– Черт, – Ник наконец отошёл и сел на рядом стоящий диван, уперевшись локтями в колени. – Не знаю, что на меня нашло. Туре… Туре умер… Нет, этого не может быть. Это какая-то шутка. Бред. Вика, скажи же, это шутка? Розыгрыш, да?
– Нет, – ответила подруга, и слезы новой волной покатились из ее глаз. – Это не шутка. И не розыгрыш. Нет больше Туре.
Комната снова погрузилась в тишину, лишь изредка нарушаемую лёгкими всхлипываниями Вики. Не знаю, сколько времени прошло, прежде чем она смогла заговорить вновь.
– Позвонили из деканата. Сказали, что Туре больше не будет с нами учиться. В доме его семьи случился пожар. Кажется, загорелась проводка. В их квартире… – подруга снова всхлипнула. – Когда потушили огонь, было уже поздно. В их квартире нашли два тела.
– Два тела… – в растерянности повторила я.
– Туре и его отец. Отец задохнулся, а он…он… – из-за рыданий Вике было сложно говорить. – Он сгорел заживо.
Комната снова погрузилась в тишину.
– Это произошло два дня назад, но сказали только сейчас, – продолжила подруга, чуть совладав с эмоциями. – Похороны завтра. Наша группа освобождается от занятий.
– Но пожар… Об этом ведь даже не писали в новостях, – стабильно каждое утро я читала местные новости.
Вика лишь пожала плечами.
– Та записка, которую он отправил тебе, – задумчиво проговорил Ромыч, – он расстался с тобой перед самой смертью. Он будто знал, что погибнет.
– Записка? – в голосе Ника сквозило непонимание.
– Потом расскажу, – отмахнулась Вика.
И именно тогда до меня наконец дошло: Туре умер. Кажется, все это время я даже не в полной мере понимала, что здесь вообще происходило. И поняла лишь сейчас. И в этот же миг на меня тяжёлым камнем обрушилось горе. Сковало по рукам и ногам. Из глаз потекли солёные слезы. Стекали по щекам, падали на грудь, оставляли следы на шее и лились, лились, лились, точно их запас в моем теле был нескончаем.
Затуманенным от слез взглядом я не видела, как ко мне подошла Вика. Я поняла это уже тогда, когда она положила свои руки мне на плечи. Новый приступ горя окутал с еще большей силой, и так, в полнейшей тишине, мы просидели целую вечность, прежде чем Катя сказала:
– Наверное, нам лучше пойти.
Я не слышала и не видела ничего вокруг. Не слышала, как один за другим уходили ребята. Как Рома допил свой стакан виски. Как в темной квартире включили свет. Как уносили посуду на кухню, как складывали бутылки в мусорный пакет. Существовали лишь двое: я и мое горе.
Не знаю, сколько времени прошло, прежде чем я снова вернулась в реальность. Час? Два? Вечность? Вика все так же сидела рядом и гладила меня по спине. Ник расположился на противоположном конце дивана и закурил. Судя по количеству бычков в стоящей около него пепельнице – далеко не первую сигарету. Рома мерил комнату шагами от угла до угла.
– Слушай, Ромыч, может ты сядешь, а? Глаза мозолишь!
Ромыч лишь одарил друга презрительным взглядом.
– Ром..
В ответ на мой голос все встрепенулись. Кажется, никто уже не ожидал моего «оживления».
– Ты правда думаешь, что та записка…она была не случайной?
– Да что там у вас за записка? – вновь спросил Ник.
– Да так…мы расстались недавно, – и я повторила все, что недавно рассказала другу на балконе.
Ромыч лишь пожал плечами:
– Это может быть совпадением. Но если это так, это чертовски стремное совпадение.
– Не поджег же он проводку в собственном доме, чтоб устроить пожар, в конце концов, – заметила Вика. – Если здесь и есть какой-то скрытый смысл, то он явно в другом.
– А мне кажется, – вступил в разговор Ник, – он любил тебя. И все, что там написано, в этой вашей записке, это все ложь. Он написал это для того, чтобы тебе было легче отпустить его. И ему тебя тоже. Перед отъездом в Швецию, а не перед смертью. Но потом случилось непредвиденное.
Как бы хотелось, чтобы Ник оказался прав. Но даже если это действительно так, это все равно больше не имело никакого значения. Туре мёртв. Какая разница. На самом ли деле он меня разлюбил – эта тайна навечно уйдёт с ним в могилу.
– Нам тоже пора. Вы, наверное, спать хотите, – нашла в себе силы произнести я, хотя идти куда-то именно сейчас – меньшее, чего мне хотелось.
– Бред. Оставайтесь у нас. Мы расстелем вам в комнате Ромыча, а его выселим на пол в гостиную.
– А может, тебя выселим? Хотя он прав, девчонки. Оставайтесь. Ради вас я даже готов и правда расстаться со своей любимой тёплой кроваткой. Но только ради вас!
– Ребята правы, – согласилась Вика. – Нечего нам сейчас ехать. Да и некуда.
Я слегка улыбнулась. Наверное, если бы не друзья, пережить эти часы мне было бы в сотни, тысячи раз труднее.
Ромыч, несколько минут назад усевшийся на пол, встал и куда-то исчез, а спустя какое-то время вернулся, держа в руках нечто наподобие книги.
– Это альбом, – пояснил друг. – Смотрите, это был конец первого семестра, последняя пара. Помните?
Мы все придвинулись ближе, чтобы разглядеть. С фотографии смотрели тринадцать гордых и счастливых лиц в белых халатах: двенадцать нас и один преподаватель. Здесь Лина еще носила брекеты, Анжела не успела перекраситься в блондинку, а Ира стояла в больших дурацкой формы очках. Сейчас она сменила их на линзы.
Но красивее всех на фото вышел Туре. Он стоял позади преподавателя, высокий, статный, красивый, с густыми каштановыми волосами. Улыбка на его лице сияла в тон нашим халатам. Казалось, с того дня он совсем не изменился: в моей памяти он навсегда останется таким же счастливым и свободным, как на этой фотографии.
– Ты хранишь альбомы с фотографиями? – улыбнулась я.
– Ромыч у нас всегда одной ногой на шаг позади.
– Вообще-то, печатные фотки – это круто, – оскорбился друг. – Если твоя пустая голова этого не понимает, то ты просто бесчувственный сухарь, который не умеет видеть прекрасное в обычных вещах.
Ник лишь презрительно хмыкнул.
– Я думаю, нам нужно устроить что-то вроде…поминок? Нет, звучит отвратительно. Что-то вроде вечера памяти, – предложил Ромыч. – Прямо завтра, после похорон. Соберёмся все. Вспомним все хорошее, что нас связывало. Посвятим ему песню. Мне кажется, нам всем это нужно.
– Это хорошая идея. Я спрошу в деканате, возможно, нам даже выделят аудиторию.
– Если они этого не сделают, это будет высшей степени кретинизм, – отметил Ник.
Мы пошли спать, когда фонари за окном начали гаснуть, а где-то на горизонте забрезжил рассвет. Времени на сон оставалось не так много, но спать все равно не хотелось.
Парни на самом деле постелили нам в комнате Ромыча и даже любезно дали свою одежду. Специальных средств для снятия макияжа у них, разумеется не было, но сейчас для этой цели отлично подошло и обычное мыло.
Вика легла рядом и положила голову мне на плечо.
– Ты как? – спросила она.
– Жить можно. Просто это…это все свалилось так неожиданно.
– Смерть в принципе никогда не ожидаешь.
– Кажется, на втором курсе ты ненавидела философию, – впервые за это время улыбнулась я.
– И правильно делала. Скука смертная для ленивых. Предмет обо всем и ни о чем одновременно. Тьфу.
Я улыбнулась еще шире. Как хорошо, что даже в такие тяжёлые минуты мы не утратили способности шутить.
– Что у вас с Ником? – спросила я, чтобы хоть как-то отвлечься от мыслей о произошедшем.
– Он классно целуется.
– Это мы с Ромычем и без слов поняли.
– Я думаю… Не знаю, все сложно. Да и как-то не до этого теперь.
– А мне с первого курса казалось, что ты ему нравишься, – постаралась все же поддержать разговор я. – Хоть иногда он и вел себя как полнейший идиот.
– Не знаю, Даш, не знаю…
Через несколько минут подруга заснула, а я еще долго лежала и размышляла о том, что произошло.
Я думала, что этой ночью не смогу уснуть, но из-за слез веки налились свинцом и я даже не заметила, как под тяжестью веса опустились сами собой. Я погрузилась в пропасть, чёрную, глубокую, бездонную и совершенно без сновидений. Впервые после нашего расставания я так крепко спала. В медицине это называется «компенсаторно-приспособительная реакция» – организм просто хотел спрятать меня от стресса. Как бы я хотела спрятаться от него навечно. Или хотя бы на завтра – завтра будут хоронить Туре, и я не уверена, что смогу это вынести.
Глава 5
ДАША
Наверное, организм все еще пытался вытащить меня из ямы, но на похоронах я держалась стойко. Думала, что не смогу пробыть и пяти минут, прежде чем меня разорвёт от отчаяния, но сосуд боли вперемешку с эмоциями опустошили. Лишь на дне оставили пару капелек. Для приличия.
Я просто не принимала, что это Туре. В жизни я присутствовала на похоронах лишь однажды – на дедушкиных, но это было целую вечность назад. Тогда я была еще совсем маленькой и не до конца понимала, что происходит: алый ящик, обитый бархатом, куча букетов причудливой формы (лишь позже мне объяснили, что это называется «венок»), вокруг какие-то люди в чёрном, большинство из которых я видела впервые в жизни, собрались, чтобы коллективно поплакать. Годы прошли, а ощущения совершенно не изменились. В похоронах не было ничего интимного. Я чувствовала себя скорее гостьей на светском мероприятии, нежели бывшей девушкой покойника. Боже, «бывшая девушка покойника» – как же дико это звучит.
Собралась вся наша группа. Деканат освободил нас от занятий, хотя освобождать было особо не от чего: в расписании стояла единственная лекция в 8 утра, которую мы бы в любом случае благополучно проспали.
Хоронили Туре в закрытом гробу. Оно и понятно: обугленное тело – зрелище не для слабонервных, однажды нам показывали это на патологической анатомии. Одного не пойму – почему мать Туре согласилась похоронить мужа и сына здесь, в России, ведь сама она теперь точно навсегда возвращается в Швецию. Впрочем, наверное, так будет правильнее: Туре провёл здесь всю свою жизнь.
Вечером в пять мы собрались, чтобы устроить обещанный вечер памяти. Встретиться решили в главном корпусе. Притащили из столовой воды для чая, заказали пиццу, принесли гитару. Боже, насколько же это было по-школьному! Помню, в средней и старшей школе мы собирались так каждый раз после окончания четверти. Каждый раз я ждала классного чаепития с нетерпением и даже трепетом, было в нем что-то тёплое и уютное. Здесь и сейчас мы словно вновь перенеслись в то время. Кажется, вот-вот придёт классная руководительница, сбросит с себя маску строгости и официальности и начнёт рассказывать какие-то смешные вещи, а мы всем классом станем над ними смеяться. Я слышала этот смех, переполненный радости, в своей голове. А громче всех – Туре. Он будто бы продолжал находиться здесь, с нами, в каждом из нас, даже сейчас, когда его не стало.
Мы сидели и вспоминали все хорошее и плохое, что связывало нас за эти два года. А вместо классной руководительницы к нам нагрянул наш «любимый» преподаватель оперативной хирургии. Правда, произошло это скорее стихийно, чем намеренно. Наверное, он даже не знал о нашем мероприятии, а просто хотел проверить аудиторию. Осторожно, еле слышно Герман Андреевич открыл дверь и зашел. Не знаю, как долго преподаватель стоял, прежде чем его заметил Ник.
– Здравствуйте, Герман Андреевич, – растерянно проговорил он.
Никто не ожидал увидеть здесь нашего Герасима – хоть мы и находились в корпусе, где расположилась кафедра оперативной хирургии, время было довольно позднее, и все преподаватели давно разошлись по домам.
– Мои соболезнования.
– Вас как сюда занесло, Герман Андреевич? – поинтересовался Рома. Прозвучало так, словно он обращался к приятелю, но все мы чувствовали: сегодня можно.
– Был в деканате по делам, декан рассказал…про Туре. И что у вас здесь мероприятие в его честь. Жаль, хороший был парень.
– Вы же его почти каждую пару на пересдачу отправляли! – запротестовал Ромыч.
– Егоров, – улыбнулся Герман Андреевич, – если у вас по «топке», как вы называете мой предмет, нет двоек, не значит, что вы хороший студент в моих глазах. Просто с вами все настолько запущено, что пытаться исправить ситуацию уже бесполезно. Для вас ведь даже бицепс и трицепс – одно и то же! А Туре был способным парнем. Всегда мог больше, чем делал. Поэтому и жил у меня на пересдачах. Из него бы вышел хороший хирург.
Наверное, Ромычу следовало обидеться, но он не обижался. Герман Андреевич сказал все правильно: Туре был очень способным. Но с Герасимом они всегда были в конфронтации – это правда. Помню, как однажды мы сидели у Йохансонов, когда Туре с грохотом захлопнул учебник и спросил:
– Слушай, Даш, как думаешь, если мы напишем заявление в деканат всей группой, нам смогут сменить препода?
– Не думаю, что это лучшая идея. Во-первых, что мы скажем? «Смените нам преподавателя, а то наш слишком строгий и упрямый баран?» Во-вторых, если ничего не получится, тогда что? Слухи расползаются со скоростью света, Герасим все равно узнает о нашем поступке и тогда будет топить нас до конца жизни.
– Четвёртый раз! Четвёртый раз я иду к нему завтра на его идиотскую пересдачу! Потому что он просто не хочет принять мой гребаный реферат.
В этот вечер мы с Туре вместе делали домашку. Вернее, я делала домашку, а он готовился к очередной пересдаче. В этом семестре пересдачи по топографической анатомии стали его ночным кошмаром. И не только его: получить у Герасима хорошую оценку, да еще и с первого раза было чем-то из области фантастики. В группе не осталось ни одного человека, кто хотя бы раз не побывал на его отработках с километровым рефератом, написанным от руки, но Туре он полюбил особенно.
– Ну Туре, – я подошла сзади и нежно положила руки ему на плечи. – Это скоро закончится. Совсем немного учиться до каникул осталось. Зато скоро будем отдыхать. На речку после практики ездить. А можем даже поехать на море! Родители будут только рады, что их дети пристроены.
Туре небрежно дёрнул плечом, смахивая мою руку. Ясно, сейчас ему было не до лета, не до моря и не до моих глупых утешений. Стало даже немного обидно, но я попыталась войти в положение: пересдачи Герасима выбивали его из равновесия уже который месяц.
– Ты написал? Может фильм посмотрим?
– Написал, но уверен, этому козлу снова все не понравится. Так что ну его к черту. Ты права, давай посмотрим фильм, – Туре встал из-за стола, подошел и обнял меня. Зарылся носом в мои волосы – он часто так делал, говорил, что ему нравится, как пахнет мой хвойный шампунь.
– Сегодня твоя очередь выбирать, – улыбнулась я.
Какая-то мелочь – фильм, но я бы все отдала, чтобы пережить этот момент вновь.
– Вы заходите, Герман Андреевич, не стесняйтесь, у нас здесь пицца, торт, места всем хватит, – вырывал меня из воспоминаний голос Ромыча.
– У вас есть гитара? – Герман Андреевич перевёл взгляд на стоящий в углу чёрный чехол, в котором лежал музыкальный инструмент. На приглашение Ромыча он не обратил внимание.
– А вы играете? – подал голос Артур. Такое можно было услышать не часто. Чудо, что этот парень вообще пришёл. Но гитара принадлежала ему, наверное, попросил принести кто-то из девчонок.
– Открою вам маленькую тайну Герасима, – на этом слове преподаватель усмехнулся. – В детстве я играл в дворовой рок-группе. Так что давайте вашу гитару сюда.
Рома послушно принёс не только гитару, но еще и стул. Кажется, хотел угодить нашему Герасиму. Вряд ли, правда, в будущем ему это поможет.
Мы сели в полукруг. Герман Андреевич был во главе. Кто-то предложил погасить свет и зажечь лишь фонарики на телефонах для пущей атмосферности. Кабинет погрузился в сумрак и тишину, которую вскоре нарушили гитарные аккорды. Я закрыла глаза и попыталась представить, что я сейчас не здесь, в аудитории главного корпуса, а где-нибудь далеко в горах, в походе, сижу у огромного костра в компании друзей и слушаю приятный голос Германа Андреевича:
Всего лишь час он до рассвета не дожил.
Упал на снег и землю раною закрыл.
Погиб не в дни войны, погиб он просто в мирный час,
Когда весна зажгла звезду любви для нас…
По коже пробежала волна мурашек. То, как пел Герман Андреевич, было прекрасно, но еще сильнее трогали слова. Я закрыла глаза и увидела огонь. Представляла, как языки пламени разгораются в темноте, пожирая все на своём пути.
