– А как же, – она удивлённо посмотрела на него, – тебе ж этим все время тыкают, что ты або. А тебе ничего?
– А это что, плохо? Быть аборигеном? – невинным тоном спросил Гаор. И так как она не ответила, спросил: – А тебя как зовут?
– Для тебя я Медицина, – насмешливо ответила она. – Знаешь, что это?
– Знаю, – усмехнулся Гаор.
Мягко почти беззвучно приоткрылась дверь.
– Первушка, можно к тебе? – спросил женский голос.
– Заходи, Цветик, – ответила Первушка.
Гаор сидел спиной к двери и потому увидел вошедшую только, когда она села рядом с Первушкой. И сразу узнал её. Это она лежала тогда голой на ковре в гостиной Фрегора и ждала, чем закончится спор братьев. Сейчас она была в синем с глубоким вырезом на груди платье, белом кружевном фартучке и такой же наколке на чёрных уложенных фигурным узлом волосах. Когда она села, короткая юбка платья задралась, практически полностью открывая ноги и демонстрируя отсутствие трусиков.
– Ты чего прямо в рабочем? – спросила Первушка.
– Отдыхает он, сейчас опять пойду, – спокойно ответила Цветик, разглядывая Гаора. Насмешливо улыбнулась. – Ну как, вразумили тебя? Кто бил?
– Им тоже досталось, – ответно усмехнулся Гаор.
– Дурак ты, Дамхарец, – поучающим тоном сказала Цветик, – тебя, купленного, личным шофёром сделали, а ты…
– Он Рыжим хочет зваться, – подхватила Первушка. – Хуже дурака. Чем тебе Дамхар плох?
– Ничем, – пожал плечами Гаор и честно добавил: – Мне там плохо не было. Но родился я в Аргате. Хотите по рождению звать, тогда уж аргатцем надо.
Они переглянулись.
– Не слышала я, чтоб в Аргате питомники были, – покачала головой Первушка.
Цветик засмеялась.
– Так что не ври, нас не обманешь.
– А кто вам сказал, что я рабом родился, – горько улыбнулся Гаор.
Они снова переглянулись.
– А ну, – потребовала Первушка, – покажи клеймо.
– Смотри, – Гаор, по-прежнему прижимая к лицу лёд, другой рукой раздвинул волосы надо лбом.
– Надо же, – удивились они в один голос. – Никогда не видели.
– И что это значит? – спросила Первушка.
– Я бастард, меня отец продал. Наследник в карты играл, проиграл много, вот меня и в рабы, чтоб моей ценой долг покрыть.
– И давно продали? – спросила Цветик.
– Пятый год уже.
– А до этого…?
– А до этого я свободным был, – и, не дожидаясь их вопросов, настолько они растерялись, Гаор стал рассказывать. – Окончил общевойсковое училище, воевал, работал. Что ещё?
Цветик покачала головой.
– Надо же. А чего ты тогда такой… рыжий?
– У меня мать полукровка, я в неё пошёл, – спокойно ответил Гаор.
Разумеется, ни о криушанах, ни о курешанах здесь и упоминать не стоит, они, похоже, знают о… всём этом куда меньше любого поселкового мальца. Да и… уж если говорить на нашенском нельзя, то это и вовсе запретно.
– Ну, если так, – задумчиво сказала Цветик, – раз ты по ней решил зваться, тогда понятно. А что, Первушка, нам ведь легче, мы с рождения, а когда вот так живёшь, живёшь, а тебя раз и под клеймо.
– Мне в пять поставили, – Первушка встала, забрала у него лед и стала смазывать ему скулу какой-то мазью. – До пяти ждали, думали бастардом записать, даже наверху в его крыле держали, а потом проклеймили и сюда. Ну вот, смотри, Рыжий, как получилось.
Она взяла со стола и протянула Гаору маленькое зеркальце. Гаор осмотрел лицо и даже присвистнул от удивления. Только лёгкая припухлость на пострадавшей скуле, а так… никаких следов.
– Здорово, – сказал он искренне и улыбнулся. – Спасибо.
– Носи на здоровье, – рассмеялась Первушка. – Цветик, не опоздаешь?
Цветик рассмеялась и встала.
– И правда, пора. Эх, был бы ты чёрным, родила бы от тебя. А так…
– Ну, так что? – Первушка убирала в холодильник пакет и в шкаф тюбик с мазью. – Поговорить с Самим? Или ты сама?
Цветик насмешливо сверху вниз посмотрела на Гаора.
– Ну как, Рыжий? Если в отдельной постели на всю ночь, тогда иди к Мажордому, кланяйся да проси.
– Ему Сам не разрешит, даст какую-нибудь из купленных, – возразила Первушка, – да и тебе ещё рожать надо.
– Щупик есть, и ладно, – отмахнулась Цветик. – Ну, Рыжий?
Гаор легко встал, твёрдо и насмешливо посмотрел ей в глаза.
– Если хочешь, мы и сами договоримся, мне тут ни советов, ни разрешений не нужно.
– Ух ты, смелый какой, – рассмеялась Цветик. – А не боишься, что твой хозяин узнает? Он ведь тоже… мной лакомится.
– Была бы ты согласна, – ответно усмехнулся Гаор, – а не хочешь, так и не надо.
Глядя ему в глаза, Цветик приоткрыла рот и медленно облизала губы, качнула бёдрами. Гаор шагнул к ней, и она, рассмеявшись, выскочила из кабинета, плотно прихлопнув за собой дверь. Рассмеялась и Первушка.
– Всё, иди, Рыжий. И Огонь благодари, что этим обошлось.
– А что могло быть? – с интересом спросил Гаор.
Первушка оглядела его и вздохнула.
– Ты купленный, не положено тебе личным быть. Так что тебе многое ещё покажут. Хотя… и родовым бывает… показывают, – тон её стал жёстким. – Всё, иди.
Гаор почувствовал, что настаивать не только бесполезно, но и небезопасно, ещё раз поблагодарил и ушёл.
В спальне его ждал, сидя на его кровати, тот самый мальчишка.
– Залечили тебя? – встретил он Гаора. – Смотри, всё на месте. Пайка с тебя.
– Я тебя на помощь не звал, – усмехнулся Гаор. – Кто звал, пусть тот и расплачивается.
– Ты что? – удивился мальчишка. – Я же родовой, а ты купленный, ты – або. Я выше тебя. Я вот скажу Самому, что ты без рубашки ходишь и к родовым без уважения, он с тобой, знаешь, что сделает?
– Вон оно что, – хмыкнул Гаор.
Он взял мальчишку сзади за шею и поднял на воздух. Тот от растерянности даже не дёргался, обвиснув тряпочной куклой.
– Ну и как тебя? – почти добродушно спросил Гаор. – Бросить, уронить или поставить?
Мальчишка вдруг побелел и закатил глаза, и Гаор аккуратно поставил его на пол и немного подержал, давая отдышаться прийти в себя.
– Ну как? – ласково спросил Гаор, когда глаза мальчишки пришли в норму и шкодливо забегали по сторонам. – Пойдёшь к Мажордому? Показать дорогу?
Мальчишка молча замотал головой и, как только Гаор разжал пальцы, выбежал из спальни.
А Гаор стал проверять свои вещи в шкафу и тумбочке. Как он и предполагал, мальчишка рылся, но ничего не испортил. А могло быть и такое, в училище один этим баловался, трижды тёмную ему делали, пока отучили. Убедившись, что вещи, а главное, карты в конверте, не пострадали – за карты могло быть плохо по-настоящему, – Гаор надел тёмную рубашку и пошёл в умывалку проверить носки и футболку. Носкам ещё сохнуть, а футболка… он перевесил её так, чтобы сохла побыстрее, тогда после ужина и зашьёт. А до ужина сколько? Успеет он в гараж?
Не успел. В коридоре уже шумели возвращавшиеся со двора.
И опять, судя по взглядам, о том, что он пришёл в казарму весь в крови, знали многие, если не все, но никто ни о чём его не спросил.
Здесь, как уже убедился Гаор, обо всём приходилось догадываться самому.
…
9 декада
Жизнь по новому распорядку: подъём со всеми, завтрак, работа в гараже или выезд, обед, один период в гараже, один период отдыха, три периода тренировки, после которой он действительно, как пообещал Рарг, еле доползал до спальни и отлёживался до ужина, ужин, личное время и отбой – сильно напоминала армейскую до фронта и даже училищную, а потому не тяготила и была даже приятна именно своей привычностью.
Кровь ему больше на тренировках не пускали, вернее, Гаор берёгся, но футболку или майку после тренировки можно было выжимать, и ноги подкашивались. Но он заставлял себя переодеться, сходить в душ, там же выстирать майку, трусы – попросил у Кастелянши и получил без звука две пары, и не обычных бельевых, а спортивных – и носки. И уже тогда, вернувшись в спальню, раздевался и ложился отдохнуть до ужина. Как он догадывался, слыша сквозь дремоту лёгкие шумы и стуки, наушники и стукачи заглядывали в спальню и, разумеется, доносили Мажордому. Но тому придраться было не к чему: распорядок ему определил его хозяин, лежит он не в одежде, а голым, так что… пусть Мажордом его в задницу поцелует со своей цивилизованностью.
А заодно из обмолвок, кратких разговоров и замечаний, как мозаика из мелких камушков, вырисовывалась картина рабской жизни «Орлиного гнезда». Рабы делились на «родовых», то есть рождённых в «Орлином Гнезде» и питомнике Ардинайлов, и «купленных» или поселковых. Личными рабами, служившими непосредственно хозяевам, были только родовые, купленные – на подсобных и дворовых работах, а самые светловолосые и светлоглазые на рабской обслуге. «Первый, второй и третий сорт», – невесело посмеялся про себя Гаор. Родовые смотрелись чистокровными, а потом, сопоставив и подумав, он понял, что они, и в самом деле, чистокровные. Ардинайлы сами плодили себе рабов. Мало того, что рожденный рабыней – раб от рождения, это-то везде так, но Ардинайлы вовсю надевали ошейники детям от законных жен, особенно девочкам. «Чтоб не тратиться на приданое, что ли?» – мрачно острил про себя Гаор. И вовсю спали с собственными дочерями и сестрами, плодя новых рабов.
И чем больше Гаор узнавал об Ардинайлах, разбираясь, кто кому кем приходится, тем с большей уверенностью в своей правоте ночью, когда спальня засыпала, пополнял отведённый Ардинайлам лист. Славный старинный род, истинные, чистокровные ургоры. Нет, он вправе это обнародовать. Когда-нибудь. Но он скажет о древней и незыблемой привилегии лучших ургорских родов. О «праве личного клейма». О том, как по вызову приезжают из Рабского Ведомства и без звука, не задавая вопросов и не требуя документов, ставят клейма и заклёпывают ошейники без номеров тем, на кого укажут. И никаких карточек, и регистраций. И никому никогда не узнать о судьбе заклеймённого. И так по всей Королевской Долине. И надо так писать, чтобы не выдать источник информации. Он даже стал бояться, что по сравнению с «Орлиным Гнездом» жизнь в посёлке будет казаться не такой уж плохой. И потому сделал последний вариант «От рождения до смерти» даже более злым, чем задумывался вначале.
Главная шестёрка и наушник Мажордома носил вполне приятное имя – Милок и оказался сыном Мажордома и Первушки, ну, это ладно, но Первушка – дочь Орната, «Второго Старого», а её мать – дочь Орвантера, «Первого Старого», главы рода, а значит, Мажордому она приходится дважды племянницей. Это же… Ну, хозяева на Заветы Огня и на законы о кровосмешении плюют, но ты-то себя не роняй. Будь человеком, а не… – Гаор даже слов не мог подобрать. А когда узнал, что тот же Милок – «любимая подстилка» не кого-нибудь, а Орната, своего кровного деда! – в богатом ругательном лексиконе Гаора не нашлось слов.
Первушка и Цветик оказались сёстрами по матери, но Цветик была дочерью Фордангайра, и ему же по матери племянницей, и от Фордангайра же родила Щупика, того самого мальчишку.
И это только те немногие, с которыми лично он сталкивался, а остальные обитатели первой женской и первой мужской спален? Да там кого ни возьми и копни, то такое полезет… что любому Ардинайлу вполне можно лепить на лоб… что? Какое клеймо ставить за кровосмешение, за насилие над собственными детьми? А они все любили насиловать. Даже когда под них покорно ложились. И ответ был один: волна в квадрате.
Гаор старался об этом не думать. Слишком противно. Но самое противное даже не это, а то, как «родовые» задавались и задирались перед купленными. Именно это делало их для Гаора одинаково ненавистными и даже похожими. Он даже не различал их. И хотя, как личный шофер Фрегора мог бы вполне если не сблизиться, то хотя бы познакомиться с его лакеями, горничными и «подстилками», но демонстративное презрение к лохматому «або» сделало их для него столь же неразличимыми как надзирателей у Сторрама или полицейских на блокпостах в Дамхаре.
Но и с остальными он оставался на дистанции. Ближайшие соседи по столу и спальне, Старший в его спальне, Летняк и Весенник в гараже – вот и все, пожалуй. Да ещё обе Кастелянши и Старшая по столовой. А с остальными… молчаливые кивки, скупые необязательные фразы. Каждый сам за себя. Ни на фронте, ни у Сторрама, ни даже в отстойнике такого не было. И Гаор уже радовался тому, что Лутошка не попал в это… эту клоаку, не сразу нашёл он подходящее слово, малец бы здесь не выдержал. Он и сам держался на пределе и чувствовал, что надолго его не хватит.
Суть и цель тренировок у Рарга Гаор понял не сразу. Только когда дело дошло до спаррингов. Его готовили на персонального телохранителя. Быть за плечом хозяина и вырубать каждого при малейшей угрозе. И на выездах теперь хозяин всё чаще не оставлял его в машине, а приказывал следовать за ним. И Гаор с изумлением и ужасом понял, где и кем служит его хозяин. «Тихая контора», «Дом-на-Холме», а официально Ведомство Политического Управления. Вот это он вляпался, так вляпался.
Правда, пока ничего особого страшного не было. Больше интересного.
«Дом-на-Холме» действительно стоял на холме. С фасада. С тыла открывались въезды и входы в засыпанные землёй с мастерски уложенным дёрном нижние этажи. «Та же история, что с Ведомством Юстиции и Рабским Ведомством», – думал Гаор. Снаружи небольшое, во всяком случае, обозримое, здание, а внутри – сложнейший обширный лабиринт с множеством подземных уровней. Никакой внешний штурм невозможен: дальше двух-трёх парадных холлов никакой штурм-группе не пробиться. Даже ковровая бомбёжка, артобстрел прямой наводкой в лучшем случае разрушат этот верх, а основные помещения глубокого залегания не достать. Снаружи ни хрена их не взять, только изнутри!
День за днём он с утра подавал машину к подъезду и вёз хозяина, уже зная: лимузин – сначала Дом-на-Холме, там долей пятнадцать, максимум полпериода он будет сидеть в машине в подземном гараже, потом поездка по дорогим кабакам, «коробочка» – не заезжая в Дом-на-Холме, по различным адресам в Аргате, а чаще на встречи на приаргатских шоссе, разъезжая легковушка – любой вариант.
Какие-то канцелярии без вывесок, куда он шёл за спиной хозяина.
– Оружия у тебя нет, – сказал ему Фрегор. – Но ты делай вид.
И Гаор против всех строевых правил, идя за хозяином, держал руки в карманах шофёрской куртки, да ещё сжав кулаки, чтобы ткань оттопыривалась, заставляя предположить наличие оружия. Верили ли этому собеседники хозяина, Гаор не знал и особо не задумывался. Иногда те бледнели, вытягивались в стойку, иногда вели себя шумно и развязно, но боялись все.
Часто усаживаясь в машину после такой беседы, хозяин ругался.
– Сволочи! Идиоты! Тупицы! Нет, ты только подумай! – взывал он к безмолвно сидящему за рулем Гаору. – Пока не дашь пинка, ни хрена делать не будут. Да я бы их…
Далее следовало такое красочное и подробное описание, что Гаор думал: «А не сменить ли тебе, хозяин, профессию?» Писал бы «ужастики» и загребал бы монеты с купюрами лопатой. А иногда приходила в голову мысль, что в Доме-на-Холме, когда он сам сидит в машине, хозяин где-то там внутри осуществляет свои намерения и фантазии, и тогда по спине полз противный холодок. Уж очень детальными и точными были эти рассказы.
С началом тренировок хозяин ни разу не задержал его, выезжая после обеда уже на другой машине. А бывало, когда приближалось время возвращения, пересаживался на пригнанную в условленное место другую машину, а Гаора отправлял домой вместе с механиком.
Механик всегда молчал всю дорогу будто немой, опасаясь, как догадывался Гаор, его наушничества. Обидно, конечно, но понятно: в «Орлином Гнезде» наушников больше, чем… людей. Не объяснять же, что хозяин никогда его ни о чём не спрашивает, а только сам высказывается, что Мажордом после той стычки тоже пасть не разевает и ничего от него не требует, а к другим господам он и близко не подходит. Даже видел ещё не всех. А кого видел, так мельком и издали.
Но этот пробел предстояло очень скоро восполнить. Правда, Гаор об этом ещё не знал и даже не догадывался.
…
Зима
10 декада
В конце зимы было ветрено и снежно. Дворовые рабы чуть ли не круглосуточно чистили двор и дорожки в парке. Несколько раз Мажордом выгонял на эти работы не только всех «купленных», но и не занятых в данный момент в комнатах «родовых». Что ж, общие работы есть общие работы, и Гаор выходил на них без звука. Даже после тренировки или отбоя. Не потому что боялся наказания за выражение недовольства, не говоря уже о неповиновении, а потому что видел в этом не злобу Мажордома, а реальную необходимость.
Потому и в тот день так же пошёл на зов Мажордома, не задумываясь и не ожидая подвоха.
Был неожиданно тихий и солнечный день. Небольшой мороз, безветрие, искрится белый снег, небо чистое и уже набирающее весеннюю голубизну.
Они вернулись рано. Хозяин вспомнил, что сегодня какой-то семейный праздник, и велел ехать домой. По дороге только завернули в «Алмазную Пещеру» – фешенебельный ювелирный магазин, но и там хозяин не задержался. Вошёл и вышел с маленьким свёртком-коробкой в фирменной упаковке.
