Но сам я ничего этого не помню.
Встретили[40 - Августин здесь использует похожие слова для обозначений действий над новорожденным отца – suscipio (поднимать с земли, поддерживать, принимать, допускать) и матери – excipio (встречать, принимать, давать убежище).] меня и утешения материнского молока.
Но ведь не мать моя и не кормилицы сосцы свои молоком наполняли,
а Ты через них давал пищу младенцу
по богатствам Твоим и по установлению Твоему,
введенному от самого основания.
Мне давал Ты желание не хотеть сверх того, что давал Ты,
а кормилицам моим – стремление отдавать получаемое от Тебя.
И хотели они в своем душевном расположении
отдавать мне то, что в избытке от Тебя получали[41 - В коротком фрагменте (3 предложения) Августин 7 раз повторяет слово «давать» и производные от него (латинской глагол do – давать, подавать, даровать).].
И благом было для них мое благо, получаемое от них,
даже и не от них, а через них даваемое,
ведь благо всё только от Тебя, Боже.
Только от Бога моего всецелое спасение мое[42 - 2 Црст., 23, 5 Церковнославнский перевод: «я?ко все спасенiе мое и все хот??нiе во Господ?, я?ко не и?мать прозя?бнути беззаконный». Синодальный перевод: «Не так ли исходит от Него все спасение мое и все хотение мое?»].
Лишь позже заметил я,
что Ты тем самым призывал меня,
одаривая и внутри и извне.
Тогда же умел я лишь грудь сосать,
утешаться в забавах, при неудобстве – плакать,
и ничего больше.
13 ноября 354 года родился Августин.
Августин был африканцем.
Он так и писал о себе: «Я африканец»…
Да, столп и один из отцов европейской христианской цивилизации был африканцем.
Нет, не негром. В его жилах текла нумидийская кровь. Нумидийцы, позднее прозванные берберами (после того как Северная Африка была завоевана арабами) родственны древним египтянам. Если Вы были в Египте и видели египтян-коптов (не арабов-мусульман, которые пришли в Египет намного позже и составляют теперь большинство населения этой страны, а коптов-христиан – потомков древних египтян), то Вы можете себе примерно представить, как выглядел народ Августина. Возможно, среди предков Августина были и финикийцы (карфагеняне), и латиняне (римляне).
Августин родился в маленьком городке Тагаста (ныне Сук-Ахрас в Алжире). Городок являлся частью провинции Африка, которая входила в Римскую империю. В древности эта страна называлась Нумидией. Нумидия была покорена Карфагеном. Карфаген был завоеван Римом. Провинция Африка стала неотъемлемой частью Римской империи, и населявшие ее народы общались между собой на латинском языке – языка Рима.
Маму Августина родители назвали Моникой в честь нумидийской языческой богини Монны. Моника же всем сердцем уверовала в Христа.
Особенно повлияла на Монику служанка-христианка в доме родителей. Моника часто ее вспоминала и рассказывала о ней сыну.
Моника не получила образования. Ее мудростью стала вера. В правоту Христа она поверила твердо и бесповоротно.
Отец Августина – Патрикий (Патрициус) носил родовое имя Аврелиев. Аврелии – древний римский род. Может быть, один из далеких предков Патрикия был карфагенянином[43 - Августин называл себя и карфагенянином – пунийцем. И во времена Августина возрожденный Карфаген был вторым по величине и значению городом Западной Римской Империи.], сражался против Рима в Пунический войнах, попал в плен и стал рабом Аврелиев. Впоследствии он или его потомок мог получить свободу и римское гражданство, а также и родовое имя прежних хозяев – Аврелий. Возможно, поэтому африканец Августин носил римское родовое имя. Но это лишь предположение…
Само имя «Августин» означает «маленький Август», «маленький император». Видимо, родители связывали с ним свои самые честолюбивые планы.
Августин не изучает свою генеалогию – историю своей плоти. Его интересует куда более важный вопрос о том, как зарождается и поддерживается жизнь в ребенке.
Вывод Августина поразителен – это Сам Бог поддерживает в ребенке жизнь. Именно Он не только дает молоко матерям и кормилицам, но и дает им желание отдавать это молоко ребенку! Это не столько воля матери или кормилицы, сколько установление, созданное Богом от начала времен. Именно Он дает ребенку желание пить именно столько молока, сколько Он дает ему через мать или кормилицу.
И ведь тем, что Он дает младенцу всё необходимое, Он призывает человека обратиться к Себе. Но мы не замечаем этого, не помним об этом. А об этом действительно стоит задуматься.
(8)
Потом я начал смеяться – сначала во сне,
потом и бодрствуя.
Так мне рассказывали,
и я верю, что именно так и было,
потому что наблюдал это и у других младенцев.
Сам же ничего этого не помню.
И вот, мало-помалу я начал различать, где я,
и хотел выразить свои желания тем людям,
через которых они могли быть утолены,
и не мог, так как желания были внутри, а люди – снаружи,
и никаким органом внешних чувств
невозможно было проникнуть внутрь души моей.
Барахтаясь и крича, пытался я этими знаками
обозначить нечто схожее с моими желаниями,
но у меня плохо получалось, если вообще получалось —
ведь было совсем не похоже.
И когда меня не слушались,
или не понимая, или не желая мне навредить,
я сердился на непослушных мне взрослых,
на то, что они – свободные не служат мне, как рабы,
и наказывал их громким ором.
Что младенцы таковы, я увидел по тем,
которых мог наблюдать.
И то, что я сам был таким же,
мне было ясно показано
не столько сведущими воспитателями,
сколько несмышлеными чадами.
Почему мы не помним себя в младенчестве?
Наверное, потому, что память может удержать только то, что обозначено словом. Но о речи и языке Августин еще будет говорить подробно…
У Августина нет привычного нам умиления при виде младенца. Он смотрит на него как на маленького взрослого, отличающегося ростом, беспомощностью и неумением говорить.
Это восприятие ребенка античной культурой?
Возможно… Только нужно сделать небольшое уточнение – мужчиной. Это восприятие ребенка мужчиной античной культуры.
У Августина живейший интерес к человеку, в том числе и к младенцу.
Рассматривая младенца, пытаясь общаться с ним, он изучает себя, пытается постичь свое младенчество.
И Августин отмечает то, что мы не привыкли замечать в младенцах – своеволие и желание покорить всех окружающих своим желаниям.
Вот он, след падения человека, проявляющийся даже в совершенно несмышлёном младенце!
Возможно, Вы скажете, что Августин не любил детей.
Не думаю.
Вот понимание любви у него точно было совсем другим. Об этом мы еще поговорим.
Но умилительное сюсюканье над ребенком – это еще далеко не любовь. Любовь – это когда ты осознаешь всю греховность человека, но при этом не отворачиваешься от него.
А когда в грехах другого человека ты с неумолимой ясностью узнаешь СВОИ СОБСТВЕННЫЕ грехи, то это уже путь к истинной любви через осознание своих грехов перед Богом.
Не поэтому ли мир устроен так, что о своем младенчестве мы можем узнать, только наблюдая за другими детьми и узнавая в них себя?
(9)
И вот, младенчество мое давно умерло, а я живу.
