Прошло каких-нибудь 70 лет и уже наши внуки просовывают курчавые головки в просветы между балясинами и норовят поймать солнечных зайчиков. Блики на воде, плещущейся под мостом Таманяна, завораживают игрой и блистанием, все это просто упоительно.
А совсем недавно по мосту прошелся сам Ваган Вермишян, наш дорогой друг, приехавший с сыном Левончиком к нам в гости. Прошел, радостно и потрясенно улыбаясь от охвативших его чувств, от неожиданной встречи в Подмосковье, в самом сердце России, с армянской реликвией. Именно так можно обозначить этот сияющий мраморным великолепием волшебный мост.
– Ваган, тебе понравилось, да?
– Конечно. я об этом непременно напишу, – сказал тогда Ваган.
Написать он передоверил мне, а вот делать шашлык не доверил никому.
И мы уже не на даче у Назик Ивановны, а в другой стороне этого умозрительно присутствующего Города-сада ели отменный шашлык и праздновали нашу Встречу.
Будьте Счастливы и Благословенны, друзья мои!
Из дневниковых записок
***
30 ноября 1999 год. Сегодня день памяти моего Папы, нашего Деда.
Да, я три дня подряд скидывала вторую часть записей «Пряжа дней». Вечером пришла Машенька Прудникова. Не было у нас уже того шикарного торта «Рафаэлло», который я по случаю купила в Гастрономе у Москвы. Араик купил сыр, печень и очень вкусно пожарил. Я сделала гречневую кашу, а Литочка купила маленький кокосовый тортик, тоже очень вкусный. Анечка подарила свою очень красивую абстракцию, и обе показывали альбомы с фотографиями, и свои совсем детские и общие с родными и друзьями всех поколений. Там был и папа Машеньки – Левка Прудников в молодости, похожа сейчас Машенька стала на него и еще на Элю, друзья моих детских и юношеских лет. Там еще стоят молодые: Иночка и Лева, и Аллочка, и Тодик, и Леночка Николаевская с мужем Вилем Орджоникидзе и маленьким сыном. Стоим и мы с Левой Прудниковым, и тетей Манечкой, и мамой, а папа, как главный капитан, лежит с мячом перед обеими волейбольными командами, играющими на крошечных площадках, как писал А. А. Прокофьев, меж трех сосен, через гамак. Замечательно было.
Вдруг вспомнила, что мои самые любимые фотографии у Левы в Пущино. В его альбоме есть Кратово, где я сижу такая счастливая с бабушками, мамой и папой, и Соня там (единственная фотография, где она запечатлена), и еще другая, где я стою между двумя креслами с бабушками, и сзади мама, папа и тетя Маня. Уже в старом образе, как долго она жила в нем…
– Это вы, Мария Христофоровна? – удивленно спросил не видевший ее много лет случайный гость из прошлого.
– Да, это я, – гордо и горько ответила тогда тетя Маня.
Как бы мне их забрать у Левы, как он так взял их и все… Не годится. В Кратово – там такие счастливые лица у всех, у совсем стареньких, у толстенькой, пышной, будто из муки спеченной бабушки Вари, добрая, но твердая улыбка, по-моему, если память мне не изменяет. именно бабушка Варенька обнимает меня, раскинувшуюся и улыбающуюся во весь рот, и тетя Манечка, сдержанно улыбающаяся, и мама. и папа, тоже в улыбке, она играет и на губах нашей Сони.
– Какая у меня там «отпяченная» нижняя губа, – сумрачно улыбаясь говорила она.
Улыбка была царствующей персоной, фотография стала ее вотчиной. И только бабушка Манечка, в честь которой я и была названа, сидела отрешенная, погруженная в свои печальные воспоминания, может, ей было покойней от этой всеобщей улыбки, но она в ней не участвовала. На одной фотографии мы все лежим на теплой кратовской траве, на другой обе бабули восседают в соломенных креслах, а я между ними, а сзади мама и папа, и так мне уютно, вольготно в теплых родственных объятиях. Ушедший рай детства, и летнего дачного быта.
Напишу ли я когда-нибудь свой «Семейный альбом». Кто-то из русскихъ писателей получил своего Букера за подобный роман. Но я действительно хочу написать такой, это будет нечто, ни на что не похожее прежде. Кто-то уже писал свои сны, кто-то пересказывал разговоры на кухнях, бывших центрах интеллигентской жизни Москвы, кто-то делал композиции из дневника, романа, и хронологии событий, причем в детективном ключе, у них здорово получалось. Почему бы не попробовать и мне. Это же пришло ко мне не опосредовано, а выношено много лет, просто они меня опередили, прочли мои мысли, носящиеся в воздухе. Но я думаю, что лучше поздно, чем никогда.
Круг из детства
Лица неясно проступают сквозь пелену времени, зато очень отчетливо слышатся голоса. Причем непонятно, о ком говорят, кого поминают. Это как игра в ответ на предыдущий вопрос.
Маленький человечек с добрым лицом, это – смерть, так, кажется, описывал ее Сароян в пьесе «Голодные», ходит по кругу и задувает свечи, которые они держат. Девять человек. Я за пределом этого круга и человечек говорит: «В последний раз Вы видите их, Ваше последнее слово…»
– Мы все уже однажды, хотя бы единожды умирали, наши близкие там, не страшно перейти черту, оттуда льется свет, но мы не знаем, что там… Хорошо ли здесь было, когда как, но за все из души льется благодарность. Самое страшное – отречение от себя, предательство души своей. Вот откуда шла на меня напасть, от ближних.
Слово «Дуб», сказанное в молодости про меня, не отравило ли оно всю мою последующую жизнь. В таком отрицании я кривилась, изгибалась под любящими и дрессирующими взглядами. И я сейчас могу, и в этом и состоит задор моей жизни, и должна сказать, как Толстой в 14 лет: «Я поняла, что умнее всех, и с этим надо будет жить». Должно все состояться, чтобы не предать Дар Божий, того, что Господь во мне заложил.
На каждое мгновение можно смотреть и чистыми невинными глазами младенца и очами, сознающими в печали свою конечность.
В знак того, что каждый отмечен рождением и смертью, рядом со мной помещена большая свеча, в рост человеческий. А в руках у тех девяти, что в кругу, маленькие огарки, и каждый раз, когда человечек хочет колпачком накрыть их и затушить огоньки, я незаметно зажигаю лучину и передаю огонь от своей свечи. И огарки только разгораются все ярче.
– Уходя, вы дали мне такой аванс, что хватит до конца.
Слово к к седому человеку, с красивыми глазами и белыми усами, доброму наставнику моей юности, блестящему оратору, близкому другу семьи, которого я в детстве называла Гришич:
– Ты сказал, когда я еще не написала ни слова: «Марочка ты настоящий, прекрасный поэт». И ведь какой провидец, орфическое истолкование земли – вот что главное теперь в моей жизни.
Слово к другому человеку, с острым сверкающим взглядом и седыми в разлет бровями, из близкого нашей семье рода, художнику и фантазеру, дяде Гене:
– А ты сказал перед смертью жене: «Не забудь дать Маре воспоминания о Бунине». У нас была общая любовь к нему, как на одном дыхании. Найти в двадцать лет единомышленника семидесяти лет – это не всякому дано.
Слово к даме с очень благородными чертами лица, к строгой и гордой тете Майе. Она стоически проживала свою скромную долю и хранила тайны семейные, как дорогие реликвии:
– А ты, благородная старая дама, благословила моего мужа и нашу жизнь: «Красивый мальчик», – так сказала ты на смертном ложе, кинув почти невидящий взгляд в его сторону.
Слово к двум людям, вокруг которых стоит облако, белое в своем сиянии, тем удивительным существам, что ввели меня в мир живущих:
– Вы, давшие мне жизнь, опустела без вас душа моя, но Господь надоумил, и я не упускаю минуты общения, когда вы благосклонно опускаете взгляд на землю, словно говоря: «Береги детей, дочь наша, – и еще – тебе надо обрести себя». Какое чистое и светлое благословение нисходит на мою горестную земную жизнь при этом совпадении мгновения и вечности.
Слово к прекрасной молодой женщине, с теплыми, яркими глазами. Ее уход долго переживался, как потеря всеобщая, как утрата таланта и красоты. Да, ее так все и называли: «наша прекрасная Эллина»:
– А ты, я молюсь за тебя, ты была так прекрасна, и как бы слышу в ответ наставление: «Храни красоту, храни любовь, остальное приложится».
Слово к мужчине со светлым лицом, нашему другу Вениамину, что так щедро тратил свою душу и легко тасовал пороки и добродетели и, будто стряхивая жемчужные брызги Можайского моря с «брабантских манжет», вел всех в спасительную гавань всеобщей дружбы и любви:
– А ты, за которого я так молилась, не удержали мы ангела на этом свете, пьющего, гулящего, растратившего себя зазря. Твои наставления не явны, но как помнится все.
Слово к маленькому старому человеку, с простым лицом и острым взглядом, критику и наставнику моей юности, рожденному быть тенью Сократа – дяде Авдею:
– А ты, страдалец, дочь твоя оболгала меня, но разве не ты просил помощи, не ты ли говорил: «Мы перевернем с тобой мир». Вполне возможно, только моя точка опоры – здесь, а твоя – там.
Слово к еще одной старой даме, наивной и любящей, как дитя, к доброму гению своих близких – тете Лине:
– Пусть тепло тебе будет там, как в прежнем, родном Ереване.
Надо обрывать мгновения. И научимся понимать, что каждому изначально дана свобода самому стать творцом своей жизни. Каждое мгновение неотторжимо от вечности. Люди в кругу держат все более и более разгорающиеся свечи, словно утверждающие их жизнь в вечности, а свеча рядом нисколько не поубавилась в размере.
Глава II. Семейный альбом
(В главе приведены отрывки из книг, выходивших под редакцией Лилит Базян, Мариам Чайлахян, с научным консультированием Араика Базяна и художественным оформлением Анны Базян.)
Легенды, анекдоты и правдивые истории. (Из книги «Портрет ученого в интерьере» к 100-летию академика М. Х. Чайлахяна.)
Маленькая преамбула
Деда Михаила Христофоровича тоже звали Михаил, Микаэл, а фамилия была тюрского происхождения и обозначала птицу «чайлах», летающую над Босфором, что-то вроде альбатроса. Предки пришли из Ани – столицы древней Армении, современники называли его «Городом 1001 церквей». Тысяча храмов с изысканной резьбой украшали столицу, сейчас от былого великолепия остались лишь руины на берегу реки Аракс.
Спасаясь от преследований анийцы переселились в благодатный Крым и восточная часть Крыма, примыкавшая к Феодосии, стала называться Морской Арменией. Уже при Екатерине II произошло знаменитое переселение армян в Донские края. Считается, что оно было щадящим и благим и осуществлялось полководцем Суворовым, который имел армянские корни и по материнской линии был Мануковым.
Нахичевань-на-Дону – родина М.Х., и в начале прошлого века это был город, наполненный родственными кровотоками. Сейчас он слился с Ростовом-на-Дону и именуется Пролетарским районом города.
В школьные годы Миши Чайлахова вся семья жила в Новочеркасске, что находится в пятидесяти километрах от Нахичевани. Зеленый город, который уступами поднимается вверх к золотому куполу главного собора – Свято-Вознесенскому храму войска Донского. Его еще называют «второе солнце Дона».
Нам в 2011-ом году удалось пройти по этим местам, зайти в гимназию, где учился М. Х. Там теперь обычная школа, но как хороша – на века строили.
Потом мы шли по той дороге, по которой бегал гимназист Миша Чайлахов в начале прошлого века из гимназии домой на Хомутовский проспект. А мне вдруг показалось, что я и вправду иду домой к бабушке Варе, хотя тогда, когда папа учился там, она было молодой женщиной, работающей музыкальным аккомпаниатором в Пансионе для благородных девиц и воспитывающей пятерых детей.
Презентация книги «Волшебная роза княгини», октябрь, 2008 г. Араик на фоне фотографии Тамары и Михаила Чайлахян «20 лет спустя.«Москва, 1947 г.
Легенды, анекдоты и правдивые истории
Миша Чайлахов учился в Новочеркасской классической, имени атамана графа Матвея Ивановича Платова, мужской гимназии. При поступлении он сдал все экзамены на 5, но был зачислен в список последним. Ему не разрешили сдавать Закон Божий.
***
Однажды он решил явочным порядком присутствовать на уроке Закона Божия. Батюшка сразу заприметил своевольника и, ни слова не говоря, кривым указательным пальцем наметился сначала на него, а потом на дверь.
На одном из уроков истории преподаватель неодобрительно отозвался о евреях. Маленький Миша заступился:
– А что, разве евреи не люди?
– Вот, видите, защитник нашелся. А потому, что инородец, – заключил педагог.
***
У семьи Чайлаховых в детстве Миши была собака Гектор, хороший и умный пес, но была за ним такая особенность: не мог удержаться, чтобы не съесть вкусненького, даже если ему этого не полагалось. Однажды бабушка Варя, которая очень вкусно готовила, сделала индейку к празднику, но не успела подать к столу. Семья сидела в столовой – и вдруг входит Гектор на кривых лапах, и морда у него несчастная и виноватая. Бабушка восклицает: «Хазар вай тепиз бан!» (Фраза, непереводимая на русский язык, примерно означающая: тысяча ах, на мою несчастную голову). И стремглав кидается на кухню…
– Мама нас чем-то все же накормила, – рассказывали те, кто помнил эту историю
***
Миша Чайлахов с юношеских лет развивал волю.
– Руководством мне была книжка «Сила воли в деловой повседневной жизни». «А вообще я – первый йог Советского Союза», – утверждал папа.
И я помню, что в трудные напряженные моменты жизни папа делал йоговские дыхательные упражнения. Пранаяму-йогу. Восстанавливал таким образом душевное равновесие.
***
Старший брат М. Х., дядя Жорж, тоже сызмальства тренировал свою волю. С утра занимался гимнастикой со снарядами, а под конец начинал прыгать через стулья, приговаривая «утро Суворова». Генералиссимусом он не стал, зато участвовал в Сардарападской битве, тогда в чине капитана, вроде Тушина из «Войны и мира», и впоследствии стал генерал-майором.
***
Папа рассказывает:
– В 20-м году Копа (второй старший брат М.Х.) вез меня в Ереван, а у меня брюшной тиф, я лежу в полу-бреду, а Копа думает, как бы проскочить благополучно до Еревана. Вдруг на станции проверка – пришел приказ: «всех больных ссаживать на станции и в бараки»… А там к одной болезни прибавятся еще – и пиши пропало. Копа усадил меня, дал в руки газету. Комиссия заглянула в купе, видят: один чай пьет, другой газету читает, и прошли мимо. Только потом мы увидели, что я держал газету вверх ногами.
***
Мама и Папа соединили свою судьбу с родительского разрешения, вопреки завистливой любви друзей, и, конечно, с Божьего благословения. Это был брак из тех, что «совершаются на небесах». Но официально они оформили свои отношения лет через двадцать с лишним. По существу мы с Левой были незаконнорожденными детьми, детьми любви. Это и объясняет, почему папа уже в 50-ые годы с таким удовольствием подписывал письма: «твой законный муж». В упорядочении есть своя прелесть и красота.
***
Известный лингвист профессор Аджарян говорил, что фамилия Чайлахян происходит от турецкого слово «Чайлах», что означает птицу, летающую над Босфором. Что-то вроде альбатроса или сокола.
– Или, – добавлял он, – это может значить прибрежная морская галька.
– Значит, по-русски мы могли бы называться Соколовы или Гальковские, – говорил М. Х. Последнее звучит вполне аристократично.
