– Понимаете, мы не можем обслужить сотрудника МВД! – возмутилась я. – Пациент тяжёлый! Больничный лист по сегодняшнее число, открытый!
– Пусть второго числа вызывает дежурного врача!
– Второго будет нарушение режима!
– Ничем помочь не можем! Решайте сами этот вопрос.
Короткие гудки красноречиво оповестили о том, что все нормальные люди уже готовятся праздновать.
От отчаяния набрала Грохотовой:
– Юлия Алексеевна, как нам быть?
– Приезжайте, – выдохнула Грохотова в трубку. – Что-нибудь придумаем.
Так, в четыре часа дня, я оказалась в пустой поликлинике с вспухшими от холодовой крапивницы губами, хлюпающими сапогами и документами пациента под мышкой.
Юлия Алексеевна долго звонила. То в Минздрав, то в ФСС, то на личные номера тётенек, что чуть ближе к рулю… Везде активно готовились к празднику. И никто, нигде, никак не мог ответить, как поступить в такой ситуации. В конце концов мы на свой страх и риск решили выписать пациенту справку ВК по второе января. И вызвать ему врача из ведомственной поликлиники на второе число.
Забегая вперёд: решение оказалось верным!
Тридцать первое декабря две тысячи тринадцатого. Семнадцать тридцать. Я в состоянии нестояния ползу по заснеженному городу с чувством выполненного долга. Морозный воздух наполняет гомон и хруст шагов. Вокруг суетятся люди. Докупают что-то, обнимаются, горланят песни подвыпившими голосами… А у меня получается думать только о том, что завтра не нужно выходить на работу.
Как ни странно, мысль греет и успокаивает.
Первой была женщина
Как-то раз, под Новый год, постучалась ко мне в кабинет пожилая женщина. Без записи, вне плана. Было в её облике и позе что-то тревожное, что заставило немедленно её принять. Может быть, влажный блеск бесцветных глаз. А может – взъерошенные волосы под наспех накинутым капюшоном осенней куртки.
– У моей дочери рак с метастазами, – оповестила она с порога. И положила на стол документы. Достала дрожащими пальцами длинный список из папки: – Онколог рекомендовал выписать эти препараты.
Надо сказать, что выписывать об ту пору мы могли всё, что угодно. Гипертоники исправно получали по льготам дорогущие и крутые Небилет и Леркамен, а уж онкопациентам полагалось всё: от железа для поддержания гемоглобина до ферментов и сомнительных гепатопротекторов.
Я начала понемногу расспрашивать женщину: осторожно, стараясь не причинять ей тревоги…
… Анне было сорок четыре. Работала она администратором в салоне красоты. Работа нравилась. Анна обладала хорошим вкусом и быстро находила общий язык с клиентками. Уходить на длительный больничный точно не входило в её планы.
Никогда Анна никакой хроникой не болела. Даже операции ей ни разу не делали. Не знала, наверное, какими цифрами «скорая» вызывается… А тут – внезапно почувствовала себя плохо вечером, после ужина: заболел живот. Через несколько часов – вся пожелтела от макушек до пят.
С подозрением на приступ желчной колики госпитализировали Анну в БСМП. Довели до операционного стола, ничего не разъяснив. Разрезали… и зашили!
Уже не помню, в чём была суть операции: то ли стому вывели, то ли альтернативный желчеотток создали. Много лет прошло, всего и не упомнишь теперь. Но суть не в том. Не желчнокаменная это была. Хуже. Нашли у Анны опухоль поджелудочной железы, капитально сметастазировавшую в печень и перекрывшую желчеотток.
Что удивительно, до этого случая Анна никаких симптомов не чувствовала.
Ни болей, ни кишечных колик, ни тошноты, ни жидкого стула.
Даже не похудела ни на грамм. Вот как бывает!
Анна всегда была красивой и ухоженной. Даже лёжа в постели – без отросших корней, с доморощенным маникюром, причёсанная и умытая, в красивом халате. Вся стена у кровати увешана иконами и молитвами. Я не то, чтоб в целительную силу религии верила, но раз человеку так легче…
Анна постоянно на что-то новенькое жаловалась. Боялась закономерного исхода и болей. По несколько раз на дню её терзали жуткие панические атаки. Оно и понятно: когда в самом расцвете сил понимаешь, что смерть за спиной и вот-вот тебя коснётся, иной реакции быть не может.
Больше всего беспокоилась Анна за сына. Он появился у неё поздно, ей уже под сорок было… Как будет расти без неё? Кто о нём позаботится? На мужа, что, несмотря ни на что, ежедневно выводил её гулять, она не рассчитывала. Может быть, замечала какие-то звоночки; может, тому были причины… Кто теперь разберётся?
Выписывать препараты за Анну всегда приходила мать. Сама она до поликлиники после операции уже не добралась бы. Выписывали мы много и по несколько раз в неделю. Я впервые сталкивалась с молодой онкопациенткой, и мне отчаянно хотелось ей помочь.
К сожалению, для этой истории хэппи-энда у судьбы не нашлось. Анна была первой смертницей в моей участковой карьере. Первая смерть, как и первая любовь, запоминается навсегда. А тут ещё смерть крайне несвоевременная. Да онкологическая…
Когда в начале весны закономерный итог пришёл, муж Анны сына не забрал. Его усыновила старшая сестра Анны.
Мама Анны через пять лет тоже онкологию поймала. Тоже сразу четвёрку. Но держалась очень долго и молодцом: боролась с нею ещё семь лет. А ушла в лучшие места уже после того, как я ушла с участка.
Вытащи меня!
Все ли вызовы на дом обоснованы?
Ха. Ха. И ещё раз: ха!
Если б вызывали только по потребности, терапевты бы так не упахивались. В самые суровые ковидные часы – даже находили бы время выпить чаю и подкрепиться.
Вызов врача на дом – увы, сервис. Участковый терапевт – обслуживающий персонал. Как курьер по доставке пиццы или продуктов из супермаркета.
На каждом участке, как в часах, есть своя кукушка, что напоминает о себе если не ежечасно, то ежедневно. Устойчивый ряд фамилий передаётся из уст в уста, от опытных терапевтов к молодым. Чтоб знали: будет вызывать, как в магазин ходить. Независимо от самочувствия. Потому, что приспичило поговорить, разогнать паническую атаку, померить давление или вовсе рецепт на клофелин отоварить…
Козееву знали все.
Некогда интеллигентная женщина болела тяжело и мучительно: неврологическое заболевание почти полностью её обездвижило. Выдавались, правда, "хорошие часы", когда она могла перемещаться в пределах комнаты. Но чаще-таки были «плохие», когда ни повернуться, ни встать, ни подвинуться, ни на ведро присесть.
Усугублялось всё тем, что Козеева была не только больной, но и одинокой. Из родни – седьмая вода на киселе, из друзей – только соседи, да и те работают. Соцработники, правда, посещали Козееву ежедневно, но не останутся же они на ночь?
Козееву было бы бесконечно жаль, если б не скандальность и патологическое желание насолить во что бы то ни стало. Подвинуться на кровати она не могла, но до телефона дотягивалась исправно. И начиналась её бурная деятельность…
Не пришёл на актив по 03? На тебе жалобу!
Говорил ненадлежащим тоном? У-у, получи, фашист, гранату!
Перезвонил после актива с вопросом, нужен ли врач? А как же не нужен-то?! Разве бывает иначе?!
Каждый участковый терапевт нашего отделения хотя бы раз получал от Козеевой по мозгам.
В списке вызовов её фамилия фигурировала ежедневно. Иногда по три раза: два актива и самовызов. Ещё и позвонит в два-три часа дня, напомнит о себе, коли терапевт не дошёл… Вот какая была!
С фактом наличия Козеевой мы просто мирились.
На участке Козеевой очень долго не было врача. Оттого каждый день в 11.00 мы играли в русскую рулетку:
– Не возьму я девятый участок! Там Козеева опять! Я лучше завтра!
– А завтра она, думаешь, не вызовет?
– Давай поделим. Только Козееву – тебе.
– Отлично. Беру одну Козееву, а ты – три оставшихся вызова!
Однажды, в грустную эпоху, когда в дежурные дни мы шагали по вызовам ножками, Козеева не отпускала меня целый час на четырнадцать оставшихся вызовов, требуя пойти туда – не знаю куда, принести то – не знаю что.
– Голова раскалывается, – плакала она. – Целый час не могла сдвинуться с места. Не то, чтоб лечь…
– Разве я могу помочь? – спросила я, стараясь не дышать. Омбре в Козеевской квартире царило такущее, что воздух можно было резать кубиками. – Если только ибуклинчик от головной боли выписать. Радость движения я Вам при всём желании не верну.
– Мне нельзя Ибуклин! У меня больной желудок!
– Парацетамол…
– И от него болит!
– Но-шпа!!!
– Хватит издеваться, доктор! – злилась Козеева. – Эта но-шпа ваша – как мёртвому припарки!
– Объясните толком, – тут закипала и я, – чего Вы сейчас хотите от меня? Конструктивно. Словами.
Козеева пускала слезу:
– Но Вы же врач! Вам лучше знать, как помочь.
– Давайте оформлю вызов на невролога, – выходила я из положения, поглядывая на часы. Уж лучше пособачиться с коллегой. Продуктивнее.
– Дава-а-айте! – тут же расцветала Козеева.
Мы старались лишний раз не гонять узких специалистов по адресам. Но иной раз сами создавали необоснованные вызовы.
В другой дежурный день Козеева уговорила меня поднять и пересадить себя. При этом я подорвала спину и ещё две недели ползала по адресам, согнувшись в три погибели.
Непредсказуемость Козеевой зашкаливала. Иногда она требовала госпитализации, да чтоб не по 03, а непременно в Зелёную Рощу[2 - – Зелёная Роща– неофициальное название Госпиталя для ветеранов в г. Саранск, которое часто используют в разговоре жители Мордовии.]! И чтоб не планово, а вотпрямщас! И чтоб на «Скорой» туда доставили, аки на такси…
Ещё один случай не укладывается в моей голове до сих пор, хотя прошло немало лет…
Прихожу, значит, я к Козеевой, смурная от чувства обречённости и тоски. Открываю незапертую дверь и, не разуваясь, заваливаюсь к пациентке. Сий маршрут сквозь сеть запылённых комнат мы знали на зубок.
Омбре в тот день стояло особо невыносимое. Не продохнуть. Взмахнёшь руками – воздух заколышется, как холодец. Картина маслом: сидит Козеева на кровати, а на лице – вся скорбь котейки из Шрека.
– Вытащи меня… – только и молвит жалобно.
Только тогда замечаю, что Козеева сидит в продуктах своей же жизнедеятельности. Чувствую брезгливость, ярость и дикое унижение. Но надо держать себя в руках. Возможно, положение безвыходное?
– Так Вы и вызвали для этого? – удивляюсь я.
– Да. Час назад была «скорая». Отругали и ушли, а я так и осталась…
– А кто этим обычно занимается?
– Соседка. Но она ушла на рынок.
– Родственники?
– Заняты.
– Соцработник?
– Позже придёт. Мне что, так до вечера сидеть?!
Кое-как пересадила-таки я её на соседнее, незапачканное место. Позвонила ухаживающим. А она, вместо человеческого "спасибо":
– Что ж я, грязная что ли буду сидеть?! Меня вытереть нужно!
– Врача на дом вызывают не для того, чтобы Вам марафет наводить, – не выдерживаю я.
– Знали же, куда шли! – продолжает ворчать. – Клятву Гиппократа давали…
Возможно, я поступила негуманно. Не удивлюсь, если меня осудят. Но я ушла. Просто развернулась и ушла, игнорируя упрёки, летящие в спину. И да: жалоба на меня прилетела на следующий день.
Между милосердием и танцами с бубном есть граница. Важно её чувствовать. Не прогибаться, действовать по регламенту. Уступишь раз, уступишь два – затопчут и поедут на тебе. Даже не умея двигаться…
Участковый терапевт – прежде всего, человек.
Я никогда и никому – даже заклятому врагу под страхом расстрела – не пожелаю такой судьбы, как у Козеевой.
Но отчего-то совсем не жаль мне её.
Забытая жизнь
В последний раз перед спячкой природа ярилась и цвела. Улицы плевались пряными листьями и бордовыми пулями рябин. Воздух пах заморозками: ещё неощутимыми, но неумолимо крадущимися.
В ту осень мне часто приходилось мотаться на вызовы в частный сектор. Прогулки по старым улочкам вдоль строя деревянных домов казались приключением (это сейчас мы, подустав от участковой работы, лаконично обзываем отдалённые локации "жопой мира"). Оттого я не злилась на бабу Фёклу, что вызывала ежедневно с одними и теми же жалобами.
