Сонич Матик "Разорванный кокон"

Интересная деталь. Все пятеро на фотографии в полосатой одежде. На малышах бодики в бежевую полоску. Настя в полосатых лосинах и розовом свитере. Катя в полосатых шортах, а Зося в полосатой футболке-поло. У всех цвет и толщина полосок разная. Но абсолютно точно, все в полоску!

Я подняла взгляд на кукленышей в подушках. Дети были в полосатых свитерах. Попыталась вспомнить, в чем меня встретила Катя. Бриджи. Точно! Что-то полосатое было в деталях. Я не смогла сдержать улыбку.

– Люблю эту фотографию, – продолжала Настя. – Еще люблю фотографию, как мы весной ездили на Мальдивы. Когда границу только открыли. Без папы ездили. Ему нельзя прививку было делать. Поэтому фотографии мама не ставит в гостиной, чтобы его не расстраивать. Он ведь давно уже не ездил никуда, – болтушка Настя пересказывала краткую историю семьи. Семилетки продолжали сидеть подозрительно тихо. Катя все не возвращалась. – Фотография у нас в комнате, на тумбочке, где Коля спит. Точнее мы вместе сейчас с Колей спим. Чтобы ему не страшно было. Он не плачет, когда мы с ним вместе засыпаем. А Олька без конца ревет, – услышав свое имя Оля скривила рот и явно настроилась именно на то самое «реветь», – Но мама ей не разрешает, потому что она уже взрослая, чтобы плакать. Я Оле тогда сразу объясняю, что теперь у папы ничего не болит, уже плакать не надо. Теперь заживем спокойно. Тем более, в школу плакс не берут. Я тоже, конечно, один раз плакала. Когда папу в больницу забирали. Его в скафандре таком выносили, как космонавта. – Оля действительно начала всхлипывать в такт Настиному речитативу. У меня от этой музыкальной композиции взмокла спина и помутнело в глазах. А Настя все не унималась. – Я сверху смотрела, когда его в скорую заносили. У него там стекло запотело, и я не могла лицо рассмотреть. Я уже знала, что больше он к нам не вернется. Мама сразу в черный пакет все белье из спальни сложила и унесла. И драила всё. Квартира потом сутки порошком воняла…

– Ну-ка хватит! – скомандовала Катя, неожиданно проявившись сквозь пелену Настиной болтовни. Девочка беспрекословно замолчала. А у Оли даже глаза мгновенно стали сухими. Дети снова превратились в аккуратные красиво рассаженные игрушки.

Катя двумя руками тащила увесистый пакет из «Пятерочки» плотно набитый стопками писчей бумаги, тетрадками с неаккуратно замятыми обложками и клочками цветных бумажек

– Вот, – она плюхнула пакет у кресла. – Он сказал вам отдать все. Наконец-то я смотреть на это не буду. За последние два месяца он из спальни сделал какую-то студенческую общагу перед сессией. Приходилось здесь спать. – Катя махнула освободившейся рукой на диван. Ногой она продолжала придерживать пакет, чтобы он не рассыпался на идеальный ворс ковра. – Но имейте ввиду, я полагаюсь на вашу порядочность, если там есть что-то готовое к публикации, я настаиваю…

– Не волнуйтесь, Катя. Я передам это вам. Авторские права Зоси я уважаю, как никто другой.

Я привстала с кресла и подалась в сторону пакета. Но Катя сдвинула его ногой в сторону выхода так, что с кресла было бы не дотянуться. Я так поняла, мне намекнули на выход.

Странная женщина, хотя, конечно, ее понять можно. Такое горе. Остаться одной с детьми без любимого мужа. У нее, наверное, в голове – полный трындец. Я бы с ума сошла на ее месте. Думаю, она имеет право злиться на меня, за то, что Зося рукописи мне, посторонней женщине, завещал.

Я бы злилась.

На работу в этот день я не вышла. Ничего страшного, не пропадут они один день без упаковщицы №2.

Весь день посвятила Зосе, точнее его наследству.

Признаюсь, после того, как с трудом доперла пакет до дома, за его разбор мне страшно было взяться. Уже не говорю про чтение.

Жара не добавляла ни желания, ни сил. Квартира в полдень больше походила на разогретую кастрюлю, а я на – свежесваренного рака. Но после душа (да будет вечная слава изобретателям водопровода в квартирах!) я почувствовала способность соображать и действовать. И любопытство, конечно. Интересно же узнать реальные мысли человека, с которым почти год обсасывали каждый попадающийся текст, каждую книгу пропускали через дискуссию. А он взял потом и без предупреждения умер, зараза!

Для начала, как подобает соратнику по вере, я написала пост памяти. Как он любил: с юмором, без свечек и без пафосных «его нет с нами».

У нас было много общих друзей и отклик последовал неимоверный.

В сердцах я даже немного позавидовала. Но потом подумала, что может и меня после смерти будет любить столько человек, что пост с некрологом в мою честь тоже за час наберет пять соток лайков. По крайней мере, Зося бы меня успокаивал именно так.

Разбор пакета в принципе оказался недолгим. Сложила стопку тетрадей – похоже это дневники. Обрывки, заметки на разнокалиберных бумажках покидала в обувную коробку. А перевязанные ленточками листы А4 отложила на сладкое. Это были рукописи готовых книг. Зося мне как раз хвастал неделю назад. Присылал фотки и таинственный смайлик. Мол, «у меня есть для вас посылка, только я вам ее не отдам!»

Но я знала, что быть мне для этих рассказов бета-ридером. Не знала только, что при таких обстоятельствах.

Конечно, хотелось начать с дневников, причем с последних записей. Ведь оказалось, что про Зосю, про реального Назарета, я ничего не знаю.

Из двух десятков тетрадей найти последнюю было не так уж легко. Но упаковщица есть упаковщица. Достала с антресолей коробку, прихваченную как-то на фабрике, и аккуратно в две стопки уложила туда дневники в обратном хронологическом порядке. Все! Короткий путь отрезан. Теперь придется читать с начала.

Вечер намечался душевный. Несмотря на то, что я чертовски устала – не физически, скорее психологически вымоталась – «Встречу» с настоящим Зосей Палычем откладывать не хотелось.

Время – пить чай.

Солнце ушло на другую сторону дома и балкон стал приятным кабинетом. Откуда-то потянул прохладный ветерок. В тени очухались от зноя и раскричались городские птички.

Под откидным столиком я разместила коробку. Принесла две чашки на блюдцах, две стопочки и, заныканную еще с 8 марта, бутылку мартини. Для приличия принесла кусок сыра из пустого холодильника. На кухне щелкнул чайник. Через пять минут я была готова встречать гостя. От двух чашек длинной ниточкой тянулся в полуденное бело-голубое небо ароматный пар.

02_Вторая глава. Не разлучит

– Присаживайтесь, Назарет Павлович! Меня зовут Ириада Олеговна. Будем знакомы! – сказала невидимому другу и достала из-под стола наощупь крайнюю тетрадь.

В ней записи начинались с 23 декабря прошлого года. А последняя – 16 июля, то есть прошлый четверг. Видимо, перед самой госпитализацией. Интересно, что это последняя страница тетради. Рассчитано очень четко – сорок восемь листов, исписанных каракулями.

Я бы никогда не подумала, что у человека, так ясно выражающего свои мысли в текстах, такой сложно читаемый почерк!

«Будем последовательны, – увещевала я свое любопытство, меняя тетрадь на первую с другой стороны пачки. – Думаю, последнего года для знакомства будет вполне достаточно».

9 июля

«Здравствуй, дорогой дневник!»

Так когда-то начинала свои записи девочка Лора из книги по модному триллеру Линча.

Тогда я и понял, что люди пишут дневники не только для того, чтобы их издавать в толстой обложке с золотым тиснением.

А просто так, чтобы не лопнула голова.

Да! Так запросто начинаю тетрадь, не дождавшись первого января или понедельника.

Потому что это тоже не важно для головы, которая без дневника может лопнуть. Как тогда работать?

Сложно работать без головы, сложно работать, когда там каша – такая привычная, не очень дифференцируемого состава, которая переливается из пустого в порожнее.

Кажется, что эффективность и рациональность вообще не про меня.

Написал рассказ на конкурс.

Ни ответа, ни привета.

Хотел написать еще один, но затупил и плюнул. Может, позже…

Ничего не жду, просто уверен, что сделал правильно.»

Знакомая история. Жаль, что так как-то с середины начинается. Хотя, чего тут непонятного? Я с такой кашей пять дней в неделю хожу! Особенно, если в голове вертится навязчивая идея, а сесть за работу нет возможности…

13 июля

«Вчера пришло письмо из издательства. Неожиданное, но долгожданное.

Как раз накануне перечитывал переписку еще апрельскую.

Редакторка писала, что-то вроде «до конца года мы вам напишем…»

Ну-ну!

Это звучало, как типичное «мы вам перезвоним» на собеседовании.

Знаем – плавали. Надеяться не стоит.

Но натура у меня мечтательная…

Все равно ведь ждал.

Хе-хе…

И вот оно! Письмо из настоящего издательства!

А я ответ в своем репертуаре фиганул.

Может не стоило?

Разволновался я, право. Пойду хряпну!

Да кому я вру! Уже еле буквы разбираю.

«Рюмка водки на столе…»

16 июля

«Тишина…

Наверное, зря я шутеечки главреду шутил.

Три дня уже прошло. А вдруг мне совсем не напишут?!

Паника

Паника

Паника

Испортил я себе минутку честолюбия. Сломал весь кайф от приглашения на проект! Еще Катя вставила свои пять копеек сомнений в мой кризис…»

«Нет! Ну вы видели кусок идиота?!

Скачу по квартире, извергаю поварехой гром из кастрюли, вместо того, чтобы топать на площадку с детьми.

Только утром вздыхал, что не отвечают, а в обед уже написала!

Дроздова написала!

И Алина написала!

Все! Обе!

Включаемся в проект. Плюс роман полируем…

Ну как полируем, переписываем, дописываем…

Теперь на свежий воздух проветриваться, а то эти КольОли протопчут на мне яму.»

Проект – понятно.

Это как раз то, что Зося рассказывал: в издательство позвали сразу и чужую книгу писать, и его рукопись взяли, над которой он пять лет корпел.

Представила, как он носится в переднике по квартире, колотя поварешкой по кастрюльке. А за ним бегут Настя и мелкие Коля с Олей, смеются, пытаются поймать и оседлать радостного дурашливого отца.

Я крепко зажмурилась, чтобы согнать внезапную пелену слез. Дети лишились полюса отцовского шалопайства. Остался только северный полюс маминой стерильности. Со строгой, любящей чистоту Катей, наверное, не устроишь дома развеселый бедлам и кутерьму.

23 июля

«Объявили результаты шорта. Не судьба. Ну чего уж, не в первый, не в последний, как говорится…»

Почерк стал увереннее и читать намного легче.