– Ну зачем вы сразу так, – попытался обидеться Аркадий.
– Зачем? А вот зачем. В популярной песенке фронтовых корреспондентов на текст твоего любимого Симонова есть такие слова: «Жив ты, или помер, главное, чтоб в номер материал успел ты передать». Понял? А раз понял – полный вперед. И запомни, нет таких тем, в которых газетчик не разбирается. А если не разбираешься, то разберись. Некомпетентный журналист – это нонсенс. Если не знаешь этого слова, загляни в словарь.
Машина времени
(Оглядываясь на будущее)
В Ташкент приехал звезда мировой эстрады итальянский певец Джанни Моранди. Зарубежные гастролеры Союз вообще не баловали, хотя, скорее всего, это Советский Союз не баловал их, дабы не развращать тлетворным влиянием Запада чистые души советских граждан. Как бы то ни было, а гастроли такой именитости, как Моранди, были событием для культурной жизни патриархального Ташкента. Узнав, когда у звезды репетиция, Марков приехал в концертный зал. Моранди с присущей всем итальянцам экспрессивностью метался по сцене, заламывал руки и, судя по энергичной артикуляции, гнусно матерился на родном языке. Переводчица, довольно субтильная особа, вяло переводила претензии певца какому-то местному толстяку, потевшему в черном габардиновом костюме, который он напялил, очевидно, по случаю встречи с иностранным гостем. Когда страсти улеглись, выяснилось, что всех дел-то было сдвинуть микрофон на полметра влево. Марков представился переводчице и сказал, что ему нужно взять интервью у приезжей знаменитости.
– Ничего не получится, – вяло отреагировала представительница «Интуриста». – У него в Киеве какой-то скандал произошел с местными журналистами, что-то они о нем не так написали, и он сказал, чтобы до конца гастролей в СССР к нему ни одного журналиста на пушечный выстрел не подпускали.
– Послушай, – стал увещевать переводчицу Аркадий. – Он – иностранец, с него, как говорится, взятки гладки. Но ты-то наша, ты же должна понимать… Тебя, кстати, как зовут?
– Зовут меня Людмила, и я все понимаю, – соглашалась переводчица, – но у тебя своя работа, у меня – своя.
– Ты что, не поняла, я – корреспондент самой главной нашей газеты и я должен взять у него интервью во что бы то ни стало.
– Должен – бери, – индифферентно отреагировала Людмила. – Только без меня. Я тебе вот что скажу. Он, этот Моранди, упертый, что осел. Ты его не переубедишь, не теряй времени. Я единственное чем могу помочь, так это дам тебе его фотографию, у меня есть слайд, и итальянский буклет о его творчестве, с переводом на русский язык. Только буклет потом верни, он у нас в одном экземпляре.
– Ладно, спасибо и на этом.
Засунув в карман пиджака буклет и слайд, Аркадий вышел из зала, постоял минутку, задумавшись, – задание было явно провалено: ни буклет, ни фотография актера живого интервью заменить не могли. Достал сигарету, но, пошарив по карманам, ни зажигалки, ни спичек не обнаружил. Возле служебного входа стояла сверкающая черным лаком интуристовская «Волга». За баранкой сидел молодой мужик, читал газетку. Аркадий попросил у него огоньку, прикуривая, поинтересовался: «Итальянца обслуживаешь?»
– Ага, – коротко ответил шофер, не склонный, видно, к разговорам.
Решение пришло само собой.
– Ну я так и подумал, а то мне номер машины сказали, а я сдуру не записал и забыл напрочь. Ладно, будем коротать время вместе, неизвестно, сколько еще репетиция продлится.
С этими словами Марков распахнул переднюю дверцу машины и с уверенным видом уселся рядом с водителем. Вечером Аркадий собирался идти на день рождения к знакомой девушке, по этому случаю надел светло-серый костюм, голубую сорочку и красивый синий галстук – недавно приятель из Чехословакии привез. Интуристовский шофер окинул взглядом фигуру незваного гостя, и лишь спросил: «Ты оттуда?» Аркадий благоразумно не стал ничего уточнять, а лишь туманно ответил: «Откуда же еще?..»
Через минут сорок в сопровождении переводчицы появился Джанни Моранди. Усевшись в машину, что-то буркнул переводчице. «Он спрашивает, кто рядом с водителем», – перевела Людмила.
– Скажи – охранник, – не оборачиваясь, ответил Марков. Неизвестно, узнала ли его Людмила со спины, но даже если и узнала, виду не подала. Судя по тому, что гость вольготно развалился на заднем сиденье, ответ переводчицы его вполне удовлетворил.
Аркадий лихорадочно думал, как бы половчее завязать разговор. Хочешь не хочешь, а придется обращаться к переводчице, а эта зараза все испортит… В этот момент машина проезжала мимо стадиона «Пахтакор». Накануне здесь прошел футбольный матч, на площади перед стадионом валялись обрывки афиш, огромное изображение звероподобного футболиста украшало плакатную тумбу.
– Это что, стадион? – заинтересованно встрепенулся певец.
– Это стадион, – добросовестно перевела Людмила.
– Переведи ему, что это не просто стадион, это третий по величине стадион Советского Союза, на котором местная команда «Пахтакор» проводит матчи высшей лиги и вчера здесь была игра с чемпионом СССР прошлого сезона – московским «Динамо», – по-прежнему не оборачиваясь, с ходу включился в разговор Аркадий, уже догадываясь, что Моранди – страстный болельщик.
– О! – воскликнул экспансивный итальянец, подтверждая догадку журналиста. – Я должен это видеть. Третий стадион страны, я должен это видеть!
– Можно заехать, я покажу стадион, – предложил Аркадий.
– Нет-нет, у него сейчас отдых перед выступлением, я не могу менять программу, – залепетала Людмила.
– Это ты ему переведи, он тебе враз объяснит, что ты можешь менять, а чего не можешь, – посоветовал ей Аркадий и уже более миролюбиво добавил: – Пятнадцать минут, под мою ответственность.
Репортер продолжал блефовать.
После коротких переговоров выяснилось, что ради посещения футбольного стадиона певец готов пожертвовать хоть целым часом своего отдыха, и они свернули к стадиону. Переводчица, видимо, поняв безысходность происходящего, смирилась и только жалобно попросила Маркова не задерживаться на стадионе.
Вот уже несколько лет в своей газете Аркадий Марков, помимо иных репортерских обязанностей, отвечал за спортивную рубрику и вел телевизионные репортажи с футбольных матчей. Ему не составило никакого труда ответить на все вопросы фанатичного болельщика. Но и о главной своей цели журналист не забывал. Впрочем, ему интересно было узнать, что итальянский певец свои гастроли планирует только в соответствии с футбольным календарем и готов скорее сорвать концерт, чем пропустить матч любимой команды. Не говоря уже о кубковых европейских турнирах или чемпионатах мира. Он из тех, кто с футбольной таблицей не расстается ни днем, ни ночью, и принадлежит к тому разряду болельщиков, кого разбуди в три часа ночи, и они без запинки скажут, кто, когда, на какой минуте и в каком матче гол забил, и лучше собственного рациона знают, что ел на обед Гарринча и какой сок предпочитает к завтраку Пеле…
Подъехали к недавно построенной высотной интуристовской гостинице «Узбекистан». Уже попрощались, когда Джанни неожиданно предложил: «А знаете что, давайте зайдем в бар, после вашего солнца мне хочется чего-нибудь холодного, – и, истолковав по-своему замешательство переводчицы и «охранника», торопливо добавил: – Я угощаю. К тому же вы, сеньор, такой прекрасный чичероне, что я вам обязан.
Поскольку «сеньор» далеко еще не исчерпал своих вопросов, то с удовольствием согласился на любезное приглашение. В валютном интуристовском баре, о котором простые советские граждане только краем уха слышали и потому сочиняли самые невероятные легенды, в этот полуденный час было пусто. Итальянец из прохладительных напитков решил отдать предпочтение русской водке со льдом, новоявленный чичероне согласно кивнул, одобряя выбор гостя. Но подвинутую к нему вазочку со льдом проигнорировал. Людмила колебалась, не зная, на что решиться.
– Ну, чего ты, старуха, мнешься, как невеста на выданье, – подтолкнул ее Аркадий.
– Вообще-то, здесь есть розовое шампанское «Абрау-Дюрсо». Я его обожаю, но нам же на работе нельзя и от гостей угощение принимать запрещено.
– А кто узнает? – спокойно возразил ей Марков. – Я тебя точно не сдам, а наш водила не слышал, что итальянец нас в бар пригласил, и уж подавно не знает, что мы сюда пошли. Если только бармен стуканет…
– Нет, Маратик – парень свой, мы с ним друзья…
За столом разговор о футболе возобновился, но и на вопросы Аркадия о своем творчестве певец тоже отвечал охотно. В баре просидели не меньше часа. Когда расставались, Аркашка не смог отказать себе в удовольствии, видно, прохладительный напиток под названием «Столичная» тоже этому способствовал, и признался Джанни, что никакой он не охранник, а репортер и сегодня имел огромное удовольствие от беседы с певцом. Моранди не обиделся, напротив – беззаботно рассмеялся, дружелюбно хлопнул Аркадия по плечу и заявил вполне серьезно:
– Я уважаю профессионалов в любой сфере. Даже когда они меня обыгрывают. Но я не сомневаюсь, что твое интервью будет отличным и ты не станешь писать, что я приехал в СССР потому, что жить не могу без коммунистических идей и перед сном читаю не Библию, а Карла Маркса. Людмила, – обратился он к переводчице, – позаботьтесь, чтобы на служебном входе для сеньора Аркадия на все мои концерты в Ташкенте были оставлены контрамарки на два лица, – он крепко пожал Аркадию руку, но на прощанье лукаво добавил: – Все-таки ты зря пьешь водку безо льда…
***
А то, первое в своей жизни, интервью он бездарно провалил. Вымахавшая под два метра десятиклассница Танька Белова с презрением смерила сверху вниз невысокого щуплого мальчишку с потрепанным блокнотом в руках и, отвернувшись, зашагал прочь, не удостоив корреспондента молодежной газеты, как он успел представиться, ни единым словом. Незадачливый журналист догадался все же поговорить с учителем физкультуры, по совместительству тренером школьной баскетбольной команды. Невысокого роста, с круглым животиком, обтянутым вылинявшей «олимпийкой», энергичный лысый мужичок, сам похожий на баскетбольный мяч, быстро уразумел, какую выгоду можно поиметь от этого мальчишки с бумажным удостоверением внештатника. Из его рассказа выходило, что если бы не он, Евгений Иванович Плешаков, то никто и никогда не разглядел бы в угловатой девчонке будущую звезду мирового баскетбола. И как только он, Евгений Иванович, Татьяну увидел, так тотчас есть, пить и спать перестал, а занимался только тем, что пестовал ее и готовил к будущим ответственным матчам.
Аркашка все это добросовестно записал. Но многоопытный Сергей Ормели, прочитавший на следующий день сей опус, безжалостно разоблачил внештатника: «Так ты что, только с этим надутым индюком беседовал? А с Татьяной?..» Ответить было нечего, оправдываться он не стал, сидел молча, тупо уставясь в пол. Тягостное молчание затянулось. Ормели, не дождавшись ответа, разорвал листки с неудачным интервью, швырнул в мусорную корзину, поднялся из-за стола и многозначительно распахнул дверь кабинета.
Глава шестая
Что-то в нем будто надорвалось, после грубой выходки Ормели, когда Сергей недвусмысленно указал ему на дверь. Он охладел к своим записям, в училище ходил по инерции, практически не замечая, что творится вокруг; невпопад отвечал на вопросы и даже книги, без которых жизни своей не мыслил, читал, не в состоянии вникнуть в содержание.
Вспоминая свое бесславное, точнее – несостоявшееся интервью с зазнайкой-баскетболисткой, он не себя, а ее, Белову, во всём винил. Оправдывая себя, любимого, находил тысячи объективных причин, по которым беседа не просто не состоялась, а не могла состояться. В таком сомнамбулическом состоянии он прожил месяц, пока отчетливо и ясно не всплыл перед ним вопрос: а дальше-то что?
***
…Аркаше было лет около десяти, когда заболел он странной, никому не ведомой болезнью. Просто однажды утром подняться был не в силах, а когда измеряли температуру, то оказалась она всего лишь на одну десятую, как потом констатировал доктор, выше температуры трупа. Всякие доценты-профессора в дом ходили косяками, это уж встревоженная баба Сима расстаралась, всех, кого могла, на ноги подняла, не на шутку встревоженная странной болезнью любимого внука. Седые эскулапы осматривали мальчишку и только руками разводили. В итоге пришли к мнению, что у пациента «упадок сил», не конкретизируя, впрочем, где и на каком поприще мог так надорвать свои силы этот сопливый пациент, чтобы израсходовать их до жизненного предела. Факт, однако ж, остается фактом – в постели, слабый и ко всему равнодушный, пролежал он три месяца.
Однажды, без вызова, пришла к ним в дом молодая докторица. Недавняя выпускница местного мединститута, отличница, получила она красный диплом, а вместе с ним распределение не в отдаленный кишлак, а в городскую детскую поликлинику. По каким-то там инструкциям Минздрава участковые врачи должны были на дому посещать хронически больных детишек. Малолетний Аркаша оказался «в списке», и докторша, имени которой так никто и не запомнил, отправилась к Марковым. Осмотрев мальчишку и выслушав от опечаленной бабы Симы рассказ о странной болезни внука, районный доктор откинула одеяло, ощупала того с ног до головы, а потом… пощекотала ему пятки. Аркашка, до безумия боявшийся щекотки, извивался, как уж, заливаясь смехом. После чего докторша попросила оставить ее с пациентом наедине и разговаривала с ним чуть ли не целый час. Затем вышла из комнаты, вымыла руки, от вежливо предложенного бабой Симой чаю отказалась, а вот шоколадную конфетку из вазочки не удержалась – взяла – сама еще девчонка.
– Здоров ваш внук, абсолютно здоров, – твердо и уверенно заявила врач. – Просто он у вас очень много читает, постоянно о чем-то думает, а справиться со своими мыслями пока не может – мал еще. Вот и наступила у него апатия. Нужно просто его на что-то переключить. На какую-то активную деятельность.
– Так ведь он на скрипке учится, – попыталась возразить баба Сима.
– Скрипка – это не совсем то, – поморщилась доктор. – Ему нужны физические занятия. Пусть кто-то из взрослых заставляет его по утрам делать зарядку, но желательно, чтобы это какую-нибудь игру напоминало. А лучше всего – отдайте его в спортивную секцию, неважно какую, пусть сам выберет, – и, увидев недоверие во взгляде пожилой женщины, добавила строго и уверенно: – Ваш внук здоров, а спортом ему заняться необходимо. И перестаньте пичкать его лекарствами, пощадите молодую печень.
Когда Аркаша услышал, что доктор рекомендовала ему заниматься спортом, то загорелся этой идеей мгновенно. Недавно он прочитал две книжки о боксерах, и обе произвели на него огромное впечатление. Первая, так, даже не книжка, а скорее брошюрка, называлась «Мальчик из Дворца пионеров» – о том, как ленинградский школьник Гена Шатков, едва сдав выпускные экзамены, поехал в далекую Австралию и там, в Мельбурне, стал олимпийским чемпионом по боксу.
Вторая книга была увесистой, солидной. Называлась «Джексон остается в России». В предисловии было сказано, что автор – Георгий Свиридов – в прошлом сам боксер, а ныне возглавляет недавно созданную в стране Федерацию бокса СССР. Роман рассказывал о удивительной судьбе американского мальчишки Сидди, который с детства увлекался боксом, стал чемпионом Соединенных Штатов Америки. Волею судьбы американский гражданин Сидней Луи Джаксон (подлинное имя чемпиона США, впоследствии заслуженного тренера СССР С. Л. Джаксона. – прим. автора) оказался накануне Первой мировой войны в заснеженном российском Архангельске. Пытаясь добраться до Америки кружным путем, через Китай, он очутился в Ташкенте, где и застал его Октябрьский переворот.
Джаксон остался, создал первую в Центральной Азии секцию боксу, впоследствии стал заслуженным тренером СССР, его выпускники поднимались на высшие ступени пьедесталов почета самых крупных союзных и международных турниров. В Ташкенте о Джаксоне ходили легенды. Мальчишки рассказывали, что у тех, кто попадает к Сергею Львовичу, так его здесь звали на русский манер, не стать чемпионом по боксу просто шансов нет. Кроме взрослых боксеров Джаксон тренировал и детей. Во Дворце пионеров.
Живое воображение, привыкшее к беспрестанным фантазиям, подсказало Аркашке, что сие совпадение весьма символично и случайным быть не может: Геннадий Шатков стал Олимпийским чемпионом, тренируясь во Дворце пионеров. Джаксон тренирует мальчишек во Дворце пионеров. Стало быть, путь к олимпийскому пьедесталу надо начинать со Дворца пионеров. В своих грезах он видел себя сильным, мужественным. Вот Аркадий Марков выходит на ринг, и звук гонга, извещающий о начале поединка, еще не успевает стихнуть, а поверженный противник уже лежит на полу. «Нокаут», говорит судья и поднимает руку победителя. А вот он же, Аркаша, идет по улице, и какие-то хулиганы не дают проходу Ирочке Беляевой, которая в его сторону даже и не смотрит. «Подержи», – говорит Аркаша и протягивает Ирочке спортивную сумку, через ручку которой перекинуты боксерские перчатки. Удар, второй, третий. Посрамленные хулиганы бегут без оглядки. А Ирочка, возвращая герою сумку, смотрит на него с нескрываемым восхищением…
Когда отпрыск заявил о своем желании заниматься боксом, женская часть семьи пришла в ужас. «Но у тебя же скрипка! Какой же может быть бокс?!», – причитала баба Сима. «Сыночек, тебя там будут бить», – прошептала мама.
Н-да, не следовало ей бросаться такой неосторожной фразой.
– Это я буду их бить, – заявил будущий чемпион и распрямил, как сумел, свои узенькие плечики.
Отец, подводя итог этому невеселому семейному совету, закурил свою неизменную «беломорину» и произнес спокойно:
– Пусть пойдет. Получит пару раз по морде и очухается. Или научится сдачу давать. Меня, малого, на улице лупили до тех пор, пока я сам всех лупить не стал.
– Ты и курить с малолетства начал, – сварливо пробурчала теща в адрес зятя. – Что ж, и ему прикажешь?
***
Робея, пришел десятилетний Марков на первое занятие во Дворец пионеров, с удивлением рассматривая зал, стены которого были сплошь зеркальными. Посередине зала на небольшом возвышении белели канаты боксерского ринга. Староста младшей школьной группы подвел его к тренеру: «Вот, Сергей Львович, новенький, хочет к нам в секцию записаться». Джаксон лишь кивнул молча.
Началась разминка. Сначала просто бежали вокруг зала, потом бежали спиной, потом был бег боковыми шагами, после чего – вприсядку. Он уже ног под собой не чуял и боялся только одного – растянуться по полу на глазах у всех. Тренер хлопнул в ладоши, отдал команду, понятную лишь тем, кто знал, о чем речь идет. Часть мальчишек встали перед зеркалами и стали делать какие-то странные движения, словно перекачивались с ноги на ногу. Остальные взяли в руки скакалки и стали скакать. Но как! Девчонки с их улицы просто с ума бы посходили от зависти. Скакалки сначала мелькали в руках у юных боксеров, а потом только свист их в воздухе раздавался, а от невероятно быстрого вращения резиновый прут даже видно не было.
Аркадий в растерянности остановился невдалеке от ринга, не зная, чем ему заняться. Но тут подошел тренер: небольшого роста, седой, как лунь, но подтянутый, быстрый в движениях. На руках у тренера были какие-то странные перчатки – огромные, но не круглые, а продолговатые. Джаксон объяснил новичку, что это «лапы» и по ним нужно бить, стараясь попасть. Аркашка начал прыгать, следя за тем, как тренер то и дело меняет положение «лап», и вскоре… оказался на полу. Он и сам не заметил, куда его ударили, в живот ли, в подбородок, а может, в плечо… Просто ноги подогнулись, и он растянулся. Огляделся по сторонам, никто над ним не смеялся, да и вообще каждый был занят и до новичка никому дела не было. Поднялся, вроде ничего не болело. Но было чуть ли не до слез обидно. И отчего-то – очень стыдно.
– Твоя тренировка на сегодня закончена, – заявил Джаксон и пошел прочь.
Конечно, Аркадий не мог знать, что это была излюбленная манера старого тренера проверять новичков. Если сумеет пережить страх от полученного удара, справиться с обидой и придет на следующую тренировку, значит, останется в секции. Ничего этого не зная, Аркаша мучился сомнениями, но через два дня снова отправился во Дворец пионеров, чем несказанно удивил Сиднея Джаксона.
И все же бокс вскоре пришлось бросить – с занятиями скрипкой этот вид спорта и впрямь был никак не совместим. Однако те несколько занятий, которые он провел во Дворце пионеров, вспоминал часто.
***
«Может, и Ормели поступил со мной так же жестоко, как когда-то, на первой тренировке, Сергей Львович», – терзался сомнениями изгнанный из редакции молодежки Марков. И надо сказать, он был недалек от истины. Хотя, по правде говоря, неуравновешенный и склонный к экзальтации Сергей Ормели действовал скорее импульсивно, нежели в обдуманно воспитательных целях.
«Я поднялся на ноги после удара тренера, вернулся на тренировку, поднимусь и сейчас», – красиво фантазировал Марков, трясясь в вагоне трамвая. Ах, какие страстные, убедительные речи и неопровержимые, в свою пользу, аргументы приводил он в той мысленной пламенной полемике, которую воображал себе по дороге в редакцию. Как был убедителен в своей правоте, которую не сможет не признать Сергей.
Но! Юнкор предполагает, а редакция располагает. Ормели в кабинете не оказалось, он был в командировке, и вообще выяснилось, что у Аркадия Маркова теперь совсем другой наставник – Раиса Семеновна Могилевская, та самая Рая, которая когда-то попросила его сыграть на скрипке.
Раису осенила идея объединить всех школьников – авторов молодежной газеты в единый клуб. Идея пришлась по душе главному редактору. Клуб – это красиво, объединение «школьной учащейся молодежи», редактор даже мыслил штампами комсомольского работника, идеологически правильное и выверенное решение. Клуб назвали «Факел». Для «факелят» даже заказали специальные удостоверения, которыми они несказанно гордились. Пацаны, девчонок в «Факеле» почему-то почти не было, за глаза называли Раю «мама», слушались беспрекословно. И молча завидовали «Музыканту». Могилевская и впрямь благоволила к этому худющему нескладному подростку. С того, наверное, дня, когда он своей скрипкой разбередил ей душу. Но скрипка скрипкой, а, будучи опытным журналистом, Рая углядела в Маркове что-то такое, чего пока не видели в нем остальные, да и сам он тоже не видел.
***
– Вот о ком писать надо! – как-то раз вечером, когда в редакции уже почти никого не было, воскликнула Могилевская и прочитала заметку на первой полосе центральной газеты: «Академику Академии наук Узбекской ССР Виктору Ивановичу Губину присуждена Ленинская премия…» И пояснила для Маркова – в тот поздний час они в кабинете были вдвоем, все «факельцы» уже разошлись:
– Виктор Иванович изобрел принципиально новый прибор, который способен за сутки, а то и больше, спрогнозировать выпадение града. Аналогов такого прибора нет во всем мире. Ты представляешь, какой это для народного хозяйства бесценный прибор.
Аркадий не представлял ни в первом, ни в далеком приближении, о чем идет речь, но, не желая выказать перед «мамой» своей полнейшей безграмотности, согласно кивнул.
– А знаешь, Аркаша, мы с Виктором Ивановичем когда-то были соседями, в одном дворе жили. Мои родители с ним и его женой даже дружили. Я постараюсь до него дозвониться и попробую убедить, чтобы он тебе рассказал о своем новом приборе.
– Рая, я о баскетболистке Беловой написать не сумел, а ты меня в пасть к академику собираешься засунуть, – мрачно отреагировал Марков. – И имей ввиду: у меня по физике тройка, а двойку мне не ставят только потому, чтобы меня из училища не отчислили.
– Знаешь что, – вспылила Могилевская, – хватит голову пеплом посыпать. И жалеть себя тоже хватит – ах, я бедненький, я несчастненький, меня баскетболистка прогнала. В конце концов, за одного битого двух небитых дают. Слыхал такое?
Могилевская была фантазеркой и выдумщицей, идеями фонтанировала беспрестанно – в редакции все это знали. Аркадий успокаивал себя тем, что «мама» либо забудет о своей идее, либо академик, даже если она действительно до него дозвонится, пошлет ее куда подальше. Но через неделю Рая его огорошила: «Записывай. Улица Гоголя, 35, президиум академии наук, третий этаж, кабинет 111, завтра в пять часов вечера. Губин Виктор Иванович. Он уделит тебе тридцать минут». И, видя растерянность своего подопечного, Рая сделала вид, что ей крайне некогда: «Иди, иди, Аркаша, у меня полоса нечитанная, не до тебя сейчас…» Она и сама теперь страшилась, что втянула мальчишку в такую историю.
Дома Аркадий достал из книжного шкафа свою палочку-выручалочку – детскую энциклопедию, подарок родителей. В общеобразовательных предметах, кроме литературы, истории и обществоведения, учащийся музыкального училища Марков мало чего смыслил – мягко говоря. А по правде сказать, ни бельмеса не смыслил вообще. Перед контрольными, вызнав тему, он брал соответственный том той самой детской энциклопедии, наизусть, как стихотворение, заучивал соответствующую статью и потом добросовестно ее переписывал в классе. Преподаватели смотрели на это сквозь пальцы, все же главным критерием в училище была и оставалась музыкальная специальность.
Прочитав в энциклопедии всё, что касалось града и природы его происхождения, Марков, так ничего и не поняв, отправился спать, и снилось ему, что Сидней Луи Джаксон ни за что не хочет принимать в секцию бокса Дворца пионеров Раису Семеновну Могилевскую, потому что она не умеет прыгать на скакалке. После этого идиотского сна он проснулся вконец разбитым и весь день думал о том, как бы половчее соскочить с этого задания, где, кроме позора, его ждать ничего не может. Так ничего и не придумав, надел костюм, который терпеть не мог, и отправился на улицу Гоголя, где размещался храм республиканской науки.
Виктор Иванович Губин никак не соответствовал представлению юнкора молодежной газеты Маркова об академиках. На его взъерошенной шевелюре не было академической шапочки, облачен он был не в мантию и даже не в костюм, а в ковбойку и какую-то довольно потертую несолидную курточку, говорил смешным фальцетом и беспрестанно курил папиросы, то и дело забывая стряхивать пепел в пепельницу и роняя его на собственные брюки.
– Так что же вас, молодой человек, интересует? – спросил академик и, видя, что молодой человек не в состоянии сформулировать, что именно его интересует, сам начал рассказывать о своем изобретении.
Из этого рассказа Аркадий, кроме слова «град», не понял ни единого другого слова. Он просто добросовестно законспектировал все сказанное Губиным. Когда академик завершил свой рассказ, то поинтересовался, нет ли вопросов, все ли ясно. Вопросов, как выяснилось, не было, по поводу ясности Аркадий благоразумно промолчал. После чего Губин, глубоко вздохнув, произнес довольно грустно:
– Правда, мой юный друг, это такая штука, что ее можно только признавать, ибо искажение правды есть ложь. К чему я это говорю, спросите вы меня. А вот к чему. Я воевал с фашистами, и фашизм мне глубоко ненавистен – на той войне я потерял родных мне людей, друзей, сам чудом жив остался. А фраза, которая сегодня известна каждому – «Все гениальное просто», – принадлежит не какому-то древнему философу или мыслителю, а фашистюге, одному из ближайших сподвижников проклятого Гитлера – Йозефу Геббельсу. И это, к сожалению, правда. Н-да, так к чему это я? А к тому, что, не считая себя гениальным, обращаю ваше внимание на непреложный факт – моя разработка чрезвычайно проста. Надеюсь, я сумел вас в этом убедить.
Академик глянул на часы, протянул руку и, прощаясь, добавил: – Не сочтите за труд, молодой человек, показать мне ваш опус, дабы избежать возможных ошибок, вызванных моим невнятным толкованием. Я, знаете ли, не привык интервью давать…
***
Промучившись неделю, Аркадий не смог выдавить из себя ни единой фразы. Перенесенный на бумагу конспект речи Губина являл собой полнейшую, на взгляд Маркова, абракадабру, из которой что-либо понять не представлялось возможности. На прощание Губин оставил ему свой служебный телефон. Набравшись храбрости, Аркаша после нескольких попыток дозвонился до академика и попросил его еще об одной, хотя бы коротенькой, встрече, сославшись, что кое-что все-таки хотел бы уточнить.
Позже, спустя годы, Марков, всякий раз вспоминая эту историю, так и не мог сам себе ответить на вопрос, почему академик, мировая величина, пошел навстречу ему, мальчишке.
– Дело в том, что я послезавтра уезжаю, и довольно надолго. – сказал Губин по телефону. Помолчал, потом добавил: – Ладно, приезжайте завтра, только не в академию, а ко мне домой, часикам эдак к двум.
– Так завтра же праздник, День Победы, – удивился Аркадий.
– Вот потому что праздник, потому домой и приезжайте. Жена грозилась гуся в духовке запечь.
