Юность Франции шагает по центральной улице Лиона. Март 2011 г.
Первый шок от того, что натворили, французы испытали в 1995 году. Тогда группа террористов-самоучек (интернета у них ещё не было) из выросших во Франции арабских юношей, не принадлежавшая ни к какой группировке, даже к никому неизвестной тогда «Аль-Каиде», устроила серию терактов. Погибло несколько десятков человек. Сотрудники спецслужб искали террористов повсюду, нашли и уничтожили. Однако последствия тех событий заметны до сих пор – по всем крупным вокзалам и аэропортам ходят вооруженные армейские патрули, иногда даже с собаками. Правда, ни разу не видел, чтобы кого-то остановили или проверяли, а одна собака на огромные залы регистрации аэропорта Шарль де Голль-2, например, это даже не смешно. Это грустно. И с тех пор на французских вокзалах отсутствуют камеры хранения (как будто нельзя просто прислонить чемодан со взрывчаткой к стенке оживлённого прохода). После 1995 года несколько лет в крупных городах Франции не было мусорных урн. Их использовали террористы для закладывания взрывчатки, и чиновники не придумали ничего лучшего, как вовсе упразднить точки сбора уличных отходов. Французам сказали, мол, носите свой мусор себе домой. Некоторые, конечно, носили. Но со временем сознательных становилось всё меньше, поэтому через пару лет реализовали пришедшую кому-то в голову поистине гениальную в данной ситуации идею сделать урны из прочного прозрачного пластика. И ещё долго во Франции можно было любоваться не только великолепными памятниками архитектуры, но и самыми разнообразными продуктами человеческой жизнедеятельности в импровизированных мусоросборниках.
К слову сказать, французские чиновники, так же, как и наши, умеют принимать «правильные» решения в сложных ситуациях и делать жизнь человека несносной. Во второй части книги (в главе «Трудности обнажают глупости») я расскажу подробно о том, какой бардак устроили в аэропортах парижские кабинетные умники сразу после серии терактов в Брюсселе в марте 2016 года. Сейчас поведаю вкратце. Почему-то чиновники от авиации и полиции решили отменить электронную регистрацию на рейсы. В результате сотворили жуткое столпотворение в залах воздушных гаваней, и это при совершенно формальном контроле безопасности. Террористу было бы легко превратить в кучу кровавого мяса не один десяток человек. Но не успели ИГИЛовцы, что-то у них не сработало.
Правда, такой дурдом, как в аэропорту Парижа, явление малотипичное для Франции, бюрократия там обычно гораздо гуманнее к людям, нежели у нас. Как минимум, была гуманнее. Конечно, отсутствует прописка. Как и во всех европейских странах для подтверждения местожительства достаточно предъявить любой инстанции счёт за воду или электричество, либо за другую коммунальную услугу с указанием адреса и своей фамилии. Только иногда даже прописка оказывается очень полезной в определённых ситуациях. В 1996 году Жак Ширак пригласил приехавшего во Францию Клинтона поужинать в модном ресторане американской кухни. Казалось бы, ничего особенного. Да, но пока два президента вкушали яства, квартал был оцеплен полицией, и его несчастных обитателей не пускали к себе домой. Так как в отсутствии штампа о прописке нельзя доказать, что ты местный житель, ведь никто не догадался положить счета за коммуналку в бумажник или портфель в тот весёлый для двух политиков вечер. Вот и ждали беспечные парижане окончания ужина на улице.
Но, бывает, французский чиновник обнаруживает редкостное понимание простых человеческих проблем. В самом начале девяносто четвёртого года мне пришлось на себе ощутить излишнюю бдительность наших пограничников. Я уже ездил во Францию без всякой визы, ибо имел паспорт этой прекрасной страны. Но стражу границы вынь да положь французскую визу. А откуда я её возьму? Визу дают иностранцам для въезда, я же для французов уже таковым не являлся.
Но питерском консульстве Франции быстро нашли выход из ситуации, они таким «несчастным» как я в нарушение привычных правил стали ставить визы в наши российские паспорта. Это было просто супер, что называется, дёшево и сердито! Хоть подтянули с тех пор наших чиновников, но представить себе что-то подобное в нашем парижском консульстве не могу. Однако и французы уже давно не могут себе позволить такое. Времена меняются.
Это не военное положение. Нет, обычные парижские будни. Военный патруль около Монмартра (терактов в «Батаклане» и в брюссельском аэропорту ещё не было, патрули уже ходили, но оказывали только моральное воздействие). У крайнего слева на плече висит автомат «FAMAS»
Нефранцузы и дороги
Живя во Франции, мне приходилось слышать рассуждения о том, что, мол, мы здесь идём к мультиконфессиональному и мультирасовому обществу, и в этом, якобы, ничего страшного нет, посмотрите на Америку, к примеру.
Есть страшное. Потому что это только самоуспокоение, попытка закрыть глаза и ничего не делать, не расчищать авгиевы конюшни политической и социальной жизни, а ждать, авось оно само как-нибудь образуется. Что-то образуется, бесспорно, только что, вот в чём вопрос! Даже в Америке до сих пор масса проблем на расовой почве, и не похоже, что они успешно разрешаются, скорее наоборот, а ведь там, в стране эмиграции, смешанная нация формировалась, как минимум, пару столетий, а не 50 лет.
Да чего там говорить, чтобы решать подобные вопросы нужно хотя бы знать её масштабы, а во Франции никто не считал, например, сколько в стране живёт негров. Статистика по расовому признаку запрещена. Известно только количество родившихся за пределами страны и их прямых потомков. Всё это для того, чтобы не поощрять расизм. Сколько арабов, турок, пакистанцев тоже никто не знает, существуют только оценки. Французов, возможно, ввела в заблуждение их собственная история. Даже в 80-ые годы ХХ века считалось, что в крови каждого третьего гражданина Пятой Республики (а понятия гражданство и национальность во Франции тождественны) течёт кровь иммигрантов. На тот момент это была, по большей части, кровь переселенцев из Испании, Италии, массово оседавших в относительно зажиточной соседней стране с середины 19-го века. Потом к ним прибавились выходцы из Польши, Португалии, беженцы из Советской России, волна перемещённых лиц после Второй Мировой войны. Все эти люди довольно быстро адаптировались в новых условиях, а их дети были уже обычными французами, и, как это часто бывает с эмигрантами, старались изо всех сил пробить себе дорогу в жизни, получить образование и хорошую работу. Один из премьер-министров времён президентства Миттерана был, кстати, сыном белогвардейского офицера. Пьер Береговуа во французском прочтении, или Береговой в русском. До поры до времени ассимиляция проходила легко.
Такое прошлое, видимо, убаюкивало сознание – ну как-нибудь переварим и этих, новых, пришельцев. Португальцы, между прочим, массово приезжали во Францию ещё в 70-ые годы 20-го века, а слово «кончита» (по распространённому раньше испанскому женскому имени) как синоним слова няня, мне приходилось слышать и в двадцать первом веке. Только уже в 90-ые годы нянями в Париже были в основном арабские женщины, кончиты же на такую работу из солнечной Испании ехать не хотели. Приезжали другие, и общество их «переваривало» с огромным трудом. В качестве иллюстрации: в 1996-м чуть ли не главным хитом на одном из пяти существовавших в то время для массового потребителя музыкальном канале М6 была песня какого-то франко-арабского исполнителя о Родине его родителей. Клип демонстрировал красивый средиземноморский городок – голубое небо, синее море, белые домики, разбросанные по склонам холмов. Открыточные виды Туниса или Марокко. Картинка сопровождалась текстом: mon p?re est nе l?-bas, ma m?re est nеe l?-bas – в переводе – мой отец родился там, моя мать родилась там. Затем следовали кадры из не самых, мягко говоря, живописных арабских районов одного, скорее всего, парижского пригорода с совершенно противоположным текстом: et moi, je suis nе ici dans la mis?re et laiderie (а я родился здесь, среди нищеты и убожества). Автор песни к тому же слишком вольно обошёлся с французским языком.
Это ведь не ностальгия, нет, её у него, судя по тексту, быть не может, это полное неприятие доставшейся ему реальности. Мы все знаем, во что это выливается сейчас, а тогда французам казалось, как оригинально!
Но если Париж иногда удручал этническим составом уличной толпы, то в городах поменьше я в те годы не замечал наличия большой концентрации понаехавших из Африки. Шартр, Руан, Бьярриц, которые я посетил благодаря своей супруге в первый приезд, в 1988 году, не отличались от столицы той глубокой провинциальностью, что до сих пор заметна в российской глубинке. Нет, там просто было тише, спокойней, но так же чисто, красиво и современно.
У каждого своя Франция. Я её чаще представляю такой
В те времена у нас, к примеру, публика в столицах и в провинции заметно разнилась даже по одежде. Это было особенно видно по девочкам-студенткам, приезжавшим учиться из других городов. С наступлением холодов они напяливали на себя привезённые из дома и купленные для них мамами ещё, наверное, классе в восьмом типичные советские пальтишки с воротником из искусственного меха. По такому пальто безошибочно определяли первокурсницу, но уже ко второму году обучения девицы наши переодевались в более современные и неизвестно какими путями найденные в убогих заведениях Минторга пуховики, дублёнки и прочую зимнюю амуницию.
Во Франции было совсем не так: провинциальная толпа весьма походила на столичную, магазины всё те же, с теми же товарами. Естественно, в столице для шопинга было больше простора, но и торговля по каталогам уже работала во в полный рост, а купленную таким образом вещь можно было вернуть, коли не подошла. Огромные, как энциклопедии, каталоги “La redoute” частенько встречались мне на журнальных столиках французских квартир. Провинциальный француз был тесно связан со столичной жизнью, если, конечно, хотел того. К этому, собственно, располагало всё: рыночная, а не распределительная экономика, размеры страны, прекрасная дорожная сеть и наличие почти у всех автомобилей, скорость железнодорожного сообщения, всеобщая телефонизация и относительная дешевизна междугородной связи. Вспомним, что у нас на периферии бывало так, что телефон имелся в одной квартире из пяти, а то и из десяти.
Перечислять все факторы, сближающие города и веси – дело специалистов. Здесь я хочу немного дополнить свои впечатления рассказом о минителе – компьютерной приставке к телефону. По нему житель отдалённой деревни мог получить доступ ко всем телефонным книгам страны, навести всевозможные справки, совершить некоторые транзакции и даже проконсультироваться у ясновидящей “Madame Soleil” (Мадам Солнце). Минитель купили и другие европейские страны, в том числе Германия, интересовались им в США, а в начале интернетной эпохи даже Yahoo использовал некоторые сервисы минителя.
Вся Франция пронизана сетью скоростных автомагистралей с прекрасным состоянием дорожного покрытия, правда, в отличие от Германии, Бельгии или Испании, платных. Но они позволяют часов за 6-7 спокойно, без нервотрёпки, доехать из Марселя до Парижа, а это почти 800 километров. Хотя и со строительством скоростных автодорог тоже бывают проблемы и не всегда финансового характера. Автострады завязаны в основном на Париж, как у нас на Москву, поэтому строительство поперечных дорог (хорд, как сейчас говорят), безусловно, очень важно. В районе, где я жил, строили такую хорду и строили очень успешно, потом процесс остановился на несколько лет. Оказалось, новая дорога угрожает популяции какого-то редкого вида жуков! Аргумент, что на старой извилистой двухрядке продолжали биться люди, кто-то даже насмерть, подействовал не сразу. В итоге, новую дорогу провели, но экологические соображения продолжают порой побеждать здравый смысл. В городишке, где я жил пять лет, поставили ветроэлектростанцию, и теперь при подъезде к нему самая высокая доминанта – старинная церковь на горе зажата двумя ещё более высокими ветряками. Нет, они возведены, на самом деле, значительно дальше, но зрительный эффект именно такой. Водитель и пассажиры любуются этим техногенным вариантом ожившей фантастики в духе Герберта Уэллса. Зато теперь уж точно не заблудишься, запоминающаяся картинка!
Хотя заблудиться на машине во Франции трудно было даже до появления навигаторов. На каждой площади, на каждом перекрёстке с круговым движением увидишь не меньше 3-4 указателей, надо только знать свой ориентир – тогда обязательно доедешь, успевай лишь головой крутить.
Водят, кстати, во Франции довольно аккуратно, двойных обгонов, которым порой ужасаешься у нас, там не увидишь. Однажды в пятницу вечером ехал с французами по трассе Санкт-Петербург – Псков. Многие, наверное, хорошо представляют себе, что творится в такой день недели летом на дачных направлениях. Французы не представляли, они просто мужественно решили не смотреть в окна (хотя было это в 1997-м, с тех пор некоторые улучшения есть, но только некоторые).
Пешеходам даже горячие корсиканцы уступают дорогу, как только начинаешь поворачиваться на узком тротуаре лицом к проезжей части. Такое отношение вырабатывают ещё в автошколе. Помнится, я спросил своего инструктора, мол, что делать, если пешеход не прав, имея в виду можно ли посигналить сначала. Опытный водитель повернулся ко мне лицом и удивлённо спросил: «Но Вы же не будете давить его!?» Когда я вернулся в Россию в начале нулевых годов, зачастую казалось – значительной части наших водителей для взаимодействия с пешеходами не хватает именно такого воспитания. В цепочке тормоз – звуковой сигнал бывало, что многие ставили на первое место сигнал.
С автомобильными дорогами за французского потребителя успешно конкурировали и конкурируют по сю пору рельсы. И хотя лишь небольшая часть полотна модернизирована под широко разрекламированные высокоскоростные TGV, несущиеся со скоростью 200-250 и даже 300 км в час, но и по всем остальным путям поезда дальнего сообщения имеют темп движения 100 км в час (и это с учётом остановок).
Так и мы тем летом 1988 года в одиннадцатом часу вечера сели в парижский поезд и утром в пятнадцать минут седьмого, покрыв 750 километров, увидели из окна перрон столичного вокзала.
Дорогой читатель, не сравнивай, пожалуйста, линию Москва-Петербург, где ночной экспресс с лёгкостью за 7-7,5 часов преодолевает 660 километров, а сопоставь эти цифры с быстротой передвижения по остальной сети железных дорог России. Средняя скорость движения пассажирского состава у нас едва ли составляет километров 60 в час.Поезд Самара-Санкт-Петербург покрывает около двух тысяч километров за 39 с лишним часов. А из Урюпинска в Уренгой сколько дней ехать по рельсам?
И в тот летний день, за пару минут до прибытия, прошёл быстрым шагом кондуктор (один на несколько вагонов), повторяя как заклинание, дабы разбудить сонную публику: “Paris, quinze minutes!” – Париж, пятнадцать минут (в смысле шесть пятнадцать). Моему удивлению не было предела. Я, часто мотаясь в Ленинград и из Ленинграда на ночных поездах, привык к такой «нежной» заботе наших проводников о пассажирах как общий подъём за час-полтора до прибытия на конечную станцию, вне зависимости от времени оного. Как же, надо чтоб до начала санитарной зоны народ успел совершить все свои дела в заведениях, находящихся в торцах вагона. У французов же педальный горшок отсутствовал напрочь, за заветными дверцами находились биотуалеты, ну и потом, строем французы ходить не любят. Кто что успел – это личное дело каждого, на вокзале места для медитирования тоже имеются. Вот и мы, едва протерев глаза, унесли всё своё с собой, в квартиру родителей жены.
Доспали там до вполне приличных 10-11 часов, позавтракали и опять поехали в центр города. Тут меня ждал ещё один лёгкий шок. В автобусе встретили лучшую подругу жены, которой накануне отправили открытку из-под Бьяррица (во Франции любят посылать из поездок видовые почтовые карточки своим друзьям и родственникам). Опустили её в почтовый ящик накануне, часа в четыре дня, около вокзала, где покупали билеты. Так вот, подруга сразу поблагодарила за красивую открытку (французы очень вежливые люди, и слово спасибо там услышишь раза в три чаще, чем у нас, а уж «благодарю Вас», «позвольте» так вообще трудно сказать во сколько). Она её уже получила с утренней почтой, которую обычно приносят часов в 8-9! Открытка, видимо, ехала тем же поездом, что и мы – это не удивительно. Её бросали, повторюсь, в привокзальный почтовый ящик, но вот то, что утром парижские почтовики успели обработать и донести нашу открытку до адресата, вот это заслуживает всяческой похвалы. В нынешние времена, похоже, французская почтовая служба работает менее оперативно, но вполне эффективно, потеря письма там – чрезвычайно редкий случай.
История с открыткой стала последним крупным культурным шоком в той, первой, моей поездке. Впоследствии тоже случалось подобное, но это уже не было таким ярким, запоминающимся как тогда. Хотя удивляться приходилось частенько. Так, однажды нечаянно наступив кому-то на ногу в переполненном людьми автобусе, я в ответ услышал женский голос, обращённый ко мне: «Pardon». В голосе не слышалось ни тени иронии. Я был в недоумении: ведь точно знал, что виноват именно я. Потом подумал и понял – в такой толкотне на автомате говорят «извините», поскольку как там разобраться, кто прав – кто не очень? В те года в нашем «икарусе» в ответ на мою неуклюжесть потерпевшая сторона вполне могла разразиться словесным ураганом разной тональности, прибегая к помощи специфического лексического инструментария, варьирующего в зависимости от эмоционального настроя и культурного уровня конкретного человека. А как хочется, чтобы было так как в Париже! Написал эти строки, и через месячишко примерно случился со мной подобный казус, только не в парижском автобусе, а на питерском тротуаре. Сделал неловкое движение – не обернувшись шагнул назад и аккурат налетел на ногу только что перешедшему улицу молодому человеку: Я ещё ничего сообразить толком не успел, как услышал: «Извините пожалуйста!» Неужели дожили?
Праздник превращается, праздник превращается…
Вообще в моё первое посещение Франция запомнилась весёлой, праздничной страной, почти сказкой, где всё получается, всё хорошо и спокойно. Ведь жизнь воспринимается в относительности, даже писающий в стену церкви негр не мог испортить впечатления. На другой чаше весов была общая неустроенность жизни в Советском Союзе, проблемы с продовольствием, с товарами первой необходимости, с бытовой техникой и нарастание межнациональной напряжённости, уже тогда вылившейся в Сумгаит. Конечно, сравнение могло быть однозначно не в пользу СССР.
Иногда этот резкий контраст подводил меня к довольно неожиданным мыслям. Так, рассматривая при выборе подарков родным отдел аудио- и видеотехники в большом универмаге, я впервые захотел зарабатывать больше. Больше, чем у меня имелось на тот момент, больше, чем у меня могло быть через 5 лет, через 10 и так далее. Я уже писал, что готовил себя к обычной карьере преподавателя ВУЗа, года через два-три должен был защититься, потом получить однокомнатную квартирку, потом, наверное, двухкомнатную, наконец, трёхкомнатную (предел мечтаний). Лет в 40-45 выдать на-гора докторскую, стать профессором и получать рублей 400 в месяц. Огромные деньги, которые в моём тогдашнем понимании некуда было тратить. Потому что покупать машину, например, не собирался, слишком непривлекательной казалась перспектива проводить выходные в гараже, как это делали многие знакомые. Я даже в страшном сне не мог представить себя копающимся в моторе, чинящим стартёр, разбирающем отдельные узлы: тягой к технике никогда не обладал. Ну а детская мечта в виде дома на берегу моря всегда относилась к области фантастики.
Но вот во французском магазине, глаза разбегались, взгляд натыкался на все эти сименсы, филипсы, сони, ямахи, хотелось приобрести и то, и это. Увы, у меня было всего 4200 франков, официально обмененных после стояния в жуткой очереди во Внешэкономбанке (или в чём-то подобном) на улице Гоголя, нынешней Малой Морской. Так ещё для этого надо было специально ехать в Ленинград! 4200 франков – сумма немалая (Спасибо сталинскому официальному курсу рубля! И доллару за 67 копеек!). Она в то время немного не дотягивала до минимальной зарплаты француза, на которую можно было худо-бедно прожить даже в мире чистогана, если употреблять советскую пропагандистскую идиому. Но на стеллажах и прямо на полу лежало (стояло, вертелось, мерцало разноцветными огнями) множество разных, совершенно недосягаемых в нашей стране, вещей тысяч на 40! Только того, что влезало в чемодан! И для этого не надо было ехать в Ленинград или Прибалтику, изучать там, как выразились бы сейчас, состояние местного рынка и в результате всё равно почти ничего не купить. Как тут не родиться низменному желанию заработать? Вот и потратил я весь обменный фонд на подарки, благо жил у родителей жены в гостях в буквальном смысле как у тёщи, исполнявшей роль Христа, за пазухой.
Небольшое отступление. Сейчас модно вспоминать советское время и говорить, мол, то было лучше, вот это доступнее и справедливее. Спору нет, всегда, у любых режимов бывают определённые достижения. Даже при Гитлере в Германии. К примеру, Третий Рейх сумасшедшую безработицу эпохи Великой Депрессии победил за несколько лет. Первые автобаны тоже построили в те года, и немцы до сих пор по ним ездят. Нисколько не сомневаюсь в том, что в настоящее время в Северной Корее есть что-то такое (и от этого не надо бы отказываться), чего не будет тогда, когда наследственная монархия Кимов рухнет. Но я почему-то не ностальгирую по власти, которая издевалась над своим народом методом всевозможных очередей и «колбасных» электричек. Очень метко выразилась тогда одна знакомая, оправдывая своё желание, как сейчас говорят, «свалить»: «Я не хочу быть счастливой потому, что купила килограмм помидоров!»
Моему поколению достались только очереди, а ведь нельзя забывать о времени товарища Сталина, которое иные соотечественники, не жившие тогда и не способные осознать весь ужас той кровавой эпохи, называют временем великих свершений. Думаю, таким людям всегда кажется, что их бы не коснулось, ну лес рубят, ведь щепки летят. Ага, летят. Только так же считали и многие из голосовавших за смерть троцкистско-зиновьевским предателям и шпионам – они-то сами не предатели и не шпионы. Считали, потом и их сосчитали. Ну а свершения и достижения может, без крови-то быстрей бы свершались, а? Простая математика вообще-то: сколько талантов сгорело в ненасытном пламени несгораемой бумажки с текстом 58-й статьи УК? Слава богу, не довелось это пережить, а вот жить в одном километре от мясокомбината, наслаждаться при южном ветре ароматами протухших обрезков и при этом ездить за колбасой этого же предприятия в Ленинград – довелось!
Короче, на фоне слишком проблемной жизни в Союзе конца восьмидесятых годов Франция смотрелась даже очень прилично. Не один я ходил с раскрытым ртом по парижским (лондонским, римским, западноберлинским) магазинам. Быт не унижал человека товарным дефицитом, и испорченность людей «квартирным вопросом» занимала лишь нижние этажи в лестнице человеческих пороков. Поэтому всё и выглядело со стороны так красиво, ярко и правильно. Иногда казалось сплошным праздником. Кстати, и на настоящих праздниках пришлось побывать. Грянуло 14 июля – день взятия Бастилии. Лишь единицы французов могут сказать, что такое штурм Зимнего, а вот что такое взятие Бастилии знает, наверное, весь мир. Молодцы, ничего не скажешь, всех заставили вертеться вокруг себя. Парад ничем не поразил, техники прошло меньше, чем у нас, а особенно не впечатлило прохождение военных колонн. Ноги как-то поднимались неровно, не так красиво, как у нашей (и не только, манеру тянуть носок русские позаимствовали в своё время у пруссаков). То, что у нас называется чеканить шаг, совершенно чуждо французам, они называют это гусиным шагом. Хорошо это или плохо, не знаю, но на параде хочется ведь увидеть не только армию, но ещё и представление, своего рода спектакль. Так вот, у французов этот спектакль получается гораздо хуже.
Другой праздник я увидел в деревне: родственники жены крестили детей – двух симпатичных маленьких девочек. В церкви было даже весело, приходской священник, похоже, оказался не чужд современных веяний. Вместо церковного хора (которого, может, и не было за малочисленностью прихода) электронная музыка играла что-то напоминающее негритянский джаз. Я ещё раньше видел по телевизору службы для чернокожей паствы в Америке, но тут немало удивился, заметив, как у некоторых присутствующих на крестинах, ноги инстинктивно начали отбивать ритм музыки. «Ещё чуть-чуть и в пляс пойдут, – подумалось, – хорошо, это крестины, а не похороны!». Как-то совсем не вязалась увиденная картинка с моим представлением о строгой обрядности католической церкви. Правда, никогда больше такого экстравагантного действа я не наблюдал, наверное, мы всё же попали к кюре-экспериментатору. После службы начались посиделки с обильными возлияниями, а как стемнело, хозяева устроили для гостей впечатляющий фейерверк (во всяком случае, мне так показалось, ибо раньше я видел только разноцветные выстрелы из армейской ракетницы). Всё происходило на берегу какого-то пруда, куда подвыпивший народ добирался на машинах – далеко, целых полкилометра.
В разгар застолья громкие, рассчитанные на всю публику, а народу было никак не меньше двадцати человек, сентенции хозяина стали вызывать бурный смех гостей. Все веселились, я ещё не понимал французскую речь и был заинтригован, а чем же так забавляет присутствующих родственник Франсуазы? Жена объяснила, что он шутит о достоинствах своего полового органа, ну мы же, мол, в деревне, тут родня и соседи, все свои. Это никого не смущало, казалось, что присутствующих забавляли скабрёзные шутки. Мне, однако, такая экзгибиционистская тематика показалась неуместной, хотя ханжой никогда не был, а в своём кругу любил и люблю хлёстко пошутить на постельные темы. Но в этом плане многие внешне добропорядочные французские дамочки перещеголяют нашего отъявленного пошляка. Сами по себе «крепкие» словечки совершенно допустимы в общении, и в разговоре с Вами с виду очень приличная знакомая дама легко может употребить все возможные выражения. В принципе, нельзя переходить на подобную лексику только в общественных местах, магазинах и т.п., да и то лишь громко, а если между собой и вполголоса, то можно. А как я опешил однажды, когда жена с тёщей чуть ли не за столом начали обсуждать на полном серьёзе в каком положении им больше всего нравится мужской агрегат. Потом привык. Наверное, стал более толстокожим, более циничным или более открытым, более современным, более толерантным, как это правильно сейчас говорить?
Однако, в таком упрощённом подходе к строению, так сказать, человеческого тела есть и свои плюсы. О том, как они рождаются, дети не на улице узнают, а в мягкой форме от родителей. Обычно при помощи книг, где в варианте «софт» объясняются отношения мужчины и женщины и процесс появления ребёнка на свет. Нет никакого стеснения и при описании схожих вопросов у животных. Когда я уже вернулся в Россию, мы взяли у соседей сверху котёнка. Очень хотелось понять какого же пола маленькое создание. Тем более, что имели уже одну совсем юную кошечку из той же семьи. Понять никак не могли. Гёрлфрейнд соседа, фельдшер по профессии, безапелляционно заявила: «Кошка, видите, яиц нет!». Когда я рассказал о наших трудностях своему десятилетнему сыну, жившему с мамой во Франции (я регулярно навещал их), он сбегал в свою комнату и принёс иллюстрированную детскую книжку про животных. «Смотри, папа, – назидательно сказал он, – всё просто, если у котёнка сзади просто полоска – значит кошечка, если крестик – значит котик!» Оказывается, не все детали вырастают сразу. К несчастью для нас, наша новая кошка оказалась котом, воспылавшим в положенный срок любовью к своей старшей сестре…
Это о детях, ну а, повзрослев и потренировавшись на кошках, французы не забывают о теме. У основной массы населения там очень популярны всевозможные анекдоты и житейские истории о том, что они называют общим словом ж..а (не жена, нет). Видимо, это в крови, королевский двор, а за ним и вся знать с развращенной ею прислугой ещё в 18-м веке показывали чудеса либертарианства, падение Старого режима и снижение роли церкви только ускорило процесс. Пример одних не мог не вызвать подражание других, хотя бы в виде устного народного творчества. Ведь вольное словоблудие на данную тему возможно и есть некая сублимация самих отношений. Вопреки распространённому мнению французы не спят сплошь и рядом с жёнами знакомых и друзей, и фраза из известного анекдота, цитирующая француженку, увидевшую пьяного, лежащего на тротуаре: «Мужчинка! Свободный! Такси, такси, такси!», является не более, чем плодом безудержной мужской фантазии. Похоже, что не только французы сильны в таком подходе к изложению полового вопроса. Один знакомый физик-москвич, таскавшийся в 90-ые годы по европейским университетам в поисках лучшей доли, так охарактеризовал отношение к половым связям в Англии: «У них оральный секс, они только говорят о нём!». Не знаю, сколько в этом разочарования от собственных неудач на женском фронте, а сколько правды…
Но отношение к чужим грехам на сексуальной почве во Франции всегда гораздо более терпимое, чем у американцев. Никакие подвиги Билла Клинтона в Овальном кабинете не вызвали бы такой шквал негативной реакции вплоть до разговоров об импичменте и тому подобное. Известно, что Жак Ширак, ещё в бытность свою мэром Парижа не забывал публично демонстрировать свою супругу Бернардетту и при этом любил волочиться за молоденькими актрисочками, что не помешало ему стать Президентом Республики. Отметились адюльтером в своё президентство и Валери Жискар д’Эстен, и Франсуа Миттеран. Последнему даже приписывают одну фразу, сказанную во время президентской кампании 1974 года, о том, что из трёх главных кандидатов на первую должность в государстве лишь один спит со своей женой. Как это ни удивительно, в данном случае Миттеран зачислил себя в списки неверного жёнам большинства. И с годами ничего не менялось. Катастрофический рейтинг Франсуа Олланда никто даже не пытался объяснить его легкомысленными амурными похождениями, а на художества известного бабника по имени Доминик Стросс-Кан – в то время по совместительству Директора Международного Валютного Фонда – во Франции всегда закрывали глаза. И только в Америке распоясавшегося чиновника припёрли к стенке с чисто американской изощрённостью. Хотя тут, возможно, не обошлось без просьб со стороны одного заинтересованного французского политика, которому он казался самым опасным конкурентом на будущих президентских выборах.
Французы – вообще очень терпимые к чужим недостаткам люди, сейчас эта терпимость ещё подпитывается официальной идеологией толерантности, которая захлестнула европейские страны. Но далеко не все согласны путать терпимость с толерантностью, хотя по-французски это одно слово. Многим не доставляют удовольствия саморекламные гей-парады, разрушение современной моралью культурных и общественных основ христианского миропонимания. Ещё большее отторжение вызывает то, что приезжавшие сначала по приглашению правительства, а теперь без оного, иммигранты из Африки и Азии фактически создали в стране параллельное общество и параллельную культуру. В итоге, произошла некоторая эволюция в сознании людей. Раньше за Национальный Фронт голосовало 14-17% французов, и сам этот факт многие считали позором для Франции. Не совсем понятно, правда, почему, ведь свободное волеизъявление неотъемлемый элемент признак цивилизованности общества. Теперь цифры другие: на выборах в Европарламент в 2014 году число голосов за фронтистов уже вплотную подобралось к планке в 25%. Неужели они все фашисты? Ведь такой ярлык на них навешивают политические противники.
Писатель Мишель Уэльбек написал фантастическую повесть о том, как в результате второго тура выборов к власти в стране приходит исламистский президент, победивший националистку Марин Ле Пен. Пусть это фантастика и такой партии в Пятой Республике ещё нет, но позиции мусульманской части общества усиливаются. Книжка обещала стать событием начала 2015 года, но её выход совпал с расстрелом «Шарли эбдо», и, несмотря на явную связь двух событий (а может, как раз поэтому), её не заметили.
Праздник превращается… в Бог знает что, но погода хорошая
Однажды в майский день 2013 года, гуляя по Парижу, мы зарулили в кафе дабы промочить горло (взрослые) или насладиться вкусными французскими пирожными (дети). Моя нынешняя супруга любит фотографировать. И тут за окном кафе, на улице, ей чем-то приглянулась одна типичная для нашего времени группа из трёх французских девушек явно арабского происхождения. Одна была даже, как и положено мусульманской женщине, закутана во что-то по самые глаза. Я не силён в терминологии ислама, могу китаб с кебабом перепутать. Девушки о чём-то мирно беседовали, за сим и были «коварно» подловлены женой, её выдала вспышка, забыла отключить. И тут началось, некоторые ведь так толкуют вероучение Магомета, что лицо женщины должно быть скрыто от чужих глаз или, в крайнем случае, от кинофотосъёмки. Возмущённые «невиданной» наглостью девицы буквально ворвались в кафе и, не сдерживая себя в выражениях, стали требовать, чтобы жена удалила кадр. Напоминаю, дело происходило не в мусульманской стране, а в центре Парижа. Мы, естественно, ошалели от такой наглости и отказались, тем более, что технически сделать это было уже невозможно – совершив свой последний подвиг, села батарейка фотоаппарата.
Завязалась перепалка, длившаяся минут десять, кстати сказать, девушка в платке не проронила ни слова, видимо, две её подруги как более светские представительницы прогрессивной арабской молодёжи были лучше адаптированы к реалиям французской жизни. Они прекрасно знали свои права, а скорее не права, а возможности. Картина получилась крайне неприятная, на нас орали две обнаглевшие франко-арабки. В ответ орал я и мой старший сын – в то время ещё свято веривший, между прочим, в «правильные» современные идеи и европейские ценности. Возмущённые мусульманки таки ретировались в итоге ни с чем. И только после их ухода к нам подошёл смущённый официант и извинился за происшедшее. А пока распоясавшиеся девицы буянили, ни один из гарсонов, хотя все они, как и положено по определению этого слова, были мужеска пола, не осмелился остановить безобразную сцену, которая наверняка не обрадовала остальных посетителей заведения. Девицы не были вооружены в прямом смысле, нет, они были вооружены чувством полнейшей безнаказанности, такое им всегда сходит с рук. И это пока, пока ещё нет мусульманской партии, которая, если верить Уэльбеку, победит на президентских выборах в две тысячи двадцать каком-то году. Мне кажется, что больше в Париж мы не поедем. Любой фильм лучше смотреть в оригинале, а не в испорченной версии 33-его римейка.
Не поедем в Париж не означает, что закрываем для себя Францию. Как и Москва у нас совсем не то же самое, что Россия, так и Франция достаточно многообразна, и ещё не все её уголки удалось испортить современному мейнстриму. Помню, как в 1988 году я уезжал из этой страны восхищённый совершенной красотой городов с уходящими в небо шпилями соборов, безукоризненной чистотой улиц, высоким уровнем жизни и так далее. Это восхищение, правда, не смогло предотвратить появление чувства ностальгии. Меня хватило месяца на полтора в центре европейской цивилизации. Однако доминировало желание вернуться ещё, остаться подольше, чтобы лучше узнать и понять тамошнюю жизнь. Теперь же хочется увидеть то, что ещё не попадало в поле моего зрения, пока оно существует в своём нынешнем виде. Иногда кажется – всё меняется так быстро и не в лучшую сторону, что можно не успеть. В мае 2015 года ехали на поезде из Генуи в Ниццу и любовались чудесными береговыми пейзажами – синее море, многочисленные пляжи, зажатые между горами, красивые домики, тут и там разбросанные по побережью. Через несколько месяцев увидели те же места по телевизору и ахнули – море было то же, домики те же, а по загаженному берегу бродили хлынувшие в Европу мигранты. Похоже, их тормозили на французской границе, и тёплый берег Средиземного моря стал вынужденным лагерем переселенцев. Наверное, сейчас ничего подобного нет, как-нибудь проблему решили, но осадочек остался.
Кстати, чем-чем, а климатом Франция не обижена. Хотя многие французы жалуются на долгую и дождливую зиму и мечтают о том дне, когда они поедут «au soleil» (к солнцу), в тёплые края, ассоциирующиеся у них с отдыхом на море, обычно в пределах родной страны. Но, на самом деле, тамошняя зима, с температурами, нынче доходящими даже севернее Луары до градусов 15 тепла, кажется нам, русским (особенно неизбалованным погодой питерцам или каким-нибудь северянам), просто паузой в долгом лете с переполненными террасами кафе и людьми, нежащимися под жарким солнцем в шезлонгах на придомовых участочках – садах, как их там называют. Иметь свой сад, jardin, мечта, наверное, каждого коренного жителя Франции.
Повторюсь, зимы в нашем понимании, то есть периода с устойчивым снежным покровом, во Франции нет. То бишь, есть, но только в горных районах, хорошо известных нам по зимним видам спорта и по скандалам, которыми регулярно снабжают публику некоторые обезумевшие от огромного количества денег сограждане.
Ещё в конце 80-ых – начале 90-ых годов, когда холодное время года в Европейской части России хоть чем-то напоминало то, что называется русской зимой, я почти не видел во Франции снега, тем более в Париже. Зато немало молодых людей, экономя на тёплой одежде, в прохладные дни просто повязывало шарфик поверх пиджака и в таком виде добиралось до работы или учёбы. Правда, народ постарше, помнивший послевоенные хотя бы годы, рассказывал, что снег был частым гостем на парижских улицах, а национальный кинематограф в фильмах о прошлой жизни для пущей правдивости картинки любит показать заснеженные французские города.
Бывало холодно во Франции и на памяти моего поколения. Начну издалека. В январе 1987 года в Ленинграде несколько недель стояли морозы под 40 градусов, и в нашем общежитии с огромными, от пола до потолка, стеклянными окнами на первом этаже (говорили, что это передовой чехословацкий проект) полопались батареи. Тогда все срочно обзавелись электрообогревателями. Но они не могли хорошо нагреть комнаты. Самым надёжным способом спасения от холода была возможность найти себе партнёра противоположного пола, чтобы спрятаться вдвоём под стандартным шерстяным одеялом.
В те дни холод докатился и до Франции. В пригородах Парижа температура опускалась аж до минус 18! Тут, конечно, в пиджачке с шарфиком не походишь, парижане страдали, но мужественно терпели. Десять лет спустя под Новый Год выпал снег и тут же почти растаял, но затем ударили морозы. В наших местах (а тогда моим местом был городок примерно в двухстах километрах западнее Парижа) холода до минус двенадцати держались почти две недели, замёрзли неспешные речки и тихие пруды. Местное телевидение показывало изумлённым французам обрадовавшуюся погодной аномалии голландскую семью – она в полном составе каталась на коньках по льду какого-то озерка, служившего местом летнего отдыха окрестных жителей. Вот и я тоже, не имея коньков, выводил своего четырёхлетнего сына скользить ногами по десятисантиметровой толщины льду замёрзшей реки, разбежался и катись! Редкое удовольствие в стране тёплых зим. Но отвыкшие от студёных дней французы смотрели на эту картину со смесью удивления и тревоги, хорошо ещё не звонили в полицию!
Однако такие морозы бывают редко, более частый гость – снегопад при нуле или лёгком плюсе. И это сразу становится сюжетом для теленовостей – в городе снег, смотрите, не выходите на улицу в летних туфельках! Ещё одна приятность января или февраля: за ночь ветровое стекло автомобиля полностью покрывается льдом (влажный вечер плавно перешёл в слегка морозное утро). Помнится, я чуть ли не каждый день просто ладонями растапливал два пятна на стекле и трогался – пока доеду до трассы всё и растает. Реагентом дороги обрабатывают крайне редко, поэтому трёх-пяти сантиметров снега хватает, чтобы создать серьёзные трудности автомобилистам и общественному транспорту. Сам видел, как грузовики не могли взять небольшой подъём после светофора (резина-то у всех летняя, её никто не меняет!). Образовался затор, полностью парализовавший движение. Наиболее смелые объезжали его по совершенно заснеженной, вертлявой просёлочной дороге (но асфальтированной и без ям), я тоже последовал их примеру.
Справедливости ради, хочу сказать, что не только во Франции в нынешнюю эпоху глобального потепления не Бог весть какой по нашим меркам снегопад порождает много проблем. Вот в январе 2013 года в славном германском городе Франкфурт-на-Майне и его крупнейшем в Европе аэропорту выпало сантиметра четыре мокрого снега (я даже запечатлел этот «гигантский» слой на каком-то навесе у аэропорта). Казалось бы, всего ничего, о чём разговор, но, видимо, немцы сильно экономили на снегоуборочной технике. Эта снежная «буря», как наверняка её назвали в местных новостях, практически парализовала аэропорт почти на сутки. Нам удалось улететь из него в 14 часов вместо 9 утра, но мы были просто счастливчиками, потому что с нами отправились пассажиры, которые должны были ещё накануне вечером оказаться в Питере. Не знаю, как справляются со снегом аэропортовые службы Франции, не приходилось попадать в похожие ситуации, но, судя по тому, что творится на улицах, наверное, не лучше.
Крыша дома своего
Одно из преимуществ Франции – относительная компактность страны. Населения тоже в разы меньше, чем у нас, поэтому там лучше понимаешь выражение «мир тесен». Приходилось слышать невероятные истории, когда встретившиеся на широких просторах жизни люди, оказывается, ходили в одни и те же школы когда-то, ездили на одних и тех же электричках или даже в ранней юности гостили у тех же самых людей!
«А ведь я тебя помню, – сказала как-то Франсуазе её подруга, обретённая вот уже как несколько лет на новом месте жизни, – ты, когда тебе было лет 11-12, приезжала в гости к X в городке N (да простит меня читатель, я уже не помню к кому и где), – и вела себя совершенно одиозно!» Вот так. А ещё родственные связи сокращают расстояния, ведь до определённого времени во французских деревнях преобладали многодетные семьи, и родственников развелось столько, что сложно представить. Одну из кузин моей первой жены качал на коленках не кто иной, как ставший впоследствии Президентом Французской Республики Жорж Помпиду. А я сам в 1993 или 1994 году ходил знакомиться с матерью довольно известного уже в те годы политика и впоследствии одного из кандидатов на президентство 2017-2022 Франсуа Фийона – мне сказали надо обязательно, это очень влиятельная семья! В итоге важная дама посоветовала пойти на бесплатные курсы французского для иностранцев, в этом заключалось её участие в моей судьбе. На курсах меня послушали и посоветовали не тратить время на глупости – я говорил уже вполне прилично.
Можно только догадываться насколько часты подобные ситуации в какой-нибудь Бельгии, жёстко поделённой на франкоязычную Валлонию, Брюссель и Фламандский регион. Да и во Франции на 65 миллионов населения приходится всего 550 тысяч квадратных километров (не считая заморских департаментов и территорий – бывших колоний). Даже не вспоминая о сибирских просторах, это лишь 10 Псковских или Новгородских областей. Для сравнения: население Псковской области составляет 650 тысяч человек, а Новгородской и того меньше – 615 тысяч, то есть примерно в сто раз меньше, чем во Франции. Легко посчитать, что плотность населения на Новгородчине в 10 раз меньше, чем во Французской Республике, и это при том, что и там имеются малозаселённые районы в Пиренеях и Альпах.
Уже говорилось о развитой сети железных и автомобильных дорог, что делает компактную страну ещё более компактной. Париж, как и Москва у нас, притягивает к себе всё больше и больше людей, это сердце экономической жизни страны. За исключением парижской и нескольких других крупных, но совершенно несопоставимых с ней, агломераций с одной стороны и малопригодных для жизни районов в Альпах и Пиринеях с другой, страна заселена более-менее равномерно. Типичный французский департамент – это город с населением 50-200 тысяч и окружающая его территория с расползающимися во все стороны пригородами, малыми городами и многочисленными, но не опустевшими как у нас в Нечерноземье, деревнями. Всё это связывает десятки, а то и сотни дорог с обычно безукоризненным покрытием. По замыслу создателей этой системы, разрушившей пережитки феодального и несколько хаотичного деления на графства, герцогства, виконтства, любой гражданин должен был иметь возможность достигнуть своего департаментального центра до наступления ночи. Теперь для этого же требуется не больше часа езды на автомобиле, редко, ну в самом крайнем случае полтора-два, там, где главный город расположен не очень удачно.
Деревенские дома зачастую имеют любопытную форму. Они строились десятилетия, поколение за поколение достраивало, пристраивало, перестраивало. В итоге получаются вот такие штуки.
Жить не в городе во Франции считается не зазорным, на самом деле, все дома в деревнях не только электрифицированы, но имеют и очень актуальный ещё не так давно телефон (а теперь и хороший интернет), водопровод, канализацию, и, конечно, асфальтированные подъездные пути. Дороги эти могут быть шириной достаточной только для одного авто, двум приходится разъезжаться по обочинам: такие дорожки я видел в Нормандии, они вели к каждой отдельно стоящей ферме. Зато асфальт и без ям. Проблема отопления решается ёмкостью с мазутом для котла или, в населённых пунктах покрупнее, подводом газовой трубы. Хотя в последнее время становятся популярными более экологичные теплонасосы. То есть все удобства в наличии. Поэтому многие французы завидуют тем, кто может себе позволить жить вдали (а на самом деле, не в такой уж дали) от шума городского. Да, в магазин надо ехать на машине, но большая часть жителей деревень работает в городах. Некоторые проблемы появляются лишь тогда, когда дети переходят в старшие классы, которые во Франции отделены от средних, так же, как и средние от младших. Лицеи, где учатся старшие дети, укрупнены, и их не так много – обычно в «нестоличной» части департамента всего, дай Бог, две-три штуки. Значит, надо на машине везти отпрыска учиться или подбросить его хотя бы до электрички или автобуса, если поблизости нет остановки. Но учёба в лицее длится всего три года, поэтому её перспектива не сильно омрачает жизнь селян. А если семья купила домик в малом городе, где, в отличие от деревни, не надо ездить на железном коне в булочную за хлебом, то часть этих проблем снимается автоматически. Эх, когда же у нас государство займется созданием жизненной инфраструктуры в малых городах и весях? Армию почти перевооружили, космодром Восточный построили, с газовыми «потоками» можно уже со счёта сбиться, пора бы и о простом деревенском жителе подумать…
Лишь малая часть французов живёт в многоэтажных домах-башнях, их много понастроили в 50-60-ые годы, когда решали проблемы перенаселённости тесных городских квартирок, на манер тех, что я описывал в начале повествования. Французы не любят высотные дома для жизни, им привычнее 4-8 этажные здания. Не припомню во Франции районов сплошной застройки из 20-30-ти ярусных домов, возведённых в те же десятилетия. Высокие башни чаще увидишь в деловых центрах, в, так сказать, местных «Сити». Уже в восьмидесятые высотки стали довольно активно сносить, и сейчас, там, где они остались – это, скорее, депрессивные районы с преобладанием вчерашних иммигрантов, бывает, что туда полиция боится заходить.
Интересно, что во Франции функции полиции в сельской местности и в небольших городах осуществляет жандармерия. Жандармы имеют статус военных, их могут в любой момент перевести в другой конец страны, и живут они, в отличие от полицейских, которые должны снимать жильё, в служебных, неприватизируемых, квартирах. Это сделано, наверное, для того, чтобы блюстители порядка не пускали корни в деревнях, срастаясь с местной публикой, своего рода заслон для коррупции. Но в некоторых случаях такое разделение теряет всякий смысл. Бывает, что в пределах одной агломерации находится местечко с жандармерией, окружённое с трёх сторон обычными городами, где свои комиссариаты полиции. Как они организовывают совместную работу по борьбе с криминалом, если порой, в буквальном смысле слова, одна сторона улицы в юрисдикции жандармов, а другая – в ведении полицейских. Наверное, как-то справляются, но не всегда успешно.
Криминала на улицах французских городов становится всё больше. В крупных региональных центрах и в Париже его и раньше хватало. Моя первая жена, парижанка по рождению, не раз удивлялась: «Как неосторожно у вас женщины носят сумочки! Надо их носить открывающейся частью к телу. Ведь иначе могут вытащить содержимое!»
Не обращал внимание, но не думаю, что нынешние парижанки менее осторожны. Однажды посмотрел по французском телевидению передачу об уличной преступности в столице. Она стала откровением для меня, жившего на тот момент целых десять лет снова в России, а мои подросшие за это время сыновья не удивились ни капельки. Ко всему привыкаешь. Теперь к своим, доморощенным, уголовникам, прибавляются дети иммигрантов, которые не могут найти себе место в современной Франции, потом – румынские цыгане, кавказцы, выходцы из некоторых других республик бывшего СССР.
В нулевые годы моя бывшая супруга и её второй муж подрабатывали присяжными переводчиками в суде. Их вызывали, когда юстиция сталкивалась с русскоговорящими самых разных мастей и не могла найти поблизости толмача с родного языка «клиента». Так вот, чаще всего, по словам Франсуазы, приходилось иметь дело с чеченцами, грузинами, молдаванами и, как это ни удивительно может показаться некоторым, литовцами. Русских в этом списке не было, насчёт украинцев не помню. То были по большей части мелкие воришки, но встречались и аферисты, и преступники посерьёзней. Возможно, борьба с преступностью тоже является причиной нелюбви французов к скоплениям высоток.
Я не могу представить себе во Францию ситуацию подобную той, что вырисовывается в некоторых быстрорастущих районах на окраинах Петербурга. Там понастроена куча домов, живут десятки тысяч человек, но по нерасторопности нашей дремучей бюрократии годами не открывались отделы полиции (как, например, в районе «Северная долина»), а преступность оставалась на удивительно низком уровне. Во Франции такой райончик быстро бы стал раем для криминала, и поздним вечером, наверное, там уже только редкий смельчак решился бы выйти на улицу. Но у нас – не у них, и не потому, что русские более законопослушны и менее агрессивны, и не только потому, что французы напустили иммигрантов в свою страну. Проблема более глобальна, она затрагивает сами основы современного европейского общества, в котором идеи свободы личности, гуманность и прочие «истинные» ценности иногда перевешивают здравый смысл.
Это накладывает сильный отпечаток на работу полиции, на отношение к ней. Она не коррумпирована как у нас. Правда, мне рассказывали про то, как полицейские, прошмонав в возвращавшемся из Амстердама поезде одного молодого француза с мусульманским именем, нашли у него лёгкие наркотики, купленные свободно в Голландии. Франкокопы оставили ровно столько, сколько было необходимо для возбуждения дела, а остальное забрали себе – и такое бывает. Но в повседневной жизни полиция, скорее, дезориентирована, а в последние годы так просто деморализована, она находится под слишком пристальным вниманием общества и прессом СМИ, которые не любят прощать ей ошибки. А кто не совершает ошибок? Только тот, кто, как известно, ничего не делает. И получает французский полицейский за свою работу не так много. В 90-ые годы лейтенант полиции (по уровню это не меньше нашего майора, вспомните хотя бы известного по сериалам американского лейтенанта Коломбо), оперативник с 20-ти летним опытом, наверняка бывавший в опасных ситуациях, зарабатывал столько же, сколько и учитель средней квалификации с меньшим стажем.
Парижские полицейские
Современные правовые нормы не помогают тем более. Ещё в восьмидесятые и девяностые годы это бросалось в глаза. В двадцать первом веке стало только хуже. Правда и во Франции бывают случаи, когда полицейские после бесчисленных предупреждений открывают огонь по «несчастным» воришкам, например, по угонщикам машин. Случаются и жертвы в таких случаях. А, как известно, те, кто «жертвою пал в борьбе роковой», становятся знаменем любого протеста вплоть до бунта с погромами магазинов, домов, целых кварталов. Ведь Франция – не Америка! За океаном до поры до времени стрелять по чёрным было почти нормой, их укокошивали десятками – наркодилеров, угонщиков, и просто под руку попавшихся. И ничего. Во Франции не так. Тут и без всякой видимой причины, просто в знак протеста можно громить всё подряд, а уж не дай Бог, полиция кого обидит, особенно жителей арабо-негритянских окраин. Тогда держись обыватель и мелкий предприниматель!
Зато в районах индивидуальной застройки, где у нас чуть ли не заколачивают окна, уезжая на зиму, ничего такого нет, сплошь и рядом низкие заборчики, стеклянные двери, окна без ставней. Правда, в домах старой постройки остались высокие каменные ограды. Зато в деревнях отдельно стоящие резиденции вчерашних горожан вообще могут быть лишены всяких изгородей. Так что дом француза далеко не всегда его крепость, а просто крыша над головой.
Но свой дом – это всегда ещё и дополнительные расходы, которые экономные французы всячески стараются сокращать. Обогревают такое жильё хуже, чем наши дома с центральным отоплением. Зимы ведь нет, поэтому можно помёрзнуть – ты же не приходишь домой, околев от двадцатиградусного мороза и пронизывающего ветра, а экономии ради перекрытые утром батареи не лопнут! Ногам холодно – тапочки надень! Тёща вспоминала, что в её детстве, когда водопроводов и канализации в деревнях ещё не имелось, а зимы были попрохладнее нынешних, к утру содержимое ночного горшка покрывалось тонким слоем льда. Красивый и такой романтический европейский камин тепло не держит, это вам не русская печь, на которой и поспать можно. В жилище с каминным отоплением к утру холодина жуткая, из кровати можно выползать, только окутавшись шубой из сибирского соболя, а котёл до сих пор некоторые французы (и не только они) включают, когда уж совсем припрёт. В старых частных домах и кухонная вентиляция иногда представляет собой обычную горизонтальную дыру в стене, в лучшем случае с пришпиленным к ней вентилятором. Мне прислали как-то почитать впечатления одного нашего мальчика-студента, который так и не понял для чего это отверстие, высасывающее тепло, и, лишь заткнув его тряпкой, он почувствовал себя намного комфортней в своих парижских «апартаментах». Неудивительно, что россияне, гостя у французов, очень часто банально мёрзнут в помещениях.
Тепло огня французы частенько подменяют теплом горячительных напитков, нельзя сказать, что они много пьют, но пьют довольно часто. Придя с работы, почему бы не пропустить по аперитивчику, пока ужин ещё не готов? Аперитивом может быть и вино. Но чаще всего разнообразные напитки от мартини до коньяка. За ужином не грех выпить бокал-другой сухого вина. Немало французов искренне полагает, что обед или ужин не может считаться таковым, если он не сопровождается бокалом бордо, божоле или Кот-дю-Рона. Кому что нравится, но только не креплёное! Должен сказать, что я тоже с ними согласен, если, конечно, обед не состоит из разогретых макарон с магазинной котлетой. После ужина съеденное можно заполировать, как сейчас говорят, дижестивом, это обычно ликёр, коньяк, водка или что послабее. Кстати, во французском супермаркете трудно найти вино не из Франции, что, впрочем, понятно.
Один питерский врач-гастроэнтеролог заявил мне в ответ на мою сентенцию о пользе потребления красного вина на примере французов, что у них, зато, ожирение мозга, и они все с возрастом теряют часть умственных способностей. Не знаю, какие медицинские страшилки читал мой врач, с возрастом все что-то теряют. Однако могу заявить со всей ответственностью: нигде я не видел такого количества активных и находящихся в здравом уме пожилых людей, как во Франции. Даже перешагнув рубеж восьмидесяти лет, они живут полноценно, водят машину, потеряв жену, могут завести новую женщину и …. пьют вино, за обедом, за ужином, а иногда и между ними, и так каждый день. Возможно, вопрос ещё в качестве вина, а оно там хорошее (правда, бывает и лучше, но сейчас не об этом, как говорил один герой Георгия Буркова).
