Виктор Анатольевич Коробов "Тайный советник императора Николая II Александровича"

– Увы, Константин Петрович, во всей России нет никого, с кем я бы об этом беседовал за исключением Государя а вот теперь и вас. А с заграницей я вовсе не связан. Сам же я от жизни церкви далёк. Вы совершенно верно предположили мою низкую компетентность в этом вопросе. Я считаю себя честным человеком, и не стал бы ничего государю советовать на тему, в которой не разбираюсь, если бы не одно обстоятельство. Обстоятельство это секретное, и говорить о нём я не могу без прямого указания Государя.

Победоносцев с минуту молчит глядя вниз и хрустя суставами пальцев.

– Такая постановка вопроса чрезвычайно затрудняет для меня аргументацию. Но всё же попробую высказаться. Вы, вероятно, знаете, кто ввёл современный порядок управления церковью? – и он смотрит на меня с таким видом, как будто я могу и не знать. Это не риторический вопрос, он серьёзно спрашивает. Я лишь слегка наклоняю голову.

– Ну а почему он это сделал, как вы думаете?

– Борьба за власть. Ситуация была сложная, и он решил подчинить себе в том числе и церковь.

– А сейчас ситуация, по вашему мнению, простая?

–Гм… Как раз по моему мнению нас ждут серьёзные испытания, и уже в ближайшие годы. Но за два века многое изменилось. Я не уверен, что то решение Петра было удачным, скорее, временная мера против конкретных лиц. А наш государь – он далеко не Пётр. Держать всех в кулаке – вовсе не его манера. Ну и дать церкви больше свободы. Вряд ли это повредит, но покажет стране, что преобразования вполне возможны, для этого не нужен ни террор, ни, тем более, революция.

– Преобразования… Дать свободу, отпустить гайки. Самодеятельность сначала церкви, потом и всей страны. Выборы патриарха, потом и президента. И страна, восхищённая таким доверием и свободой, на всех парусах помчится вперёд, опережая Европу. Так вы думаете, или вы поумнее?

– Наша страна сейчас находится на определённом уровне развития. Большая часть народа вовсе безграмотны, остальные – образованцы, получившие азы и верхушки, и мнящие себя исключительными умниками. Для этого уровня развития и уровень свободы должен быть соответствующий. Перегибать со свободой опасно, страна может пойти в разнос, и даже совсем развалиться. Но и недодать свободы не намного лучше. Недовольство зреет, копится, и когда-нибудь прорвётся. Надо пройти между Сциллой и Харибдой, да ещё и избежать войн. Это очень трудно, и мы должны помочь Государю и России.

– Очень хорошо. С вами можно говорить как с серьёзным человеком. А то я никак не мог понять, как Ники, мой ученик, мог увлечься каким-то вертопрахом. Это для него совсем не характерно. Вы кое-что понимаете, примерно половину. А именно, видите опасность ослабления гаек. Но вы ошибочно считаете, что надо лишь ограничить это ослабление определёнными рамками. Я намного старше вас, многое повидал, а ещё больше размышлял о России, её пути и её судьбе. Мой вывод: в настоящее время любое ослабление гаек – это путь в пропасть. Так называемое "общество" не удовлетворится, будет требовать ещё и ещё. А народ…он итак не требует никаких свобод. Народу нужно другое…

– Но позвольте, Константин Петрович. Как же так? Где же логика? Если вы хотите максимально всё законсервировать, то не признаёте ли вы тем самым неизбежное поражение? Ведь это лишь средство его оттянуть, но не предотвратить.

– Это и есть мой тяжёлый крест. Я один из немногих вижу неизбежность катастрофы. Да, я лишь хочу уберечь Государя и его семью. Россия… Я не вижу средства её спасти.

– Если так, Государь с семьёй мог бы уехать. Например, в Англию. Навсегда.

– Да… Государь предупреждал, что вы умны, но очень наивны. Вижу, проницательность его не подвела. Он помазанник Божий, не забывайте. Бросить свой крест – он скорее умрёт.

– Хорошо, допустим, вы правы, и катастрофа неизбежна. Но что дальше? Россия никуда не исчезнет, и жизнь не прекратится. Она станет другой, но она продолжится. Значит, наш долг смягчить катастрофу и подумать о том, что будет после неё.

– Таких немало, кто об этом думает. Строят воздушные замки, измышляют утопии. Так этим увлекаются, что хотят, даже жаждут, чтобы катастрофа побыстрее наступила. Сознательно разрушают страну, ослабляют власть. Но катастрофа снесёт все их построения как песочные замки. Вы молоды и образованы, а я знаю наш народ. Вы мне не поверите, никто мне не верит, а я убеждён, что образованное сословие вовсе не возвысится в результате катастрофы. Счастливы будут те из них, кто уцелеет. А уж как они будут жить, какую получат свободу… В суровые времена не до свободы, жизнь сохранить не всем удаётся.

– Значит, вам не верят? Глупцы. Несомненно, вы говорите правду. Но не всю. Катастрофа смоет их честолюбивые мечты, часто вместе с жизнями. Это так. Но всё ли она смоет, или что-то останется? Вот винтовка Мосина – хорошая для этого времени. Она останется. Я собираюсь заняться производством моторов и машин на их основе. Сами машины в основном пропадут, многие инженеры тоже погибнут. Но русская школа машиностроения сохранится, если я смогу её создать. Или вот наша православная церковь. Я знаю, её хотят уничтожить. Против неё очень серьёзные силы, возможно сам сатана. Но, как вы думаете, она сохранится?

– Я верю, что церковь не умрёт. Не знаю как, но она сохранится. Вопреки всему.

– Да. Это ваша зона ответственности, вот и укрепите церковь. Один из бастионов, который переживёт катастрофу.

Обер-прокурор снова делает паузу, хрустит пальцами, смотрит вниз.

– Я не думал, что мне удастся вас переубедить. Но считал, что если вы умны, то есть шанс. В основном хотел посмотреть, что вы за человек. Новое лицо около Государя. Что вы будете переубеждать меня – это мне и в голову не приходило. Но признаю – ваша попытка сильна. Ещё лет тридцать назад я бы, вероятно, задумался. Но я слишком стар. Мир после катастрофы… Я потратил десятки лет, доказывая, что это не будет общество всеобщего счастья и свободы. Начать работать на тот мир… Мне поздно перестраиваться, моя жизнь в основном прожита. И… как я посмотрю в глаза Государю? Вы полагаете, он тоже будет таким бастионом, который устоит?

– Боюсь что Государь как раз не устоит. А вот патриарх – возможно. Церковь точно станет сильнее, авторитетнее, в том числе и в мире. Это хоть как-то смягчит катастрофу.

Победоносцев снова смотрит вниз, но лишь несколько секунд. Снова поднимает голову, смотрит мне в глаза.

– Возможно, вы правы, теоретически. Но нашу церковь вы знаете плохо, не так ли? И я начинаю вам верить. Нет, вы не марионетка. Тем более, что по словам господина Менделеева… Он убеждён, что вы талантливый учёный. Странный разброс интересов. Можно сделать вывод, что этот вопрос, с патриаршеством, для вас не основной. Да, в эту схему всё укладывается. А вот я – я хорошо знаю их всех. Ну, возможно, не всех в равной степени. Всех наших архиереев, многих игуменов. Да, каждый из них – это личность. Но – вы понимаете, как сложен умный человек? Столько всего намешано… Мудрость, способности, в том числе к интригам. Не так просто возвыситься в нашей церкви. И, почти у всех – честолюбие, властолюбие, упрямство. Нехорошо так говорить, но это грустная правда. Уже несколько раз я удерживал церковь от раскола. Нет, они не станут бунтовать против власти. А вот переругаться между собой, возможно, даже до раскола – это весьма вероятно. Церковь итак разделена, и это всех нас, христиан, очень ослабляет. Мы говорим, что наша церковь единственная истинная. Но по количеству верующих это не самая большая церковь на Земле. И другие церкви себя называют истинными. Как это сказывается на вере? А если начнётся битва за патриарший престол, удастся ли удержаться в рамках приличия? У нас нет популярной фигуры, которую бы поддерживало большинство. Боюсь, что мы не укрепим церковь, а чередой скандалов дадим повод нашим врагам ещё больше её ослабить. А уж если произойдёт раскол… Противоречия уже накоплены, не принципиальные противоречия, а между личностями. Нет уж, безопаснее сейчас сохранять прежние порядки. А если Бог пошлёт такую фигуру, перед которой склонятся все – тогда, пожалуй, я с вами соглашусь, авторитетный патриарх, пользующийся единодушной поддержкой церкви, усилит наши позиции. Государю вряд ли понравится независимый от него центр власти, но… постараюсь его убедить. А вы – если и вправду хотите патриарха, молитесь. И если Бог пошлёт нам такого человека – напомните мне. Не в моих правилах отказываться от своих слов.

Победоносцев поднимается – беседа окончена. Он это сам решил, единолично. Я тоже встаю, вежливо провожаю его до кареты. Если быстро, ещё успею в баню. Хоть часок попарюсь перед поездкой.

11. Германия.

Хорошо в командировке, особенно в поезде. Дома всё время висит забота: а что я забыл и что ещё можно сделать? А здесь – все старые дела отрезаны, а новые ещё не начались. Голова отдыхает.

Мы с Костовичем очередной раз прикидываем, каким должен быть завод и какое нужно оборудование. И можно никуда не торопиться, время есть, дел нет. До Берлина более двух суток поезд едет, у нас купе на двоих. На вокзале нас встречает господин Шварц. Несмотря на фамилию, он русский, в нашем посольстве возглавляет отдел содействия торговле и промышленности. На меня смотрит несколько оторопело, а рассматривая мои документы замирает на несколько секунд, задумывается.

– Господа, у меня достаточно работы, торговля России с Германией идёт хорошо и всё возрастает. Но такая сумма… Признаться, такого пока не было даже близко. И, я слышал, дело доложено самому Государю? И я принял решение: я лично буду вас сопровождать, помогать вам. Ну и, признаться, получено указание из Петербурга. Так прямо не написано, что я в вашем распоряжении, но… некоторые намёки даны. Давайте проедем в посольство, комнаты для вас готовы. А затем… Желаете отдохнуть с дороги, или изложите мне ваши планы, хотя бы в общих чертах?

– Господин Шварц, в поезде было достаточно комфортно, мы не устали. Но я привык мыться чаще, чем раз в неделю. Нельзя ли организовать баню, или хотя бы душ? Что касается наших планов, они, увы, недостаточно конкретны. Дело в том, что нам нужно ознакомиться с моторостроением здесь, в Германии, и отчасти с машиностроением. Затем решить, какое оборудование нам понадобится, чтобы организовать подобное производство в России, закупить его, организовать доставку в Нижний Новгород. Ещё мы бы хотели встретиться с господином Тринклером, Густавом Васильевичем, который, как мы предполагаем, работает теперь в Ганновере. Ну и было бы неплохо, хотя и не обязательно, встретиться с господином Ульяновым Владимиром Ильичём. Но мы не знаем, где он сейчас, возможно, в Швейцарии.

– О господине Ульянове нас предупреждали по линии… ну, вы, наверно, знаете. Он, действительно, жил одно время в Швейцарии, а теперь решил перебраться в Англию. Мы осмелились просить немцев его задержать для углублённой проверки документов, и он теперь в Штутгарте. Думаю, мы сможем обеспечить доставку его сюда, в Берлин.

– Да, хорошо, но надо оплатить его дорожные расходы, билеты. Ну и в целом по минимуму создавать ему неудобства.

Весь этот диалог происходил в карете посольства, но ехали мы не слишком долго. Вскоре Шварц уже показывал нам наше временное жильё. Две уютные комнатки на втором этаже, моя больше раза в два. На первом этаже столовая, для нас будут готовить. Там же, на первом этаже, есть душ.

– Господин Шварц, должен вас предупредить: господин Костович свободно говорит по-немецки, а вот я нет. Он, конечно, будет мне помогать…

– Я всё время буду рядом, и тоже постараюсь вам помочь чем только смогу. В том числе, буду переводить. Вот сейчас я намерен выяснить, где в Германии наиболее развито моторостроение. Надеюсь, это поможет вам определиться с вашими планами. Вам же рекомендую всё же отдохнуть, возможно, погулять. Здесь тихо и безопасно.

И мы с Костовичем отправляемся гулять по Берлину. Часть рублей поменяли на марки, я купил себе бельё, включая полотенце, хорошую бритву, мыло, зубную щётку. Душ оказался странным: вода подогрета, но примерно до 30 градусов, и менять её температуру нельзя. Для меня не вполне комфортно. Надо будет выяснить насчёт бани.

Я уже начал прикидывать, надолго ли задержусь в Берлине и что мне здесь делать. Но Шварц навестил меня тем же вечером. Моё предложение пригласить Костовича он отверг жестом руки.

– Господин Попов, моторостроение это пока экзотика, хотя и перспективная, но, оказывается, вы правы, именно Германия продвинулась в этом дальше других. Наиболее знамениты два предприятия. Во-первых, завод господина Отто в Кёльне. Сам он умер, но завод продолжает работать. Во-вторых, в Штутгарте завод господ Даймлера и Майбаха. Сейчас жив только второй, но дела там спорятся.

– Так может быть, это судьба? Отправимся поскорее в Штутгарт, заодно и с господином Ульяновым встретимся. Как вы полагаете, они согласятся нам показать своё производство, оборудование?

– Когда речь идёт о покупках на такие суммы, они покажут всё. Когда бы вы хотели выехать?

– Да поскорее, прямо завтра. Здесь, в Берлине, нет значительных заводов?

– Кое-что есть, но по моторам, кроме уже названных крупнейших, ещё Мюнхен, Ганновер. Вы ведь и в Ганновер собирались, к господину Тринклеру? И… ещё одно, весьма деликатное… Вы человек молодой, с деньгами, и оказались далеко от дома. Вы ведь не женаты?

Вообще-то, я уже два года как разведён. А близкие отношения с женой ещё за полтора года до этого прекратились. Это она меня бросила, к другому ушла, хоть и было ей уже 44. Но здесь я, разумеется, не женат.

– Видите ли… Здесь, имея деньги, нетрудно найти… Есть и бордели, и просто частные лица. Но это не совсем желательно. Кажется, что мы всем безразличны, но сумма, переведённая вами сюда, в Берлин… В общем, вами интересуются, и если вы будете злоупотреблять… Здесь к этому странное отношение. С одной стороны, это вполне разрешено, ничего особенного. Но с другой стороны, есть такой стереотип: варвар, дорвался до наших женщин. Для высшего слоя здесь требования строже, чем для среднего класса. И вот мы здесь, после предупреждения из Петербурга, нашли одну женщину… Она вдова, долгое время жила в России. Она не проститутка, а иметь помощницу по хозяйству, горничную – это вполне прилично. И с ней допустимы любые отношения. Но… Я не думал, что вы так молоды… Ей уже 30 лет. Она сейчас здесь, и вы можете сразу отказаться от неё или сначала поговорить. Искать другую… Если мы завтра уже уезжаем…

Я уже немного знаю ситуацию в Питере. Как ни странно, женщин там вовсе не половина, а лишь примерно треть. Мастеровые, дворники, извозчики – многие приехали в столицу на заработки, как в наше время гастарбайтеры из Узбекистана и Киргизии. И даже чиновники иногда не могут позволить себе содержание семьи, и живут в одиночестве. Соответственно, проституция процветает, от клиентов нет отбоя. Любая сколько-нибудь приемлемая женщина пользуется вниманием. Была у меня мысль, опробовать новое тело, но… быть 1021-м мне не хочется, да и болезни – умеют ли их тут лечить? Да и денег у меня оставалось немного после пошива мундира и других расходов.

– Поговорить-то можно, почему бы и нет.

И вот вместо Шварца передо мной сидит Эльза Крафт. По-русски она говорит уверенно, но с заметным акцентом, хоть и прожила в России 11 лет. После смерти мужа два года назад вернулась в Германию. У неё две дочери, 10 и 7 лет. Моим 50-летним сознанием она воспринимается как молодая и симпатичная женщина. По местным стандартам она худышка, но в 2020-м её упитанность сочли бы средней. Голубоглазая блондинка, слегка наивного вида – норм. И вообще – сколько уже у меня не было женщины? В 50 лет к этому проще относишься, но сейчас-то моему телу примерно 20.

– Господин Попов, извините, я не думала, что вы такой молодой. Мне сейчас надо уйти? Или вас может заинтересовать моя работа горничной? Господин Шварц говорил… Поверьте, я бы никогда не пошла на такое, но мои девочки… Я зарабатываю 10 марок в неделю, и мне приходится работать очень много. Семь марок в неделю я плачу фрау Зауэр, за пансион для моих девочек. Но одежда, ещё некоторые расходы, еда для меня… Я сейчас очень некрасивая, худая, это из-за того, что я не могу тратить на еду более полутора марок в неделю. В Берлине всё очень дорого.

– Эльза, я готов платить вам сто марок в неделю (с моими суточными – легко), но есть два обстоятельства, которые могут вас не устроить. Во-первых, мы завтра же выезжаем в Штутгарт. И дальше возможны переезды – Гамбург, Ганновер, возможно, Мюнхен.

– Но вы будете платить за мои билеты и проживание, или это из моего жалования?

– Да, буду платить, и даже за еду. Но не за одежду.

– Тогда в этом нет проблем. Но если бы вы выплатили мне аванс, хотя бы марок 15. Для фрау Зауэр.

– И второе. Я не знаю, сколько пробуду в Германии. Надеюсь уложиться в две недели, но возможно дольше придётся остаться. Но потом я уеду, а вы останетесь. И я перестану вам платить.

– Разумеется, господин Попов. Двести марок за две недели – это очень меня устроит. Я молила Бога, чтобы позволил мне получить подобную сумму. Для моих девочек, и совсем немного для меня. Ведь хочется надеть что-то нарядное, покушать сосисок…

Да уж, потенция в 20 лет – что надо. Я уже привык думать, что в 50 лет лучше, гормоны не давят, свобода. Но и в 20 лет есть свои преимущества. Пожалуй, и не маленькие. Ну, теперь можно и аванс Эльзе выдать, заслужила. У меня сложилось впечатление, что она очень страстная. Но сама предложить ничего не может, это, вероятно, неприлично. Чисто ведомая, но ведётся очень охотно. Даю ей 50 марок в счёт оплаты, пусть что-то останется у неё и поднимет настроение.

– Господин Попов, мне так не удобно брать за это деньги… Но это для моих девочек, поверьте, они заслуживают лучшей участи. Женщине трудно без мужа, и дело не только в деньгах. Эрих умер больше двух лет назад, и он был старше меня на 27 лет. Кроме него у меня никого не было, мне тогда только исполнилось 17. Мне кажется, это я должна вам платить, и вы такой молодой и красивый. Но у меня нет денег. И ради девочек я готова брать у вас деньги, но мне придётся краснеть. Если бы я могла сделать ещё что-нибудь…

– Ах, Эльза – так получилось, что у меня есть деньги. Немного поделиться ими с тобой – это только справедливо. И ты же видишь – ты мне тоже нужна. Ты хорошая, но я не могу на тебе жениться. И я постараюсь, чтобы ты не забеременела от меня.

Шварц купил на всех нас билеты на поезд, в том числе и для Эльзы. Два двухместных купе. Поезд только в 14:22 отходит, но я не скучаю – Эльза, душ, завтрак, снова Эльза, снова душ, немного поговорили с Костовичем, обед, и нас везут на вокзал. Кажется, Костович не обижается на меня из-за появления Эльзы. Не знаю, чем она питалась на свои полторы марки в неделю, но аппетит у неё отменный. Всё съедает до крошки и, кажется, съела бы и ещё. Но не хочу её перекармливать.

12. Ленин.

Определённо, в немецких женщинах что-то есть. Вот Эльза – совершенно не выставляет свои глубокие и ценные переживания. На мой взгляд, она сосредоточилась на трёх страстях: во-первых, охотно отвечает на любую ласку, даже мимоходную. И, кажется, с удовольствием. Во-вторых, неустанно смотрит, чем бы мне услужить. И на любую возможность кидается, как терьер на крысу. А третья страсть – это просто еда. В поезде подали ужин, на мой взгляд, простецкий: две сардельки, тушёная капуста и пиво. Эльза каждую капельку сока от сарделек подобрала. Я не выдержал, и отрезал ей четверть своей сардельки. Она тут же съела, и сказала, как бы извиняясь:

– Очень хорошие сардельки, качественные и свежие.

И это в благополучной Германии. Пиво она тоже пьёт без всякого смущения, очень охотно.

Часть времени я всё же уделил беседе с Костовичем и Шварцем. Разумеется, мы обсуждали список оборудования и возможности его доставки. А поздно вечером мы уже приехали, и разместились в отеле, в двух номерах. Уже завтра утром, в 9 часов, назначена встреча с Лениным. Эх, не высплюсь, а хочется быть в форме. Вдруг внукам придётся рассказывать: "Я видел Ленина". Отложить бы встречу, но неудобно, его уже не успевают предупредить. Ладно, сокращу сегодня программу с Эльзой.

Встреча назначена в кафе рядом с отелем, и я экономлю время, не завтракаю, поем во время разговора. Надеваю на столь ответственную встречу свой мундир тайного советника. Впрочем, выбор у меня не велик, а морская форма вряд ли уместна. Надо будет расширить гардероб.

Без двух минут девять Ленин уже сидит за столиком, читает газету. Но мне навстречу он вежливо встаёт, и приподнимает котелок в качестве приветствия. Да, он довольно изящно одет в костюм тройку и котелок. Многие отмечали его невысокий рост, но я бы сказал, что он очень невысокий. Вряд ли сильно выше метра шестидесяти. Но глаза живые, внимательные, любопытные. Движения быстрые. И он, довольно экспансивно, первым начинает разговор.

– Так это по вашей милости я тут застрял? Уже и сюда дотянулись руки охранки. Так вы, значит, тайный советник? Хороший мундир, вероятно, дорогой? Первый раз вижу такого юного тайного советника. И кто же, позвольте спросить, ваш папа? За какие заслуги ему позволили пристроить сыночка на тёплое место?

Ленин не просто картавит. Он говорит так, как будто это стоит ему усилий, больших, чем другим людям. Он как будто повышает голос до громкости, гораздо большей, чем ему удобно. Возможно, поэтому голос звучит монотонно, и приходится слегка напрягаться, чтобы его понять. Как адвокат с таким голосом умудрился выиграть все свои дела? Разве что благодаря гениальному уму?

– Мой папа? Убеждён, что он теперь совсем не известен. Нет, это не он сделал меня советником.

– Гм… Неизвестный папа… Возможно всё дело именно в этом?

Зачем он пытается меня оскорбить? Продуманная тактика, или он всегда так себя ведёт? Вероятно, первое. Хочет сорвать мой план разговора. Увы, у меня и плана-то нет.

– Я на папу очень похож. Никаких сомнений в отцовстве. И мама никогда не встречалась ни с кем из людей, которые теперь влиятельны. Мне это известно наверняка.

– Извините. Не хотел её обидеть. Может быть, пройдёмся, здесь неплохой парк, и совсем близко.

– Э… Владимир Ильич… Позвольте мне вас так называть…

– А не слишком ли фамильярно?

– Ну, тогда товарищ Ленин.

– А почему не просто господин Ульянов?

– Согласен, нет достаточных оснований. Но мне очень хочется называть вас одним из этих двух способов. Ульянов – это самая обычная фамилия, как, впрочем, и моя.

– А как прикажете называть вас? Ваше превосходительство?

– Да как вам угодно, хоть Сергеем. Или товарищ Попов.

– Ловлю вас на слове. Так Сергей, как насчёт прогулки? Вы не находите, что мозг лучше работает во время ходьбы?

– Дело в том… Мы вчера поздно приехали… И чтобы хоть сколько-то выспаться я ещё не завтракал. Если позволите, один круасан и чашечку кофе, чтобы проснуться окончательно.

Ленин кивает, и я делаю заказ. Он не заказывает ничего, и отказывается, когда я предлагаю угостить.

– Так чему обязан, милостивый государь?

– Чему? Это одна из целей моей поездки, поговорить с вами.

– Я – цель вашей поездки?

– Одна из целей, не главная. Главная цель – закупка оборудования для моторостроительного завода. На крупную сумму. И ещё повидать двух людей, вас и господина Тринклера.

– Тринклер? Кто это? – кажется, Ленин весьма любопытен. И он не даёт мне спокойно обстоятельно излагать. Слишком быстр.

– Это изобретатель, инженер. Он создал довольно неплохой мотор, но в России его, увы, не оценили. И вот я хочу это исправить, пригласить его…

– Ну а я какое отношение имею ко всем этим моторам?

– Вы? Вы, если позволите, "особь статья". Если Тринклера я твёрдо рассчитываю переманить в Россию, то вас…

– Переманить меня? Вы это серьёзно?

– Я знаю, это сложно. Вы, Владимир Ильич, не поверите, но для меня просто поговорить с вами, познакомиться, это уже интересное и значительное событие. Я считаю вас очень способным человеком, даже читал некоторые ваши работы…

– Это какие же?

– "Что делать", "Развитие капитализма в России" (я и другие читал, без этого в СССР никак, но, кажется, они были написаны позже).

– И что же, вам нравится?

– Да не особо. Но я убеждён, что вы способны на большее, гораздо большее. Видите ли… Я не просто тайный советник. Я имею некоторое влияние на Государя. И хотел бы использовать это влияние на благо России. Разумеется, один я многого не сделаю, нужны люди, такие как вы. Способные сделать много, и способные увидеть, что же наиболее важно в данный момент. В идеале я бы хотел, чтобы вы стали министром юстиции, а в будущем, возможно, и премьер министром.