейчас? Ксюха банчит до часу. После часа не откроет, хоть ты тресни. Та еще стервь… К дяде Мише после двух тоже не сунешься. Мигом рога пообшибает. У Надюхи… Тут он осознал, что перебирает в уме те точки, по которым сегодня совершил уже не один рейд. Везде было пусто. Раздавив окурок в чашке, Плотник вздохнул. Волна раздражения как будто отхлынула. Мир снова приобретал присущую ему упорядоченность.
Одна из девиц, та, что помладше, встала и вышла в коридор, обдав при этом Юрия Алексеевича запахом синтетической лаванды. «Симпатная птаха, – хмыкнул он про себя. – Вот только дизайн у нее как-то… не очень. Ее бы к хорошему парикмахеру сводить да в порядочное ателье…»
– Света, – крикнула ей вдогонку длинноволосая, – мне тоже захвати парочку. Ладно?
Ответа не последовало. Но, судя по поведению длинноволосой, его и не требовалось.
– Звать-то тебя как? – обратилась она к Юрию Алексеевичу. – Ну, имя у тебя есть?
– Плотник, – ответил он.
– Почему Плотник? – удивилась девушка.
– Псевдоним у меня такой был, в журналистскую бытность.
– Так ты журналист?! – То ли с восхищением, то ли издеваясь, воскликнула длинноволосая. – Круто! А фамилия твоя?.. Ну… я имею в виду настоящая. Если не секрет.
– Не секрет. Фамилия пролетарская. Шилов.
– Шлыков?
– Шилов. Слушаешь чем?
– Только не надо грубить, – обиделась девушка и тут же с достоинством добавила: – Я Аня.
– Очень приятно, – с кислым видом ответил Юрий Алексеевич.
Бессмысленное сидение на кухне начинало его тяготить. Тело требовало движения, тело жаждало приключений.
– Ладно, – продолжила допрос длинноволосая Аня, – раньше ты кропал статейки. А сейчас чем занимаешься?
