Михаил Копылов "Записки старого хрыча(зачеркнуто) врача"

А потом пришла к Айболиту лиса: «Ой, меня укусила оса!» – то есть приперлась госпожа Ш. и стала орать, что мужу ее, г-ну Ш., требуется лекарство, название которого она не знает, но чтоб тут же выписали! Главным аргументом необходимости этого действия выдвигалось то, что у нее дома четыре умственно отсталых внука. И вдруг я вспомнил, что в таких случаях говорила Анастасия Ивановна, учительница первая моя – когда кто-то говорил, скажем, про тетрадь или дневник «я дома забыл»: «А у меня дома два кота!» «При чем здесь коты?» – заорала Ш. А при чем здесь внуки-дебилы?

Оттуда у парня симтаотская грусть. Часть вторая

Но на этом приключения не закончились. Пришел зубастый абориген: два больших верхних клыка, как у графа Дракулы, и один – внизу.

Зовут его то ли Ебибай Заебаев, то ли Заебай Ебибаев – в общем, хорошо зовут, как надо. Он совершенно в своем уме, жалуется на приступы тревоги – штука неприятная, неопасная, но мучительная и, к счастью, неплохо поддается лечению. Пациент – интеллигентный человек, играл на народных инструментах (вспоминается всё тот же антисемитский анекдот: «Где два еврея – шахматный турнир, где три еврея – ансамбль народных инструментов»).

Почтенный всегда ко мне ходил с тем, что ему плохо, но лекарств никаких принимать он не хотел, а я должен был говорить ему в ответ: «Ну Ебибаюшка, ну пожалуйста, ну откройте хлебалушко, но положите туда таблеточку!» А он, потупив глазки, отвечал: «Не буду!» и, кокетливо поводя плечиками, добавлял: «Что я знаю, вдруг от лекарств мой печенк-селезенк плохо будет?»

В этот раз я тоже сказал, что особого смысла в наших встречах не вижу, вследствие того, что почтенный не выполняет моих указаний. И народный музыкант стал на меня кричать, что я как врач ему должен, а если не так, то он мне туда-сюда.

Я в подобных ситуациях бывал и ранее – обычно я вызывал ох ранника, но сейчас охранник отсутствовал, так как был традиционно послан по делам секретарши – кажется, за сигаретами.

А дяденька всё орал и орал: «Тебя зарежут – у меня родственники сущие звери!»

Вообще-то, это слова серьезные, зря ими не бросаются, и если о ком-то говорят в городе С., что он «сущий зверь», то к этой характеристике нужно отнестись с вниманием и пониманием.

Словом, скандал был славный, – но не могу себе простить остроумия за дверью! Только когда он всё-таки ушел, в голове у меня что-то щелкнуло: если я –врач и что-то ему должен, а он-то, как музыкант, соответственно, тоже мне что-то должен, а именно: пусть ходит с барабаном!

Вслушайся – и ты услышишь, как веселый Ебибаев с барабаном вдоль по улице идет!

«Чего тебе еще надо?»

У меня на приеме в кабинете сидят слабоумный старичок и его сопровождающий Миша, в прежней своей жизни – врач.

Раздается телефонный звонок – звонит моя подопечная, художница Валя, та самая, отличившаяся тем, что не только видела страшную народную галлюцинацию – Черного человека, но и умудрилась нарисовать его «фоторобот». Кроме того, она еще стала писать стихи – это случилось с ней после того, как в машине ее сына совершенно случайно нашли наркотики.

Поищите, может, и у вас где-то они завалялись – обычное дело!

Валя не только рисует, она теперь еще пишет стихи и читает их мне – нараспев. Например, такие строки:

Сын моя,

Мне скучно без твоя.

На этот раз Вале, как всегда, нужна какая-то справка – основной вид моего лечения. Стыд на вороту у поэтессы и художницы не виснет, ее выгоняешь в дверь – она лезет вслед за тобой в туалет. Буквально.

Телефонная беседа длится с перерывами минут двадцать, мне звонят Валина дочь, Валина «свекровка» и прочая родня. Все просят писать в тюрьму, чтобы сына освободили, так у его мамы от этого «нервы», и основной аргумент – «мне очень надо, а вы говорите “нельзя”».

С трудом закончив разговор с Валей, я возвращаюсь к старичку и его сопровождающему.

–

Ты чего, – говорит мне бывший доктор (мы ровесники, давно знакомы и поэтому на ты), – зачем так сердиться, ты ж просто на работе, надо ко всему относиться легче!

–

Сейчас я тебе всё объясню, – отвечаю я. – Несомненно, ты прав, грех сердиться, но пойми – эта дама получила благодаря мне стопроцентную инвалидность, не без моей помощи

–

почти задаром – получила машину, сын оформлен у нее шо-

фером…

Во время моего монолога лицо Миши заметно багровеет, по лбу начинают тянуться тучи…

–

Смотри, ты сам злишься!! – почти в восторге закричал я.

–

Ё… твою мать, что ей еще надо? – стукнул Миша кулаком по столу. – Место в Кнессете?

–

Нет, ей надо, чтобы я написал в тюрьму, где сидит ее сын, о том, что ей плохо без него и от этого ее психическое состояние ухудшилось, – чтобы его пораньше отпустили.

Кстати, Валя долго говорила мне о «сердце матери», имея в виду свое сердце.

Мне кажется, что сама по себе Валина идея неплоха, обычно в матери много внутренностей – печень матери, например.

Или почки.

Мучительно обдумывая, как можно улучшить помощь не счастному населению, я пришел к мысли, что надо создать универсальный «справк», отрывающийся, как бумага в сортире: «Данным удостоверяется что подателю сего нужно немедленно дать ВСЁ (седло большое, ковер, телевизор – вычеркивать запрещено!), сына освободить из армии (тюрьмы) – тут как раз ненужное надо зачеркнуть, выдать квартиру на первом, втором, последнем этаже (ненужное можно зачеркнуть, а можно и не зачеркивать), снять все налоги, оплатить поездку в реабилитационных целях к родственникам в Германию или в любую страну бывшего СНГ».

Этот «справк» надо поместить в специальный агрегат на входе в наш психсарай – чтоб каждый трудящийся, а также нетрудящийся не беспокоил меня своими страшными рассказами про Черного человека в его последней мутации – «с ужасным длинным красным лицом», а просто: нажал на кнопку агрегата, получил бланк – ненужное зачеркнул, нужное подчеркнул.

А про квартиру на определенном этаже я писал не зря.

Ходила ко мне супружеская пара, причем по такому принципу: «Мы вчера прийти не могли, поэтому пришли сегодня».

На мой вопрос, ходил ли он в кино по такому же принципу, напрягшись, муж мне ответил (привожу текст дословно): «Я тебе такое скажу – дура ты, вот ты кто!»

Им надо было поменять квартиру с четвертого этажа на первый (почему я должен этим заниматься? Я доктор, я лечу, я не квартирное бюро!).

Аргумент обмена был такой: «Она прыгает из окна, жить не хочет, держать приходится. Третий день держу».

Представляется такая картина – она «жить не хочет» и рвется к окну, а он ее держит. Приходит обеденное время – хочется кушать, наступает перерыв, и гимнастическая фигура «девушка у обрыва» распадается. А потом, на сытый желудок, всё повторяется вновь: опять попытки прорыва к окну, опять он ее удерживает из последних сил, а потом вечереет, и надо поужинать и идти спать – перерыв до утра!

Письмо сосалу

В дверь врывается не по декабрьской погоде одетый джентльмен – на голове тюбетейка, на ногах сандалии на босу ногу, на прочем теле – пиджак со свитером.

Посетитель орет, и очень громко, но без перевода понять его трудно, хотя, с точки зрения самого крикуна, он кричит по-русски: «Я твоя бил завтра, твоя на мест не бил! Мне пысмо нужен к сосалу!»

Очень горжусь тем, что сразу его понял.

Джентльмен сказал следующее: «Я был у вас вчера, но, к сожалению, вас не застал. Мне нужно письмо к социальному работнику».

Ненавижу, когда считают, что «доктору нужно говорить всё»

Вы думаете, что доктор – не человек? Что за свою не очень большую зарплату он должен переварить всю исходящую из любых уст информацию?

Причем, как правило, это исходит не от душевнобольных, а от людей достаточно вменяемых.

За короткое последнее время я прослушал рассказ мамы одного трогательного моего пациента о том, как часто и каким способом ее сын занимается онанизмом (с подробностями), рассказ матери второго деятеля, который напоминает то приятное существо из «Космических войн» – зеленое такое, всё время жует, по-моему, Джабба, – о посещении этим существом борделя и неуспехе этого похода, в котором был обвинен я («от лекарств, доктор, он кончить не смог и такой злой пришел!»), и рассказ от первого лица жуткого грязнули, напоминающего друга Незнайки Пачкулю Пестренького, о его бордельных приключениях. «Доктор, я сразу должен сказать, что занимаюсь онанизьмом, но мне надоело, и я поехал в ма хон (бордель), и там, конечно, помацать себя она дала» (при этом «мацанье» изображается специфическим жестом).

Спрашивается, за что? Кому и что плохого я сделал? И не говорите, что «профессия такая», – ни хрена подобного. Для этого сексолог есть!

Конец агента

Уволен охранник. Формальный повод для увольнения – дал «подозрительной» больной зайти в комнату психолога. Больная известна тем, что ворует время – в больших количествах. На самом деле – несчастный парень поработал один день в сходном учреждении другого города, которым руководит злейший Фоцихин враг, прозванный Фоцихой «Барракуда».

Фоцихина контрразведка доложила о том, что охранник «слил» Барракуде какую-то информацию о симтаотском Центре психического здоровья. Видимо, по простоте душевной рассказал правду о том, как работают симтатотские стервы.

А правда, как обычно, для засланных казачков губительна.

С по

имени Операнда

В городе С. жила-была дама с характером, по имени Операнда. Имя ее я запоминал с трудом, и она превращалась в моей памяти чаще всего во что-то музыкальное – то в Аппассионату, то в Токкату. А иногда и в Аллегру.

Годы шли, и женщина по имени Операнда превратилась в одноименную старушку.

Характер ее лучше не стал, а еще подступила вплотную ранняя сенильность.

И тут муж ее завел себе возлюбленную и решил к ней уйти.

Но фокус не удался – справедливость восторжествовала, Операнда стала болеть – а куда уйдешь от больной?

Ну и выздоравливать, конечно, при таком раскладе Операнде было не резон.

Она стала стонать. Громко. А чаще – очень громко. Из сто нов можно было понять, что ей плохо – голова кружится. «Ойой». При дальнейшем расспрашивании «ой-ой» переходило в «бу-бу-бу» или «дю-дю-дю».

На этом этапе с больной случилось неприятное – ее стали показывать профессорам, а в промежутках между профессорами мне приходилось ликвидировать последствия этих визитов – не потому, что профессора дураки, а оттого, что из «бу-бу-бу» и даже из «дю-дю-дю» много информации не вытянешь, а я, поскольку знал эту бабку наизусть, порой мог чем-то ей помочь.

Приходила она к мне с частотой раз в неделю – и это довольно часто в наших условиях, поверьте, – и дело как-то куда-то шло. Как вдруг вместо привычного, возвращенного в семью мужа со старушкой приехали трое.

Как всегда, старичок-муж, при нем толстенький нарцисст лет под сорок с такой же бородкой, как у меня (интересно, кто ему разрешил растить МОЮ растительность на своем лице?), и женщина, дебелая такая, калибра Федосеевой-Шукшиной, которая отрекомендовалась невестой бородатого нарцисста и социальной работницей (в свободное от исполнения обязанности невесты время).

Пришли они сдавать бабушку навсегда «в соответствующее учреждение, в которые таких берут». Но тут выяснилось, что их план обречен на провал – без желания самой Операнды никуда поместить ее нельзя. Таков закон.

Узнав, что ее куда-то хотят поместить, старушка взвыла, а поняв, что без ее воли я ничего сделать не смогу, взвыла-зарыдала тройка бабкиного сопровождения. Сначала зарыдал муж, тихо, но обильно, потом громко и так же обильно – бородатый нарцисс, затем, обхватив голову жениха, тихими светлыми слезами заплакала невеста – социальный работник.

Операнда прочувствовала всю серьезность проблемы и прибавила обороты – быстро пролетев фазу «ой-ой», она перешла к «бу-бу-бу». Прибавила обороты и семья – снача ла бородатый робко стукнулся затылком о стену, и получился дуэт – «бу-бу» – «бом-бом!». Затем своими ударами бородатого поддержал отец, темп и сила ударов нарастали, и к трио – Операнда, ее муж и сын – которое звучало так: «бу….бу… дю….дю…, бом-бом, бим-бом» – присоединилась невеста – она, в отличие от сына и мужа, стучала лбом, но тихонько-тихонько – «тук-тук». Итак, передо мной, единственным зрителем, был уже квартет – «буу….дю….(первая скрипка), бом-бом (ударные), бим-бом (конги), тук-тук (пикколо)».

А затем я положил бабку в психиатрию, и вся музыка закончилась.

О лекарствах

Есть такое понятие, которое переведено с английского на русский труднопроизносимым словом «комплайность». Справедливости ради надо отметить, что по-русски это понятие переводится тремя словами – «выполнение назначений врача».

Врач рекомендует лечение, а пациент следует рекомендациям врача – в идеале так.

Насколько идеал далек от действительности, показывает статистика – в психиатрии 83% пациентов назначения либо вовсе не выполняют, либо выполняют произвольно.

Поэтому никому не дано знать, чем именно лечится данный больной и лечится ли вообще. Иногда можно проверить, купил ли пациент лекарства, – это максимум.

Ходит, ходит к тебе пациент – и ничего ему не помогает: и грустно, и тоскливо, и руки у него опускаются, и дела нет ни до чего, и даже внуки не радуют.

Стараешься изо всех сил – меняешь лечение, посылаешь на анализы, – а где-то через год выясняется, что бедняга не принял ни одной таблетки, но доктора расстраивать ему не хотелось, поэтому и уверял его, что принимает прописанные лекарства, да вот толку никакого.

Бывают особенно злостные случаи, когда приводят род ственников в большом количестве с большими претензиями и во время скандала вдруг выясняется, что никто ничего не принимал. Но самое интересное, что пациенты твердо стоят на своем, а компьютер ясно дает знать, что лекарства куплены не были. Но пациент тверд и настойчив – я всё принимал как сказано, и не помогло. Предположить, что можно проверить покупку лекарств, пациенту в голову не приходило.