Григорий Бережный "Теория мультииллюзий"

Теория мультииллюзий
Григорий Бережный

Яшка был счастлив, пока пикантная просьба одной давней знакомой не перевернула его жизнь с ног на голову.История про заблуждения и попытки быть хорошим для всех сразу.

Григорий Бережный

Теория мультииллюзий

***

Парню в шортах

Яшка никогда не хотел детей.

Нет, он любил детей. Конечно, любил. Как черешню или, например, прогулки на катере. Как тишину, жирафов или выбирать кроссовки. Все это – классные вещи. Яшка вообще много чего искренне любил и, даже больше: умел много чем искренне наслаждаться. Уникальный, пусть и всего лишь по причине своей сегодняшней редкости, навык делал Яшку особенным. Хотя сам он, честно говоря, подобных амбиций не проявлял даже в подростковом возрасте.

Скажем, его действительно радовала вкусная еда. Радовала не как пришедшего с работы возможность развалиться, наконец, перед сериалом и запихать в себя недельную порцию углеводов. А как того, кому не лень ради «чего-нибудь этакого» торчать у плиты, подбирать продукты в «ашане» и даже вернуться туда за забытым укропом.

Еще Яшка обожал пробежки. При покупке квартиры он поставил агенту несколько само собой разумеющихся условий, вроде свежести дома и большой кухни. Но основным пожеланием была близость к самой лучшей в городе набережной. С точки зрения Яшки, конечно. И бега. Хорошо, когда при покупке жилья человек может позволить себе опираться на столь непервостепенные критерии.

Не любил Яшка только оправдываться. А ребенок – это же бесконечные оправдания вместо честных ответов. Да еще и на заведомо риторические вопросы. Вот это всё – про дядю, выбросившего окурок мимо урны. Про президентов, метко попавших в очередную страну бомбой. За такие предъявы, выражаясь молодежным сленгом, еще можно как-то пояснить. Обсудить, что хорошо, что плохо, а что неважно. Но из них ребенок вырастет быстрее, чем из зимних ботинок.

К переходному возрасту, эти наивные загадки превратятся в категоричные претензии. И начнут включать частички ответа. Вместо конкретного дяди у ближайшей урны кроха всерьез будет пытаться понять: почему все вокруг такие мудаки? Яшка, разумеется, знает, почему. Но вот актерского таланта ответить что-нибудь педагогичное более ли менее убедительно ему не хватит.

К двадцати годам эпопея с бессмысленными стенаниями, конечно, пройдет. На третьем десятке вопросы перестанут быть в форме вопросов вовсе. И от этих печальных утверждений даже такое натренированное бегом сердце как Яшкино, разорвется пополам. Вполне заслуженно.

Ведь когда ребенок спросил, почему училка английского вызывает на сложные темы к доске исключительно его, он мог бы ответить правду. Потому что Марья Никитична – предвзятая дура! Зэ энд. Или, когда кровинушка недоумевал, зачем Анюта передала по цепочке записку с его робким признанием аж до отморозка Ишкина? Затем, что гадина! И любви недостойна. Вот, что папа-Яшка должен был невозмутимо констатировать.

Но нет. Так нельзя. Он выдумал вертихвостке Анюте комплексы. Англичанке – проблемы в системе педагогического образования. Ее мужу – банкротство и любовницу, чтоб наверняка. Другими словами, Яшка оправдывался. Оправдывался за весь этот грешный и бестолковый мир, безо всякого удовольствия. Его ребенок рос привыкшим, что всему есть объяснение и прошло немало времени, прежде чем карапуз понял, как же бессовестно ему врали. Немало, и от того достаточно, чтоб окончательно запутаться. А его, Яшку, возненавидеть.

Хотя, это крайний случай, конечно. Скорее всего, ребенок в нем просто разочаруется. Но разочаровывать Яшка тоже не любил и, надо отдать ему должное, делал все, чтобы не приходилось.

Яшку удивляла и умиляла привычка окружающих постоянно искать объяснение происходящему. Карма, звезды, родовые проклятья. Психология, гороскопы, установки – кругом сплошные поиски причин и следствий. Еще и за деньги, тогда как Яшка мог всякий раз, совершенно бесплатно дать всем желающим недолгий и, что особо ценно, поддающийся одной трактовке ответ. Но его никто не спрашивал. А лезть с советами – еще хуже, чем… Чем все то, о чем он выше уже плохо отозвался.

Алиса на него обижалась. Это кстати, из-за Алисы он стал Яшкой. Раньше его звали Олег. Но жене очень хотелось подчеркнуть нежность своих чувств каким-нибудь милым прозвищем. Тривиальные котики и заи ее не устраивали, прилагательные тоже были слишком обыденны. Так появился Яшка, имевший, кстати, мощную лингвистическую базу и смысловую подоплеку. Которую Олег с большим удовольствием пропустил мимо ушей.

Там было что-то о единстве двух половин, в которых ты – это я, а я – ласковое Яша. Возможно, еще что-то про «инь» и «янь». Олег не помнил. Олег не особо вдавался. Олег не возражал. Тем более, что подобное словообразование было второй и последней странностью жены. Во всем остальном Алиса была замечательной. Олег любил Алису. Если бы он умел рисовать, он рисовал бы только ее. Он даже нашел для жены словосочетание – ненавязчиво идеальна. Два слова, описывающие ее превосходно.

Алису, конечно, трогала эта чудесная, поэтичная туфта. Но давайте по-честному, если бы она хотела портрет – она бы пошла и самостоятельно закала портрет. Нет тут ничего сложного. Она не просила свое карандашное отражение на плотной бумаге. Она обижалась на то, что Яшка не хочет от нее детей.

– Ну при чем тут «от тебя»? – с неизменным терпением снова и снова спрашивал Олег, – Напридумывала тут, – фыркал он, выигрывая время, – местоимение, родительный падеж. Предлог…? – вдавался он зачем-то в основы русского языкосложения.

Жена направляла грустный взгляд свои огромных оленьих глаз в пол.

– Я просто не хочу, без предлогов, – вздыхал Олег.

Но Алиса знала, что Яшка обманывает. Алиса верила: у каждого поступка есть причина. Объяснение. Ответы. Она спрашивала о них Яшку, вздыхала, страдала. Пожимала плечами. Словно тот самый неродившийся ребенок.

А Олег, как уже было сказано, меньше всего на свете любил оправдываться.

И если бы тогда, в начале июня, вечером, Алиса в очередной раз не обиделась бы и не закрылась в ванной, ничего бы не произошло. Так считала Алиса, что характеризует ее с хорошей стороны. Потому что в бесконечном поиске причин редко кто обращается к первоисточнику – то есть, к себе.

Олег, как обычно, считал по-другому. Олег считал, что Алиса вообще не при чем. Его жены будто не существовало. Он сделал то, что сделал потому что сделал. Точка. Зэ энд.

И это, конечно, делает Яшку отвратительным человеком.

1.

Олег бежал свои восемь километров по набережной. Нева была здесь без гранитных берегов, неширокая, домашняя. Еще немного – и колхозная речка. Народу тоже практически не встречалось. Вечерние пробежки были его самой настоящей отдушиной, и он радовался, когда Алиса оставляла ему возможность заниматься спортом в одиночестве. Олег не ручался, что его жене нравился бег как таковой, но она все равно часто стремилась составить компанию. Наверное, из любви к мужу.

Олег бежал. Жар асфальта, жар воздуха, тела – все сливалось в единую ауру июньского раннего вечера. Подошва кроссовок плавилась. В этом году произошло удивительное: в городе показывали солнце. Гораздо чаще, чем иногда в четверг из-за облака.

Сначала с Петербургом случилось настоящая, а не календарная весна. Неизбалованные приятными погодными сюрпризами жители расцвели вперед почек. Стали улыбаться как дураки, ходили счастливые. Многие даже полюбили работу, оказавшуюся прекрасным поводом выйти на улицу. Нарядные платья контрастировали с болезненно-бледными коленками. Старые кеды окончательно порвались. А на Большеохтинском месту впервые за много сезонов число гуляющих превысило количество самоубийц.

Последние отложили свои грандиозные планы на лето. Они-то знают, солнце всем на планете светит не одинаково. Городу на болоте, например, по статистике, всего тридцать восемь дней в году. Которые закончились, к слову, уже в феврале. С весной, ладно, повезло. Так что лето, как ни крути, грядет отвратительное, если вообще не «отсутствующее».

И когда последний из жителей заранее смирился с этим логичным и справедливым фактом, в Петербурге случилось именно оно. Лето. Жизнеутверждающая картинка, которую многие видели только в букваре на букву «Л». Солнце жарило с утра до вечера, зонтики отдавали задаром, на проспектах не осталось места из-за открытых кофейных террас.

К тринадцатому июня количество ясных дней настолько зашкалило, что любовь к логическим цепочкам из голов жителей испарилась. Они брали от жизни все, смирившись со скорым концом света. Ибо других причин подобной природной милости никто отыскать не мог.

Эта уверенность в случайной благодати как предвестнице скорого конца забавляла Олега. Он не занимался подобными рассуждениями, просто наслаждался. Он бежал вдоль реки. По реке с той же скоростью плыл каякер. Через реку, на другом берегу, почему-то также медленно ехал джип. Если бы впереди была ленточка, потребовался бы фотофиниш. Олег вдруг захотел, чтобы Алиса увидела их марафоную троицу, услышала его шутку и что-нибудь с улыбкой ответила. Но сейчас ей было не до того – она ревела в ванне. Вернее, делала вид, что ревела. Олег знал: она просто включает воду и иногда шмыгает носом.

Не знал он, как быть дальше. Ему хотелось ткнуть Алису этим чистым носом в их первое свидание, в десятое свидание, в их ночь накануне свадьбы. Припомнить все, что он говорил, все, что она слушала и с чем соглашалась. А теперь вот, шмыгает. Но он этого не делал, потому что к сожалению, нынешнее лукавство его жены никак не отменяло искренности ее страданий. Она переживала как умела. Он не злился. Он понимал ее. И именно в этом была катастрофа.

Олег очутился у моста. Остановился. Половина пути позади, осталось столько же. Только в обратную сторону, в которую ему не хотелось.

Сейчас он вернется, и Алиса будет смотреть на него глазами солдата, бросающегося под танк. Будет утверждать, что все понимает. А Олег вопреки объективной правоте, будет чувствовать себя ужасно виноватым.

Вина. Олег вдруг понял, что именно она движущая сила жажды расплаты за счастье. Безгрешный человек радуется солнцу, тогда как знающий свои грехи не прочь искупить их, хотя бы немножко, по чуть-чуть, за счет отвратительной погоды. Олег думал об Алисе и пытался сопротивляться наслаждению от пробежки, но не мог. А значит возмездие впереди, и будет оно беспощадно.

«За такой вечер и помереть не жалко» – поддался он тренду и решительно направился к мосту.

***

Кафе называлось «Jasen’» и было, естественно, в скандинавском стиле. Пару лет назад вообще все вокруг стало состоять из белых стен, плохо обработанных дощечек и осознанности.

Олег сидел у окна на высоком стуле, пил воду и просматривал истории в инстаграме. Сам он редко что-то выкладывал, сердечки нажимал разве что промахнувшись, но следил за жизнью друзей регулярно.

– Мария! – донесся до него голос девушки-бариста.

Олег не любил эту панибратскую фишку, которую данное заведение зачем-то скопировало с другого, более известного. Впрочем, она его не раздражала. Олег давно открыл: максимальная степень злобы, ему доступная – это недоумение. Он машинально вернулся к мыслям о жене, вернее, всего к одной мысли-вопросу. Почему? Почему ей нужно все менять и усложнять?

– Константин!

Ладно, два вопроса. Почему и что с этим делать? Не-по-нят-но.

Олег откинулся на стуле и уставился на улицу сквозь идеально прозрачное стекло. Потребность человека смотреть в окно в моменты раздумий непременно должна фигурировать в пирамиде Маслоу.

– Ай-вен-дИль, – резануло пространство.

Олег резко повернул голову к стойке. Стоит заметить, головы повернули все присутствующие. Если бы не непрерывно работающая кофе-машина, можно было бы сказать, что повисла тишина. Никто не подходил.

– Ай-вЕн-диль? – неуверенно повторила бариста, сменив ударение.

У дальнего столика раздалось шарканье. Деревянные ножки противно лязгнули о кафель. Посетители синхронно обернулись на звук.

Из-за столика встала девушка лет двадцати трех. Судя по ее нарочито-небрежным движениям, ей хотелось прямо сейчас оказаться обычной Катей и где-нибудь подальше отсюда. Преодолевая смущение, она решительно отправилась к стойке, игнорируя любопытных. Впрочем, посетители почти сразу вернулись к своим эспрессо и американо. Культурная столица все-таки!

Олег же не мог оторвать взгляд. Девушка была в широком длинном клетчатом платье. Алиса про такие говорила «оверсайз». Бутафорские пуговки у воротничка роднили его с кукольным. На ступнях барышни красовались кеды. Правое запястье стягивал шириной в одну ниточку браслет. Волосы неопределенно-карамельного цвета беспорядочно падали на плечи и немного пушились, словно одуванчик. Олег наблюдал, как девушка взяла свой стаканчик и словно с вызовом оглянулась, выискивая, кто еще посмел углядеть в ее имени экзотику. Тут-то их глаза встретились.

Олег тупо пялился на нее и никак не мог вспомнить, откуда же он знает женщин с эльфийскими именами. В том, что они уже пересекались, сомнений не было, только вот где? Когда?

Эйфилька в конверсах его, напротив, узнала. И, без сомнений, хорошо помнила. Потому что такой ужас в глазах смотрящего незнакомый человек способен вызвать, только встретившись в подворотне с ножом наперевес. И хотя это была крайне странная эмоция по отношению к нему, Олег не стал разбираться. Именно ужас в ее глазах что-то ему напоминал. Он держался за него, как держатся за последний фрагмент ускользающего сновидения, силясь выудить из омута прошлого всю девушку целиком.

Но вот ужас на ее лице пропал, и Олег свалился в реальность. Девушка улыбнулась и уверенно зашагала к его столу. Олег напрягся. Он не любил неловких моментов.

– Привет, – сказала она, отчаянно покраснев. Голос у нее был мелодичный, но без соблазнительной баритонной мягкости.

– Привет, – как можно дружелюбнее сказал мужчина и чертыхнулся про себя, насколько же неестественно вышло.

Девушка лукаво сощурила глаза.

– Ты меня не узнаешь, – безапелляционно констатировала Айвендиль, – это ничего, – весело добавила она и махнула рукой. Вверх.

И тут же, словно только и дожидаясь этой импровизированной команды, на Олега нахлынули…

Ощущения. Так обычно случается с песнями. Когда, услышав надрывное из ларька у метро, сначала не понимаешь, с чего вдруг замедляешь шаг. Но на третьей ноте внезапно чувствуешь все: запах спортивного зала и его томный полумрак. Дрожь в коленях, когда школьная дискотека перевалила за третий медляк, и уже невозможно быть выше всего этого. Ребра худенькой одноклассницы Лены, что ты, забывшись, перебираешь, словно четки. А она пахнет дешевым лаком для волос, и такая красивая и все без толку. Ее сердце навсегда принадлежит хмырю Крылову, который настолько крут, что даже не ходит на школьные дискотеки, а только напивается за гаражами. Вот, что бывает, если в ларьке у метро не дай боже заиграет Селин Дион.

Олег бросил посещать танцы в третьем классе. Зато однажды, по чистой случайности, попал в поход. И сейчас, шесть лет спустя, он снова очутился в палатке, потный, грязный и невероятно безмятежный. За палаткой играла гитара, не попадал в такт треск костра, надрывались птицы. И смеялась девушка. Он мог видеть сквозь сеточку тамбура, как она запрокидывает голову, поддавшись первобытнейшему из желаний сосчитать звезды. Олегу было двадцать пять. Ей явно меньше. Он поднял голову вслед за ней, уставился на непривычно близкие огоньки и подумал (какая глупость!) что, возможно, больше никогда в жизни не сделается таким же счастливым.

Сейчас ей, стало быть, на шесть лет больше. А выглядит она абсолютно также. Даже дурацкая челка на месте, хоть и немного по-другому уложена. Девушка взмахнула рукой вверх, но, благо, в этот раз в ее ладони не оказалось кружки с вином. И удивленный возглас, равно как и всеобщий смех присутствующих у костра не перенеслись искорками в настоящее.

– Я тебя узнал, – возблагодарил он небеса за своевременный подгон, – просто не ожидал. Привет еще раз.

– И не говори. – ответила она и неловко замолчала, переминаясь с ноги на ногу. Болезненная неуклюжесть тоже по-прежнему была при ней. Олегу захотелось улыбнутся, но он с удивлением обнаружил, что уже, оказывается, улыбается.

– Давай садись, чего встала-то?

Девушка воодушевленно забралась на стул.

– Все здесь хорошо, кроме стульев, – серьезно сказала она. Олег вскинул бровью. – На таких стульях я сразу чувствую себя женщиной из той песни про КГБ, лунный свет и водку. Вот прям сразу. Ты понимаешь?

Олег засмеялся. Способность говорить странные вещи естественным образом, как и все остальное, никуда не делась.

– Я не знаю эту песню, – признался он.

– Конечно знаешь, – бескомпромиссно заявила она, – и лучше бы тебе согласиться, а то…щас как напою, – довольно похоже сымитировала она второго по известности на постсоветском пространстве волка.

Олег рассмеялся с еще большей легкостью.

– А ты в своем репертуаре.

– И правильно, – нараспев произнесла она и подняла стаканчик с кофе, словно это был тост. Отхлебнула. Олег тоже поднес бутылку воды к губам, не отрывая взгляда от собеседницы. На картонном стаканчике по-прежнему красовалось эльфийское имя. Однако то, что еще пару минут назад удивило его, сейчас, обретя хозяйку, выглядело совершенно понятным.

– АйвендИль, значит, – хитро подмигнул он. Ему хотелось услышать историю появления имени, которая несомненно у девушки имелась.