– Уверяю вас – учитель… И я тоже – школьный учитель, как мой отец и моя мама. Я учитель математики.
– Куда же вы едете, молодой человек? Разрешите полюбопытствовать.
– Отчего же нельзя. Дело в том, что я только кончил педагогический институт, и еду учительствовать в сельскую школу.
– По распределению? Вот не повезло… – протянула блондинка.
– Почему же не повезло? – спросил пассажир с редким именем Оскар.
– По распределению, – подтвердил Дима спокойно, – но я сам специально просил, чтобы меня направили в сельскую местность. Через год курс окончит моя жена, и тоже приедет в это село. Нам обещали.
– Похвально, очень похвально, – сказал солидный пассажир.
– А вы знаете, что это такое – жить в деревне? Вы вообще жили в деревне? Ведь сразу видно, что вы городской мальчик, – блондинка протянула пальчик с красным ноготком в сторону Димы. – Интеллигентный мальчик. И вы тоже, Оскар… Вы, с таким именем, наверное, вообще из Прибалтики. Вот не знаете, а туда же. Деревня – это грязь по колено, это невозможная скука. Пойти можно только в клуб на кинокартину, которую в десятый раз привезли, или в сельпо. А в магазине знаете, что бывает? – только вечные макароны, сахар и селедка в консервах. Ах, водка еще, конечно… Ведь вам, поди, Митя, книжки подавай, театры. Вместо этого будут танцы народов мира по телевизору, а во дворе куры, гуси и помет. Пожалеете скоро. Все из деревни, а вы в деревню. Еще и жену за собой тащите: бедная девочка…
– Что это вы, девушка, набросились? Все чёрной краской поливаете, – возмутился солидный пассажир. – Где это вы такого набрались? Вы знаете, как выросло благосостояние колхозника! Когда вы последний раз были в деревне? В каждом дворе – корова, телевизор… не знаю, транзистор. У моего деверя – механизатора – мотоцикл с коляской! Училища для сельской молодежи кругом пооткрывали. Клубы. А вы тут…
– Ах, как это скучно…
Блондинка сунула ноги в туфли-лодочки, поправила прическу и направилась к выходу. До двери было всего два шага, но она умудрилась их пройти с таким внутренним превосходством, а еще, с такой сексапильностью, что… только диву даешься. Умереть-не встать.
– Ничего себе, – сказал солидный сосед, когда за блондинкой закрылась дверь. – Ничего себе! Какова Мерлин Монро!? А коленки видали? Специально ведь выставила на всеобщее обозрение. У меня даже очки запотели… Вы это, ребята, – у него на коленях вдруг возник пузатый портфель, щелкнул замок клапана. – Давайте, что ли, немного скоротаем время. – Из темного зева высунулось узкое горлышко поллитровки.
Дима категорически замотал головой. Оскар вежливо отказался.
– Ну, что вы, товарищи, – расстроился хлебосольный пассажир. – Коньячок. Армянский. Пять звездочек. Чисто для знакомства, по семь капель. И говорить не о чем.
– Ну, если по семь капель… – согласился вдруг Оскар.
– Вот это дело!
На столике появилась бутылка с этикеткой цвета горчичника, круг полукопченой колбасы, хлеб. У запасливого пассажира даже нашлись специальные дорожные рюмочки.
Дима, чтобы не мешаться и не глазеть попусту, стал раскладывать постель на верхней полке. Внизу звякнули металлические стопки.
Солидный пассажир представился, как Ситников Николай Палыч. Заместитель директора автобусного парка. По снабжению. (Ага, подумал Дима, – опытный пассажир) Возвращается он, соответственно, из служебной командировки по налаживанию, так сказать, связей с поставщиками.
У Оскара действительно оказалась прибалтийская фамилия: Оскар Робертович Поуляйте. Молодой мужчина сообщил, что он – инженер и так же едет по делам, но характер свой деятельности и цели поездки разглашать не может.
– Это мы понимаем, – сказал Николай Павлович, подмигнув. – Мирный атом, щит отчизны, и все такое.
Дима вернулся на прежнее место, достав из чемоданчика книжку. Внимательнее посмотрел на прибалта. Ему было интересно встретить настоящего ученого. Может быть исследователя. Оскар неопределенно качнул головой.
– Да, в таком мире мы живем, – философским тоном протянул снабженец. – Такую войну перемогли, такую силу преодолели – живи и радуйся. Нет, империалистам все неймется. Никак из-за этого мы не можем заняться нашим главным делом…
Николай Павлович перочинным ножичком с узким лезвием нарезал на газетке аккуратные колечки колбасы; по купе распространился крепкий запах «Краковской». У Димы потекли слюнки, он торопливо зашуршал страницами книги, отыскивая нужную.
– Это, каким же? – поинтересовался инженер.
– Строительством коммунизма! – снабженец смотрел почти удивленно. – «Нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме»* – процитировал он. – Я в это верю и жду. Надеюсь сподобиться. Но вы-то, молодые люди, точно застанете – счастливчики. Конечно много, очень много еще предстоит сделать, много нам еще не хватает: и того, и сего, запчастей вот – не знаю уж, почему нужно добывать их с боем. Но это ничего, все – ничего. Главное – настрой, главное – правильная установка. А вот раньше… – ножик в его руках замер – раньше бы я посмотрел, на какой газетке обедаю. Нет ли там какого портрета, а то ведь можно и того… Вот времечко было. Вы не знаете. Не застали. А уж за такие разговоры, как наша дамочка тут… Культ личности. Он конечно – да. Это мы преодолели и осуждаем. Но люди вели себя построже. Еще по одной? («… при коммунизме»* – фраза из доклада Н.С. Хрущева на XXII съезде КПСС)
Дима знал, о чем говорит Николай Павлович, очень хорошо знал.
Отец его Лиды – Петр Ефимович, ведь тоже побывал там. Восемь лет тесть провел на строительстве Норильского металлургического комбината. И такие дела, что не по своему желанию. Вернулся, когда дочка уже в школе училась. После двадцатого съезда. Весь седой, половина зубов – железных, рука покалечена. Но при этом бодрый и даже жизнерадостный. Словно у него не забрали, ни за что, ни про что, часть жизни… Диму очень хорошо принял, с удовольствием резался с ним в шахматишки. Всем интересуется: и театром современным и музыкой, а литературой – так запойно. В складчину на две семьи покупали книги у перекупщиков на рынке. Детективчик этот – так же приобретен. После прочтения всем семейством, устраивали своеобразную лотерею, чтобы определить, где новый томик найдет свое законное пристанище.
Так что, выдержал человек и остался прежним советским человеком. Только, когда при нем вели восторженные разговоры, у него появлялся этакий ироничный прищур…
Дима всегда думал, а он смог бы так? Не озлобиться, не закаменеть сердцем?
Верховников понял, что уже несколько раз читает один и тот же абзац. Он полез на верхнюю полку.
Глава так и осталась недочитанной. Наверху казалось, что вагон раскачивается гораздо сильнее; та-да – та-да, та-да – та-да: под стук колес и обстоятельный рассказ снабженца о перипетиях в его последней командировке, Дима провалился в дрему.
Когда он проснулся, купе заливал малиновый свет. Дима свесил голову вниз.
Внизу на своем месте был только один пассажир… будущий педагог Верховников не смог припомнить ни его имени отчества, ни фамилии – это, конечно, никуда не годилось. Как же он будет запоминать фамилии своих учеников: двадцать пять, тридцать фамилий за раз. Невероятно. Нужно будет найти какую-нибудь методу…
В общем, на своем месте был только солидный пассажир, то есть – снабженец. Остальные куда-то разбрелись.
Солидный пассажир уставился в окно, подпер тяжелый подбородок рукой. Водянистые глаза тонули в бездумной печали. За окном проплывало безбрежное открытое место – то ли поле, то ли степь – не разберешь; солнце светило в глаза, и на фоне пронзительного заката все на земле почернело и потеряло краски. Ясно видны были только телеграфные столбы: десятки столбов, сотни, и все как один кривые.
Откуда на человека навалилась такая тоска? Наверное, ее разливают по бутылкам с горчичными этикетками. А он – нет, он бодр. Хорошо все-таки быть молодым! Дима счастливо потянулся и почувствовал голод.
А почему бы ему не сходить в ресторан?
Нет, конечно, у него было в чемоданчике что перекусить – мама позаботилась. Но пирожки с яйцом и зеленым луком можно оставить и на утро, умять их с чаем, а когда еще представиться такой случай – посетить настоящий вагон-ресторан? Поужинать, как в кино. Была, конечно, правда в том, что говорила эта дамочка… чего уж там. Он долго теперь не увидит крахмальных скатертей.
Дима не первый раз ехал на поезде – были в детстве поездки с родителями на юг, и на свадьбу к родственникам, – но это была его первая самостоятельная поездка. И деньги, кстати, у него имелись, не разорится же он там, посмотрит в меню. Раз уж так вышло, что билет купили родители, (купейный, сам-то он обошелся бы плацкартным…) то нужно соответствовать, так сказать, социальному статусу. Без всякой иронии. А что? Молодой специалист, предметник… Эх, кутить, так кутить!
Дима спрыгнул вниз. Причесался у зеркала на откатной двери. Сосед и головы не повернул – спит что ли? Секундная задержка на выходе: надевать пиджак, или нет? – все-таки надел, – и он вышел из купе.
В коридоре Дима завертел головой – куда идти? У них четвертый вагон, а вагон-ресторан должен быть в середине поезда. Определил положение и осторожно двинулся вперед; пол качался на стрелках, вдоль всего коридора шумно бегали в догонялки мальчишка с девчонкой. У девочки на хвостиках огромные банты, у мальчика – восторг в глазах. Посторонись! Запросто все ноги отдавят.
В соседнем вагоне – неожиданная встреча, забавный случай: их дамочка, ну, которая Мерлин Монро, стоит у окошка бок о бок с военным моряком – офицером. Красавец мужчина, в чёрной форме, щегольские усики, на рукавах золотые канты, звезды, якоря, и глаза у него какие-то совершенно удивительные – янтарные, что ли…
Блондинка ничего на свете не видела кроме своего собеседника. Диме пришлось извиняться, протискиваясь мимо. Монро взглянула на него, как на досадную помеху, лишь на миг – не узнала, конечно. Куда там, если рядом такой видный мужчина.
– Видите ли, Тамара, какой со мной забавный случай приключился, – успел услышать Дима слова моряка. – Вагон переполнен, а я еду в купе совершенно один, не с кем и словом перекинуться…
Ресторан оказался точно таким, как в кино. Белые занавесочки, с контурами синих чаек, – птички колышутся, раздуваемые приоткрытым окном. Скатерти – ну, не крахмальные, но довольно чистенькие, зеленые фонарики по столикам, фарфоровые солонки и горчичницы; неожиданно просторно, хотя людей довольно много – столики почти все заняты. Приятно, в общем…
На входе находилась стойка с очень озабоченным официантом, или кто он там… в белой курточке – лишний раз не взглянет:
– Проходите, гражданин. Вон там место есть. – Дима немного растерялся и не стразу его увидел. Получив в руки картонный лист, с прикрепленным к нему меню, уселся за указанный столик.
Буквы, набитые на печатной машинке, через третью копирку, были бледно-синюшные, напоминали отчего-то трупики кур, уложенных скорбным штабелем в продмаге. Названия блюд улавливались с трудом… Ага: борщ, пюре – это понятно… гуляш – нет, спасибо; рожки – идти в ресторан за рожками? О! Котлета по-киевски. В голове возник образ пузатой котлеты, вывалянной в оранжевых сухарях, хрустящей и одновременно необыкновенно нежной внутри.
Дима однажды в своей жизни отведал такую и, представьте себе, именно в городе Киеве, когда они, много уже лет назад, ездили с родителями на море, в Одессу.
У него мгновенно потекли слюнки; даже запахло сливочным соком, которым это кулинарное чудо должно быть наполнено.
Ну, раз так, то можно заказать и бокал сухого вина. Дима был готов сделать заказ и нетерпеливо оглянулся на стойку. Конечно, официант (все же, можно его так называть?) был очень занят. Он принимал заказ… как раз у его соседа по купе, приятного инженера – Оскара… фамилия была слишком сложной, чтобы запомнить с первого раза. Опять проснулось беспокойство: как же он, в самом деле, будет запоминать своих учеников?
Инженер Оскар расположился впереди, в другом ряду, и делил столик с приятной шатенкой. Она была в брючках и тонкой кофточке, по-восточному скуластенькой и показалась Диме смутно знакомой. Хотя в последнее время такая модная прическа – с шиньоном на затылке – смело завоевывает головки советских девушек: они без сожаления отрекаются от кос и перманентных завитушек.
Не похоже было, что Димин сосед банально клеится. Скорее уж, он поддерживал вежливую беседу. Не было этих игривых улыбок, и прочего. Наоборот: инженер говорил с серьезным выражением лица, как показалось Верховцеву, даже чуть печально. Диме ужасно захотелось узнать, о чем же таком мог говорить инженер Поуляйте (всплыла фамилия!), что девушка так внимательно слушает, да еще смотрит на него таким завороженным взглядом, не замечая ничего вокруг.
– Что будете заказывать, гражданин? – рядом возник парень в белой курточке. Несмотря на то, что вагон ощутимо раскачивался (очевидно, проезжали целое скопление стрелок), официант стоял незыблемо, как моряк на палубе.
Дима сделал заказ. Попытался.
Оказалось, что котлет по-киевски вагон-ресторан предложить уже не может. А вино – пожалуйста. Но может быть, лучше пиво? Потому что пиво как раз поступило: Жигулевское и очень свежее.
Дима растерялся. Запасной вариант он как-то не предусмотрел. Взять что ли гуляш и пиво? Оказалось, что гуляш тоже закончился.
– А что же тогда у вас есть? – спросил молодой учитель.
– Так возьмите же яичницу с колбасой, – не отрывая глаз от блокнота, предложил парень.
Дима согласился на яичницу и пиво, чем, несомненно, угодил официанту:
– Из двух яиц? Из трех? Свекольный салат? И селедочку с лучком вам принесу, как раз будет.
Было приятно выглядеть покладистым, интеллигентным пассажиром. Верховников откинулся на мягкую спинку и подставил лицо воздушному потоку. Железнодорожный ветерок пах черешней и дымком.
– Белла, почему же вы уходите?
Девушка с шиньоном стояла в проходе совсем рядом с Верховниковым. Инженер держал ее за руку. Между ними явно происходила какая-то сцена.
Диме было неловко обнаружить себя свидетелем. Он опустил глаза.
– Знаете, Оскар Робертович, это забавная игра затянулась. Вам изменило чувство меры. Если это такой прием, то он не смешной. И совершенно не уместно, требовать от меня бросить писать стихи. Эта шутка – глупая. Зря я вам доверилась. Вы не знаете, как легко ранить в начале пути. И при чем здесь – «честное комсомольское»? Пошлость какая… вы не понимаете этого?
– Ну, я сморозил не то… Белла, послушайте…
Девушка досадливо махнула рукой, мелькнул острый локоток.
Инженер отступился. Вернулся на свое место. На него бросали заинтересованные взгляды, он отвечал рассеянной улыбкой. Покрутил в руках столовый нож, бросая короткие блики, потянулся за бокалом.
Массаракш! Дима почувствовал, что слегка вспотел. Было у него это свойство: когда на его глазах с каким-нибудь человеком происходила неловкая ситуация, он вдруг представлял себя на его месте и остро переживал происходящее. Это называется – «испанский стыд».
К его большому облегчению, официант как раз принес в алюминиевой тарелке яичницу и запотевшую бутылку пива. Перевернутый стакан на горлышке тускло позвякивал.
После ресторана Веховников долго стоял в чьем-то чужом тамбуре. За окном уже наступила ночь. Голубые, далекие огоньки, обозначающие людские жилища, медленно ползли к краю окна.
Диме хотелось, чтобы, когда он вернулся в купе, все его попутчики уже улеглись и он был бы предоставлен сам себе. Он уезжал из своего дома навсегда. В другие, дальние края. Дима Верховников хотел прочувствовать и запомнить этот день. Не торопясь. Ведь это важный момент в его жизни – один из самых главных. Несмотря на то, что в словах попутчицы Мерлин Монро, – или, как теперь выяснилось, Тамары, – было довольно много справедливого, его это не очень заботило. Его не пугало то, что он потеряет удобство привычного мира. Дима даже хотел этого. Все выглядело честно, и это была разумная плата за перемены. Глубоко зашитый под кожу инстинкт, подсказывал Диме – чтобы получить свою собственную судьбу, нужно отправиться в дорогу.
В купе на своем месте опять находился только солидный пассажир – Николай Павлович. Он спал, отвернувшись к стенке. Его пузатый портфель торчал краем из-за подушки. Постель блондинки была даже не тронута. Ну, здесь все понятно. Видимо, она разрешила себе не устоять перед суровым обаянием морского офицера. Инженера отчего-то не было тоже.
Он появился, когда Верховников успел устроиться на своем месте. Сосед вернулся огорченный. Похоже, он все еще переживал из-за произошедшего в ресторане.
– Не спите? – спросил Оскар. Он аккуратно повесил на плечики снятый пиджак и расстегнул рубашку. Его пальцы ловко пропускали пуговицы через тугие петли, а лицо выражало погруженность в сложные размышления. – Люди. Что может быть более сложнее, чем люди. Кого не возьми…
– Да, конечно, – отозвался Верховников.
– Реакции на события не просчитываются, не угадываются. Можно предположить, что угодно, но лишь не то, что произойдет на самом деле. Выходит даже, что можно исходить от обратного: именно тот вариант, который не приходил в голову и будет воплощен в жизнь. – Инженер поднялся на свою полку.
Видимо Оскар заметил там… тогда, что Дима был свидетелем сцены. Поэтому теперь он и говорил эти слова.
– Почему же…
– Да, именно так. Похоже на то, – пробормотал сосед.
Верховникову одновременно хотелось узнать всю историю: что же произошло у инженера с той девушкой, и чем все кончилось – ведь он где-то пропадал после ресторана. И в то же время, он немного побаивался обнаружить что-нибудь… нет, не неприятное, а что-нибудь такое, из-за чего этот симпатичный Диме инженер – Оскар Робертович, упадет в его глазах. А ему этого очень бы не хотелось.
– Вот, например, вы… – сказал собеседник. – Вы – случайный попутчик, и мы уже с вами никогда не увидимся.
– К счастью, этого никто не может знать, – философски заметил Дима. – Впереди еще целая жизнь. И у вас и у меня. Может быть, когда-нибудь и встретимся.
– Нет, не встретимся, – припечатал инженер, коротко на него взглянув. – Вот вы, как лицо случайное и постороннее, скажите мне, может быть, вы сможете мне помочь: готовы вы отказаться от чего-то в себе – от какого-то свойства, которое вы до конца четко не осознаете, – ради того, чтобы целый мир продолжил свое правильное движение?
– Хм… Я не совсем понимаю, что вы хотите спросить. – Дима не очень удивился. По студенческой поре у него с товарищами, очень часто завязывались подобные философские разговоры, нередко перетекающие в горячие споры. Хотя это больше случалось на первых курсах. – Какое свойство, и что такое – правильное движение? К коммунизму?
– Да, здесь нужно говорить без обиняков, или не говорить вовсе, – признал собеседник. – Начнем отсюда: вот вы, на что вы планируете потратить жизнь? Ведь она у вас довольно ограничена в сроках.
– Ну как же, Оскар, я – учитель: а значит, сеять разумное, доброе, вечное…
– И вы в это верите?
– Избитые слова, практически штампы, – посерьёзнел Дима. Он только постарался, чтобы в его интонациях не появилось пафоса. Тесть отучил его. – Но ведь вы интеллигентный человек, специалист, – понимаете необходимость образования. В самом широком смысле этого слова… Вы должны знать, что это не прекраснодушие, не просто лозунг. Если мы хотим, чтобы на Земле больше никогда не повторилась такая ужасная война, мы все должны желать, чтобы люди переменились. Чтобы они стали таковы, что не смогли бы убивать друг друга. А со мной все просто. Если у человека нет предназначения, – я имею в виду, высокой, не сиюминутной цели, – то зачем он живет…
Дима посмотрел на соседа. Инженер лежал тихо, положив руку, сжатую в кулак, тыльной стороной себе на лоб.
– Вы не согласны? Вы считаете, я наивный мечтатель? – тихо спросил Дима.
Колеса без устали отчеканивали расстояние на стыках рельс; вагон покачивался; за окном в черноте медленно ползла очередная синяя искра.
– Но ведь нас таких тысячи, миллионы… Мы такое поколение. Мы хотим этого и готовы от многого оказаться. А в человеке все есть. «Чудище обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй»*. Нельзя ему отдать и нынешних ребятишек, вы понимаете это? (…стозевно и лаяй»* – эпиграф к «Путешествию из Петербурга в Москву» А. Радищева)
– Я вам скажу… – инженер повернул лицо к Верховникову. – Если вы готовы меня выслушать. У меня тоже есть высокая цель.
– Я готов. Но если это – государственная тайна…
