– Да!.. Да, я назову кандидата!..
Зал снова притих. Йоханнес поднял голову.
– Миссери!.. Я хочу назвать имя кандидата!.. Человека, более достойного, чем я! Человека, который, в отличие от меня, сможет надеть папскую тиару без угрызений совести!.. Миссери! Имя этого человека… Это – Лотарио, миссери!
Зал выдохнул и снова затих. Изумление было слишком велико. Сказанное требовало осмысления.
Одинокий негромкий голос потерянно произнёс:
– Но это же!.. Это… – и замолк.
Первым опомнился Октавиано Паоли.
– Правильно ли я тебя понял, брат Йоханнес, ты предлагаешь избрать Великим Понтифексом кардинала-дьякона Лотарио из рода Сеньи?
– Да, это так!.. – подтвердил кардинал-пресвитер и окрепшим голосом – главное уже было сказано – добавил: – И я прошу, миссери! Я прошу всех, кто голосовал за меня, отдать свои голоса в пользу брата Лотарио!
Октавиано Паоли одобрительно кивнул и повернулся к собранию.
– Миссери! Брат Йоханнес заявил нам своё решение, которое… э-э… которое нам всем, безусловно, следует уважать! Он также высказал своё предложение, касаемое кандидатуры Великого Понтифекса! У кого-нибудь есть что сказать?!
– Есть!.. – кардинал-епископ Петро Галлоциа, скрипнув по каменному полу стулом, поднялся из-за стола. – Миссери! – выдержав весомую паузу, начал он. – Я вижу, что многие из вас удивлены новой кандидатурой. Да, Лотарио Сеньи не получил при первом голосовании ни одного голоса! Это, кстати, говорит о скромности самого брата Лотарио – он, в отличие от некоторых, не вписал своё имя в избирательный лист! Так вот, за Лотарио Сеньи при первом голосовании не было отдано ни одного голоса! Но говорит ли это о том, что брат Лотарио не достоин быть избранным?!.. Нет! Ничуть! И я со всей ответственностью заявляю: кардинал-дьякон Лотарио из рода Сеньи достоин стать новым Великим Понтифексом!.. Да, он молод! Но он молод годами! Но отнюдь не умом! Брат Лотарио не раз доказывал нам всем, что обладает умственными и душевными качествами, достойными самого высокого предназначения! Я скажу больше! Он мудр! Мудр не по годам!.. Во всём же прочем молодость даёт ему только преимущества. Взгляните на брата Лотарио! Он энергичен! Он честолюбив! Он здоров, наконец! И он ещё не накопил грехов, не погряз в роскоши и самодовольстве, как… как некоторые из нас!.. Скажите мне, миссери, разве нас не тяготило вечное нездоровье папы Целестина?! Его немощность тела и слабость ума?! Ведь сколько раз физическая слабость покойного папы влияла на прочность самого Священного Престола! Молодой же папа будет править долго и усердно. На благо Святой Церкви и всем нам! К вящей славе Божией!.. Миссери! Я полностью поддерживаю кандидатуру Лотарио Сеньи, предложенную братом Йоханнесом, и, более того, я, как и он, прошу тех, кто голосовал за меня, отдать свои голоса в пользу Лотарио!
Петро Галлоциа сел. И тут же, не давая остыть каше в горшке, слово взял Октавиано Паоли.
– Миссери!.. – привычно подняв руку, произнёс он. – Я мог бы тоже многое сказать о добрых качествах брата Лотарио, но полагаю, что это будет излишним. Мы все знаем его как примерного пастыря и усердного слугу Божьего. Мы также знаем его как… э-э… как выдающегося богослова и каноника. И мы, наконец, знаем его как человека безупречной репутации. Человека высокой чести… Миссери! На мой взгляд, мы должны быть благодарны брату Йоханнесу, который… э-э… который озвучил имя Лотарио Сеньи. Иначе мы сами вряд ли вспомнили о нём. А сам брат Лотарио настолько скромен, что… – кардинал-епископ по-отечески улыбнулся племяннику, – что никогда бы не предложил свою кандидатуру сам… Миссери! Я безусловно поддерживаю кандидатуру кардинала-дьякона Лотарио Сеньи для избрания его Великим Понтифексом. И прошу всех, кто голосовал за меня, отдать свои голоса в пользу брата Лотарио!
– Достоин! Безусловно достоин!..
– Я за Лотарио Сеньи!..
– Позвольте, но как же так?!..
– Ну и что, что молод?! Молод не глуп!.. – голоса кардиналов слились в беспокойный гул. Многие вскочили со своих мест.
Из-за стола счётного консилиума поднялся Йоханнес Бобоне.
– Миссер Октавиано!.. Ваша милость! Я полагаю, необходимо сделать ещё один перерыв. Это всё несколько неожиданно. Следует посоветоваться… посовещаться.
– Ты прав, брат Йоханнес, – с готовностью согласился кардинал-епископ. – Не будем торопиться. Дело, которым мы заняты, не терпит суеты… Миссери!.. – стараясь перекрыть царящий в зале шум, повысил голос Октавиано. – Миссери!.. Давайте сделаем перерыв! Нам всем следует успокоиться и… э-э… и обдумать поступившее предложение!.. Перерыв, миссери!..
Как Лотарио и предполагал, Ценцио Савелли сам подошёл к нему в перерыве.
– Я могу поговорить с тобой, брат Лотарио? – тронув коллегу за локоть, вполголоса спросил камерарий.
Лотарио сразу же вспомнил начало своего разговора с Йоханнесом из Салерно и, усмехнувшись, с готовностью повернулся к подошедшему.
– Ты, брат Ценцио, наверное, хочешь продать мне свой голос?
Камерарий заметно смешался.
– Я, собственно… Это не совсем так… Я просто…
– Я даже догадываюсь, каково твоё условие, – пришёл ему на помощь Лотарио. – Тебя беспокоит твоя должность. Разве не так?.. – он испытующе взглянул в лицо собеседнику. – Тебе не следует волноваться, брат Ценцио. Ты столько лет заведуешь папской казной, у тебя настолько огромный опыт, а твоя репутация столь безупречна и чиста, что… что назначить на твоё место кого-либо другого было бы просто верхом легкомыслия! Ну, сам рассуди – кто, как не ты?!.. Так что можешь быть абсолютно спокоен – твоя должность камерария… впрочем, как и пост архиканцлера Святой Церкви безусловно останутся за тобой… Разумеется… – Лотарио улыбнулся камерарию своей мягкой обаятельной улыбкой, – Разумеется, при том условии, что меня всё-таки изберут Великим Понтифексом…
Перерыв затянулся больше, чем на час. Кардиналы, покинув свои кресла, переходили с места на место, собирались небольшими группами, совещались о чём-то, заговорщицки оглядываясь по сторонам, и снова расходились, чтобы сейчас же вновь собраться уже в другом составе. Под высокими расписными сводами древнего нимфеума витало вполне ощутимое нервическое напряжение.
Наконец Октавиано Паоли, переговорив, наверное, уже по десятому разу как со сторонниками, так и с противниками нового кандидата в понтифексы, вышел на средину зала.
– Миссери!.. Миссери, внимание!.. Полагаю, времени для того, чтобы прояснить свои позиции, было более чем достаточно. Поэтому давайте продолжим… Мы, если помните, остановились на том, чтобы… э-э… чтобы голосовать кандидатуру Лотарио Сеньи. Миссери! Исходя из того, что письменная процедура голосования вызвала… э-э… неоднозначную реакцию, я предлагаю провести новое голосование привычным для всех нас очным способом. Разумеется, с тщательным подсчётом всех голосов, поданных «за» и «против», каковое исполнит… э-э… наш уважаемый счётный консилиум. Миссери, есть возражения?!..
– Нет!..
– Голосовать как обычно!
– Фпафи Гофподи! Только не пифменно!..
Октавиано Паоли кивнул.
– Прекрасно! Будем считать, что по способу голосования мы договорились… Миссери! В таком случае давайте перейдём непосредственно к процедуре!.. Брат Петро! Счётный консилиум готов?.. Благодарю!.. Внимание! Прошу тишины в зале!.. Брат Гуидо! Угомони, в конце концов, своих слуг!.. Итак, миссери!.. – кардинал-епископ выдержал весомую паузу. – Итак, миссери! Я прошу вас проголосовать… Кто за то, чтобы… э-э… чтобы избрать Великим Понтифексом… кардинала-дьякона Лотарио из рода Сеньи?! Прошу выразить своё согласие поднятием руки!
Девять рук взлетели моментально. Потом к проголосовавшим добавились один за другим ещё пятеро. Шаткое равновесие держалось несколько мгновений. Пятнадцатым, решающим, голосом выразил своё согласие Ценцио Савелли. Лицо камерария в этот непростой для него момент оставалось бесстрастным; полуприкрытые глаза смотрели в пол. После решения камерария тут же поднялись ещё шесть рук. Последним, с видом человека, проглотившего жабу, проголосовал член счётного консилиума Грегорио Альберти.
– Единогласно!.. – выдохнул кто-то из выборщиков.
И ещё не растревоженную хрупкую тишину прорезал визгливо-скрипучий шамкающий фальцет:
– Флава тебе, Гофподи! У наф ефть папа!..
Была уже глубокая ночь, когда в покои камерария и архиканцлера Святой Романской Церкви стремительно вошла группа людей. Первым, резким движением руки устраняя с пути возникающих из темноты слуг, шёл начальник папской стражи в сопровождении двух солдат-факельщиков. Следом, плечом к плечу, двигались Лотарио Сеньи и высокий широкоплечий мужчина с твёрдым волевым подбородком и старым шрамом, рассекающим надвое левую бровь. Замыкали шествие четверо солдат, двое из которых также несли факелы.
Ценцио Савелли не спал. Предупреждённый перепуганными слугами, он встретил полуночных визитёров в своём кабинете, стоя возле сплошь заваленного бумагами рабочего стола. Камерарий был заметно взволнован, если не сказать напуган – с подобным ночным вторжением ему за всю его долгую службу сталкиваться ещё не приходилось.
Вошедшие плотной толпой заполнили тесное помещение. Свет факелов плясал на жёстких непроницаемых лицах.
Лотарио Сеньи, раздвинув плечом солдат, вышел вперёд.
– Я прошу прощения по поводу столь позднего визита, брат Ценцио, – извиняющимся тоном сказал он, – но дело не терпит отлагательства. Ты, надеюсь, знаком с моим старшим братом Риккардо?.. – вновь избранный понтифекс сделал шаг в сторону, открывая за своей спиной молчаливую фигуру, закутанную в тёмный плащ. – Риккардо недавно вернулся из Святой Земли, где два года воевал за вызволение Гроба Господня… Мой брат – примерный христианин. К тому же, у него высокое чувство ответственности: достаточно поручить ему любое дело и можно быть совершенно спокойным – оно будет исполнено точно и в срок… Я попросил Риккардо принять должность камерария, и он любезно согласился. Поэтому, брат Ценцио, будь добр, передай ему ключи и все доходные книги.
На лице Ценцио Савелли отразилось смятение.
– Но… как же?! Ведь ты же… вы же, святой отец… вы обещали мне! Вы заверяли меня, что я останусь при должности! Вы ведь говорили: «Кто, как не ты, Ценцио?»! Разве вы не говорили такое?! Разве вы не обещали мне?!
Скулы понтифекса затвердели.
– Ты прав, брат Ценцио. Такие обещания были тебе даны. Но, позволь спросить, кто их тебе дал?.. Их дал тебе Лотарио Сеньи, скромный кардинал-дьякон церкви Святых Сергия и Бакха. Я же, Великий Понтифекс, Глава Вселенской церкви Иннокентий Третий таких обещаний тебе не давал. Ты… ты чувствуешь разницу, брат Ценцио?!.. – и, не дождавшись ответа от потерявшего дар речи камерария, шагнул вперёд и требовательно протянул ладонь. – Ключи!..
И воцарился лучший из лучших!
Ибо сказано устами пророка Давида: «избавил меня от врага моего сильного и от ненавидящих меня, которые были сильнее меня». (Ис. 17:18)
И ещё сказано святым апостолом Паулом: «не почитаю себя достигшим; а только, забывая заднее и простираясь вперёд, стремлюсь к цели, к почести вышнего звания Божия во Христе Иисусе» (Флп. 3:14)
Из трактата «Об убогости человеческого состояния» сочинения Лотарио Сеньи, кардинала-дьякона титулярной церкви Святых Сергия и Бакха:
Итак, «…создал Господь Бог человека из праха земного…», который гнуснее прочих элементов. Планеты и звёзды сделаны из огня, вихри и ветер сделаны из воздуха, рыбы и птицы сделаны из воды, люди и звери сделаны из земли. Рассматривая, таким образом, водных обитателей, обнаруживаем, что человек ничтожен; рассматривая небесных, находим, что он безобразен; рассматривая пламерождённых, убеждаемся, что он гнусен. Он не осмеливается приравнивать себя к небесным, не отваживается ставить себя впереди земных, поскольку находит себя равным лишь вьючному скоту, узнавая в нём себе подобных. «Потому что участь сынов человеческих и участь животных – участь одна: как те умирают, так умирают и эти, и одно дыхание у всех, и нет у человека преимущества пред скотом, потому что всё – суета! Всё идёт в одно место: всё произошло из праха и всё возвратится в прах». Слова эти не кого-нибудь, а премудрого Саломона. Так что есть человек, кроме грязи и праха? Поэтому и говорит человек Богу: «Вспомни, что Ты, как глину, обделал меня, и в прах обращаешь меня?» Поэтому и Бог молвит человеку: «Прах ты и в прах возвратишься». «Он бросил меня в грязь», – сказано, – «и стал я, как прах и пепел». Грязь образуется из воды и пыли, из того и другого и
состоит; пепел, напротив, происходит из огня и дерева, когда и то и другое умирает. Выражая яснее таинство творения, растолкую его по-иному. Чем тебе гордиться, грязь? Из чего возвеличиваться, прах? Чем тебе чваниться, пепел?
Страница вторая
Разделяй и властвуй
Анкона. Марка Анконйтана – Рома.
Наследие Святого Петра – Нарния.
Сполётиумское герцогство
Januarius-Februarius-Martius, indiction primus,
MCXCVIIIA.D.
В конце января наконец установилась хорошая погода. Давно всем опостылевшие, не прекращавшиеся целый месяц дожди сменились сухими, по-весеннему тёплыми днями. Над всей Италией пронзительной синевой засияло ясное безоблачное небо.
Узкая каменистая дорога, что вела от Анконы к бенедиктинскому монастырю в заливе Портонбво, причудливо извиваясь, тянулась вдоль моря. Она то ныряла в узкие расщелины, пробираясь вслед за каким-нибудь говорливым ручьём сквозь густые, непроходимые, перевитые колючими ежевичными лианами, заросли фисташки и мирта. То крутым серпантином взбиралась выше – в светлые, насквозь пронизанные солнечными лучами рощи могучих пиний, под раскидистыми кронами которых сочно-алыми гроздьями ещё не успевших опасть ягод празднично светились пышные кусты пираканты. То выскакивала к самому обрыву, к необъятному, насквозь продуваемому ветром, лазурному простору, где, вцепившись в белый камень мощными корнями, несли свою трудную дозорную службу лишь старые одинокие арбуты – корявые, узловатые, с шелушащейся, обожжённой беспощадным солнцем до лохмотьев, красной корой.
Кардинал Иордано Цеккано, изрядно утомлённый всем этим дорожным разнообразием, пытался дремать, обложившись подушками на заднем сиденье карруки. Дремать особо не получалось – повозка то, словно выпущенный на волю резвый бычок, начинала с грохотом скакать по ухабам и камням, то, как гонимый ветром парусник, скрипя всеми своими суставами, опасно кренилась на крутых откосах, то с шорохом и скрежетом принималась продираться сквозь хватающие её за борта заросли дремучих кустарников.
Наконец, видимо, устав сама от себя, дорога отлогой зелёной ложбиной соскользнула к морю и… кончилась, превратившись в узкую полоску суши, зажатую между белыми клыкастыми обрывами и серо-голубым водным простором, медленно катящим к берегу ленивые вялые волны. Сразу же остро запахло рыбой и гниющими на солнце водорослями.
– Подъезжаем, ваша милость, – наклонился к окну карруки начальник стражи.
Кардинал кивнул.
Теперь повозка шла ровно, лишь изредка подрагивая от попадающих под колёса камней или толстых веток плавника, когда-то вынесенных штормом на берег. Иордано рискнул привстать и высунуться в окно.
Справа неожиданно оказалось небольшое округлое озеро, отделённое от моря неширокой каменистой перемычкой. Может, из-за заполняющей его тёмной, почти чёрной воды, а может, из-за нависающего над ним скалистого берега, перевёрнуто отражающегося в неподвижной зеркальной глади, озеро казалось очень глубоким, почти бездонным.
Ну а впереди, уже совсем рядом, не далее, чем в четверти мили по ходу повозки, в жарких лучах послеполуденного солнца сияло непорочной белизной приземистое, прочно вросшее в прибрежные скалы, здание монастыря, из-за плеча которого выглядывала плоскоголовая башенка церкви Святой Марии, крытая красной терракотовой черепицей…
Настоятель обители приор Герардо – высокий, статный, не по-монашески загорелый, но по-монашески немногословный – встретил высокого гостя любезно, но несколько настороженно. Он уже знал о переменах, произошедших в Роме, и понимал, что столь стремительный приезд папского легата в отдалённый, ничем не примечательный монастырь мог быть вызван лишь причинами очень серьёзными, если не сказать исключительными.
Впрочем, если у высокого гостя и была какая-то важная и секретная миссия, торопить события он явно не был намерен. Кардинал не спеша и с аппетитом отобедал, пару часов отдохнул после дальней дороги, после чего направился в церковь, где добросовестно отстоял с монастырской братией весь вечерний молебен. И лишь когда сиреневые сумерки в церковном подкуполье сгустились до непроницаемого мрака и обитель, изрядно пошаркав по каменному полу деревянными подошвами и поскрипев напоследок дверями, отдалась тихому ночному покою, в келью приора заглянул начальник стражи легата и от имени высокого гостя пригласил настоятеля на прогулку.
Ночь была ясная и тихая. Огромная полная луна низко висела над морем, щедро золотя его спокойную гладь неширокой, но яркой дорожкой.
Кардинал стоял у самой границы мягко шелестящего прибоя и, заложив руки за спину, обозревал безмятежный ночной простор.
Начальник стражи оставил настоятеля шагах в десяти от неподвижной фигуры легата.
– Любуетесь, ваша милость? – негромко спросил приор, останавливаясь рядом с гостем.
– Да, – не поворачивая головы, растроганным голосом отозвался кардинал. – Божья благодать… Божья… У вас тут, брат Герардо, просто-таки райский уголок. Тишина, покой… Уединение… Можно только позавидовать.
– Святое место, – согласился настоятель и через паузу добавил: – Намоленное.
– Да, да… Истинно так… – закивал легат и, повернувшись, неспешно двинулся вдоль кромки воды. – Я сейчас еду из Арйминума, а до этого побывал в Равенне, в Фёсуле. И, ты знаешь, брат Герардо, всюду шум, суета. Какие-то склоки, делёжка вечно какая-то… Я уже не говорю про Рому – там-то жизнь всегда была неспокойная. Чреватая неприятностями… А здесь…
Кардинал вздохнул и замолчал. Приор подождал продолжения, не дождался и, пройдя ещё несколько шагов вслед за легатом, осторожно озвучил уже полдня висящий в воздухе вопрос:
– У вас, ваша милость, какое-то дело ко мне?
– Разумеется, брат Герардо. Разумеется, – тон Иордано Цеккано вдруг резко сменился, он остановился и заговорил сердито, чуть ли не сварливо: – Может, ты полагаешь, что я просто путешествую в своё удовольствие?! Катаюсь тут по вашим отвратительным дорогам, где запросто можно шею себе свернуть?!.. Разумеется, у меня есть дело! И, разумеется, это дело именно к тебе! – кардинал развернулся всем корпусом к собеседнику и, нацелившись в него длинным бледным пальцем, стал сухо и отрывисто задавать вопросы, словно испытывая приора на некоем устном экзамене: – Ты запомнил, брат Герардо, какие города я посетил до приезда сюда?
– Д-да, ваша милость… – настоятель, поначалу даже слегка опешивший от столь внезапной перемены, произошедшей с гостем, быстро подобрался и стал отвечать кратко и точно, под стать своему собеседнику: – Вы побывали в Равенне, Фесуле и в Ариминуме.
– Верно. Что, по-твоему, общего во всех этих городах?
– Общего? Ну, это всё крупные города и… Это центры епархий.
– И, как ты думаешь, к кому я там заезжал?
– Полагаю, что к тамошним епископам.
– Правильно. К кому же ещё. А почему, по-твоему, я не заехал в Анкону?
