– Так между вами нет ничего серьезного?
– Конечно, нет!
– Видимо, он никогда не вылезет из своей скорлупы. Жаль, но это его выбор, придется смириться! – Джиллиан махнула рукой; в ее голосе проскочила нотка пренебрежения, которая рано или поздно появлялась, когда она говорила про Рива.
– Да не о чем тут жалеть. Беккер женат на своей работе, а быть очередной среди его любовниц мне не хочется. К тому же я раздумываю над новой книгой, и у меня нет времени заниматься всякими глупостями.
– Но неужели ты его совсем не любишь?
– Нет, мое терпение давно иссякло.
Я вздохнула. Однажды нам с Ривом придется поговорить, но я до последнего буду вести себя как ни в чем не бывало и оттягивать трудный момент. Взбрело же вчера в голову признаться! И он тоже хорош: кто спрашивает о таком? Никогда не нужно трогать то, что уже умерло. Тем более прошлую любовь. Самое глупое, что можно сделать, – это снова вытащить ее на свет. А попытаться воскресить – совсем безумие. Пусть уж лучше лежит в своей могиле, укрытая забвением. Конечно, в определенном смысле я любила Рива, но только как друга. Это не то глубокое чувство, которое женщина должна испытывать к мужчине, лишь признание его очевидных достоинств. Да и Джилл ошиблась, разумеется ошиблась, ей-то всюду мерещатся тени любви и следы пылкой страсти, а мой внутренний романтик наконец-то угомонился.
Джилл лукаво поглядывала на меня, прикрывая улыбку чашкой с чаем, а потом придвинулась поближе.
– Послушай, тут есть необычное дело. – Подруга говорила очень тихо. – Одна клиентка по секрету рассказала про старика, который видит и прошлое, и будущее. Это не шарлатан, он рассказывает все абсолютно точно. Скорее всего, он из тех, ну, из Туманных. Я тоже хочу задать ему вопрос о будущем и надеюсь, что ты сходишь со мной. Пожалуйста, Эм, он живет в каком-то Каменном переулке. Ты же весь город обошла, наверняка бывала там.
Мы сидели, практически соприкасаясь головами, совсем как в детстве, когда шепотом поверяли друг другу свои самые страшные тайны или строили планы прогулять школу. В глазах Джилл застыла мольба, но я внутренне поежилась, второй раз за короткое время вспомнив про Живущих в тумане. Последнее громкое событие, связанное с ними, произошло около двадцати лет назад. Той зимой в Лардберге прямо посередине Центрального бульвара молодая женщина погибла загадочной смертью. Рядом с телом застали рыдающего мужчину; он рвал на себе волосы и кричал, что его жена умела перемещаться во времени, но запуталась в нем и сама уничтожила собственное существование. «Убита, убита!» – шептались шокированные горожане. «Да нет же, несчастный случай!» – не слишком убедительно спорили с ними скептики. Мужчину увезли полицейские, и, хотя в виновности подозреваемого имелись сомнения, его тут же возненавидели буквально все. А потом он сбежал из камеры, не оставив улик, но посеяв настоящую панику, которая докатилась и до Калмси. Про мертвую женщину вспоминали мало, видимо, ее почти никто не знал, но еще долгое время, обрастая новыми леденящими душу подробностями, из уст в уста передавались рассказы об изощренном убийце по имени А?льберт.
Порой дурная слава одних оседает в памяти людей гораздо глубже, чем великие дела других. Тот Альберт превратился в героя легенды, и никто уже не мог сказать, где в ней правда, а где вымысел, но всех обладателей редких способностей начали называть коротко – Туманные, произнося это слово на определенный манер: резко, с ненавистью, будто бы выплевывая каждый слог. Многие и впрямь суеверно плевали через плечо, а еще стучали трижды кулаком по лбу – на всякий случай. Злые языки поговаривали, что Туманные приносят горе и страдания всем, кому не посчастливилось их встретить, поэтому жители Лардберга не горели желанием связываться с теми, кто занимался хоть чем-нибудь необъяснимым с точки зрения науки или привычности. Гадалки, маги, экстрасенсы появлялись в городе с завидной регулярностью, словно их притягивало сюда магнитом, но надолго они не задерживались. Можно было не удивляться, увидев на доме новенькую вывеску с именем владельца заведения и словами «Добро пожаловать», а еще меньше стоило обращать внимание, когда через месяц-другой здание снова пустовало.
Вопреки всему, интерес к Туманным продолжал тлеть в моем сердце. Несколько лет назад я решила воспользоваться служебным положением и узнать о них побольше, но не нашла в архиве «Мнения» ничего полезного, кроме короткой заметки о том убийстве и нескольких репортажей с уличных акций против бездействия полицейских. Разъяренная толпа с раскрашенными лицами требовала немедленно предать суду Альберта Керна, довольно известного в то время врача. Из номера в номер печатали его фотографию – крепкий холеный мужчина в белом халате стоял на фоне кирпичной стены, сложив на груди руки и улыбаясь во весь рот. Такие же портреты протестующие сжигали на месте гибели его жены. А вот ее фотографии нигде не оказалось, лишь трижды упоминалось имя – Изабелла. Я обратилась за помощью в другие архивы, разослала запросы по городским библиотекам, где хранились подшивки старых газет, и очень скоро стала получать официальные письма, в которых меня называли уважаемой, а далее подробно разъясняли, почему учреждение не может предоставить информацию. Осмелев, я разыскала пару полицейских, когда-то занимавшихся этим делом, соврала им, что провожу журналистское расследование по заданию редакции, но, едва услышав фамилию Керн, оба напряглись, переспросили мое имя и безо всяких комментариев указали на дверь. После такого я сдалась: жуткую историю, на которой выросло целое поколение, не получалось подтвердить документально.
Старик-провидец из Каменного переулка вряд ли имел отношение к тем событиям, но он мог понимать природу моих вчерашних видений, дать подсказку, откуда они появились и как от них избавиться. Если каждый раз, глядя на Рива, я буду находиться на грани обморока и путаться в мерцающих нитях его сущности, то рискую сойти с ума или еще хуже – потерять работу.
– Нет проблем, если хочешь, можем пойти прямо сейчас, – предложила я Джиллиан. – Но обещай, что мы сразу же уйдем, если никого не застанем. По вечерам в тот переулок лучше не соваться!
– Конечно-конечно, о чем речь! Хотя с какой стати нам бояться? Мы же по делу.
Подруга достала из сумки кошелек: сегодня ее очередь оплачивать счет.
– Джилл, да не Туманный меня беспокоит! Я хорошо знаю сам переулок, раньше там жили знакомые моей бабушки. Кажется, мне тогда исполнилось десять; мы возвращались из кондитерской, бабушка остановилась около узкого заборчика и попросила запомнить, что в трудную минуту я могу обратиться за помощью к обитателям Каменного переулка. Мы к ним не зашли, а потом бабушка окончательно разругалась с моими родителями, перестала приезжать, так что я понятия не имею, кого она имела в виду. Те люди даже не пришли на ее похороны. Наверно, умерли еще раньше.
– Но, Марта, вдруг они до сих пор живут там?
– Исключено, я проверяла, последний раз – пару лет назад. Переулок заброшен и превратился в обыкновенную свалку: везде мусор, грязь, деревья поломаны, а дома заколочены, и нам сильно повезет, если они еще не рухнули. Да там дальше метра от забора не пробраться! Похоже, у этого предсказателя совсем нет денег, иначе он бы не поселился в таком месте.
Главной улицей в городе по праву считался Центральный бульвар. Здесь находились дорогие магазины и рестораны, уютные маленькие кафе, два театра, открытая сцена для начинающих артистов, концертный зал и ночной клуб, столики в котором приходилось бронировать на месяц вперед. Жизнь на бульваре кипела круглый год: весной он сводил с ума запахами сирени и акаций, летом радовал обилием тенистых уголков, осенью люди усердно пинали по земле опавшие листья, а зимой – играли в снежки. Каждый мог найти здесь развлечение по душе и по карману. Но в самый конец бульвара отдыхающие забредали не часто. Там, метрах в пятидесяти друг от друга, торцами к дороге стояли два длинных девятиэтажных здания. Между ними с обеих сторон протянулись выдающиеся вперед аркады, хитро прикрывающие глухие стены. Здания были самыми высокими, но и самыми нелепыми в округе; в их архитектуре смешалось столько разных стилей, что ни панорамные окна верхних этажей, ни башенки, стремящиеся прыгнуть с крыши в небо, ни резные барельефы на коричневом фасаде не приводили зрителей в восторг. А уж когда сюда перевезли департамент городского строительства со всеми чиновниками и секретарями, народ прозвал этот комплекс Гнилым зубом Лардберга.
На картах Гнилой зуб изображался сплошным квадратом, поэтому мало кто помнил, что в череде ложных арок прячется проход в Каменный переулок.
Дождь закончился, и стало чуточку теплее: то ли ветер утих, то ли предвкушение встречи с Туманным согревало кровь. Мы с Джилл растерянно стояли перед одной из арок, на которой не обнаружилось ни таблички с адресом, ни хотя бы указателя, куда идти. Решетку забора перед нами оплетали лианы девичьего винограда – слишком тугие и зеленые для середины осени; кое-где даже выглядывали молодые побеги, будто бы для них продолжалась весна. Джилл дернула на себя толстый стебель, и он легко поддался, отворяя низенькую калитку, – всякий войдет внутрь, если пожелает, но любопытных, скорее всего, не находилось. Моя подруга подвернула низ брюк и, согнувшись в три погибели, первой нырнула в завесу из листьев, а через секунду махнула мне оттуда рукой. Я проследовала за ней и застыла в немом удивлении. Переулок оказался гораздо шире, чем мне запомнилось, он тянулся вперед на три-четыре сотни метров и заканчивался высокой глухой стеной. Теперь, когда отсюда вывезли мусор и спилили поваленные деревья, мешавшие пройти, стало понятно, что фактически это тупик. Он выглядел так, словно время в нем остановилось много лет назад: мощенная булыжником дорога бугрилась под ногами, по обе стороны от нее расположились шесть двухэтажных домиков разной степени сохранности с покатыми крышами и уютными верандами, цветы в палисадниках пестрели всеми оттенками радуги. А по периметру, на почтительном расстоянии от домов, хмурыми слепыми стражами возвышались коричневые стены без окон и дверей: департаменту строительства не разрешили подглядывать, чем занимаются люди, живущие здесь, если кто-нибудь из них вообще выходит за дверь. Пока же над нашими головами только птицы чирикали, беззаботно порхая среди цветущих деревьев, хотя остальной Лардберг начинал готовиться к первым морозам, день за днем наблюдая, как земля покрывается красно-желтой листвой. Калитка пропустила нас в совершенно другой город; один шаг – и мы проникли в чарующий мир Туманных.
– Потрясающе! – прошептала Джилл. – Ты это называешь «нет денег»?
– Глазам не верю! Может быть, мы перепутали арку? Я раньше не замечала, что у Гнилого зуба дыра внутри гораздо больше, чем кажется снаружи.
Джилл ткнула пальцем вправо: на краю мостовой стояла табличка. «Уважаемые гости! – гласила она. – Вы находитесь в Каменном переулке. Все вокруг вас охраняется законодательством о частной собственности. Пожалуйста, не беспокойте владельцев своим присутствием и немедленно покиньте территорию».
– Не ожидала увидеть такие дома в Лардберге, – вполголоса сказала я. – Значит, их недавно выкупили, часть уже отремонтировали, а то и полностью перестроили. Но эти стены вокруг, Джилл, ты только посмотри, какое уродство! Интересно, зачем они вообще нужны и кто подписал разрешение…
– Эм, пожалуйста, – взмолилась подруга, – не вздумай никого расспрашивать, мало ли кто тут живет. Мы же здесь не ради очередной статейки, а ради меня.
– Да помню я, помню!
Поднявшись на ближайшее крыльцо, мы обнаружили, что на входной двери нет ручки, только отверстия для нее просверлены, а окна закрыты толстыми ставнями. Джилл бросилась через улицу, но и там ее ждало разочарование. Тогда она бодрым шагом двинулась по мостовой и, дойдя до самого последнего дома, радостно вскрикнула.
Всю веранду кто-то заставил комнатными растениями. Ряды керамических сосудов разных форм и размеров, обычных пластиковых горшков и маленьких емкостей с рассадой позволяли пробраться только к креслу-качалке с забытым на ней клетчатым пледом да зайти в дом. Открытую дверь снизу подпирал кирпич, словно нас любезно приглашали присоединиться к этому клубу садоводов. Джилл нарочно громко застучала каблуками, поднимаясь по ступенькам, и трижды ударила кулаком по дверному косяку – никто не ответил. Мы немного потоптались на пороге, наконец решившись, миновали темную прихожую и очутились в гостиной.
– Здравствуйте! – хрипло позвала Джилл, будто стесняясь своего звонкого голоса. – Простите за вторжение, мне сказали, вы можете помочь!
Никто опять не ответил. Подруга пожала плечами, а я огляделась по сторонам. Центр передней стены украшала географическая карта, испещренная разноцветными флажками; кое-где к ней были приклеены маленькие записки. Внизу стоял кожаный диван цвета слоновой кости с кучей мягких подушек; низенький кофейный столик ломился от тяжести сваленных на него бумаг и тетрадей. Левая половина комнаты играла роль библиотеки. Застекленный книжный шкаф, набитый книгами и толстыми архивными папками, закрывал всю торцевую стену от потолка до пола, а перед ним находилась зона для чтения: две пары кресел и торшеров. На правой половине, около окна, почетное место занимал рояль с нотами на пюпитре; напротив висел портрет молодой женщины: кто-то любовался ею, исполняя вечерами фортепианные концерты. Под портретом стояло еще одно кресло, а в самом углу обнаружилась витрина с образцами древнего искусства глиптики. Неровный свет сумерек позволял рассмотреть пластины с резными изображениями, контуры каменных фигурок, но все они перестали иметь значение, едва я увидела предмет, поразивший меня до глубины души. Я бы не раздумывая согласилась дорого заплатить, лишь бы обладать им.
На длинной широкой цепочке, приколотой к верхней панели витрины, висел крупный кулон из темно-коричневого камня, оправленного в белый металл. Камень не был огранен и имел настолько неправильную для украшения форму, что казалось, его только вчера откололи от крупного кристалла неумелой рукой и почему-то бросили, не доделав. Он выглядел ошибкой ювелирного искусства, но в то же время поражал естественностью.
– Какая красота, – прошептала я.
– Это раухтопаз, еще его называют дымчатый кварц, – внезапно раздался за спиной низкий голос.
Я вскрикнула и, обернувшись, увидела невысокого пожилого мужчину; он спокойно стоял около рояля, разглядывая меня.
– Простите, вы так тихо подошли… – По лицу разлилась краска смущения и стыда за мой детский испуг, за любопытство к чужой собственности, за банальную неуклюжую фразу, которой я то ли оправдывалась перед хозяином дома, то ли укоряла его за появление в собственной гостиной. – Мне очень понравился этот камень. Где вы его купили?
– О, чудесное дитя, – засмеялся старик, потирая короткую седую бороду, – такие вещи не продаются, они сами выбирают компаньона соответственно своей натуре. Как мужчина или женщина выбирают себе пару, желая раскрыть через любовь свою сокровенную сущность и обогатить друг друга новым знанием. Никто не может завладеть природой, но если человек согласится стать ее благодарным партнером, примет условия, тогда она ответит взаимностью. А это, – он указал на кулон, висящий за стеклом витрины, – и есть часть природы, такая же, как вы или я. Или как ваша прелестная спутница.
Он повернулся навстречу Джилл. Та медленно шла к нам, смущаясь не меньше моего – взгляд опущен, щеки покрыты румянцем, но на лице сияет улыбка. Сложно было остаться равнодушной к чарам хозяина, который к тому же совсем не злился на то, что мы без спросу вторглись в жилище.
– Давайте присядем, – предложил старик, щелкнув выключателем на стене, и комната озарилась мягким желтоватым светом, – а вы расскажете, чем я могу вам помочь.
Он проводил нас к креслам около книжного шкафа, а для себя принес от рояля табурет. Кресло оказалось низким, но удобным, и вставать с него не хотелось. Все мне нравилось в этой гостиной, я с удовольствием осталась бы в ней на какое-то время: сидела и листала книги, неспешно беседовала с хозяином дома…
– Мои друзья приходят сюда читать, говорят, тут лучше, чем в библиотеке, – тихо произнес он, словно отвечая на мои мысли. – Вы тоже приходите, не стесняйтесь. На этих полках собрано много информации о тайнах мироздания и устройстве вселенной, но основные знания, конечно, хранятся у нас в умах, и мы делимся ими. Далеко не все, о чем мы говорим, может быть описано словами, а еще больше и не должно.
– Это правда? – уточнила я.
– А как бы вам хотелось? Разве от этого что-нибудь зависит?
– Сложно сказать… Наверно, многое; возможно, ничего. Каждый оценит влияние по-своему, и вряд ли у кого-то полностью совпадут точки зрения.
Старик согласно закивал.
– Тогда вам придется простить мою злую шутку; люблю, знаете ли, пошутить и поразмышлять вместе с молодежью, а потом подумать над услышанным уже в одиночестве. Увлекательное занятие: не дает мозгу засохнуть, но отнимает уйму времени. Надеюсь, не слишком расстрою вас, но тайн здесь мало. Все материалы в шкафу мне нужны для работы. Я преподаю историю в университете.
Старик сидел прямо, приподняв подбородок и сложив на коленях пухлые руки. Ему было не меньше семидесяти, и весь он казался каким-то светлым и мягким: лицо, лишенное природой угловатых черт, спокойная мимика, плавные размеренные движения. Бледно-голубые, почти льдистые глаза смотрели гордо, но по-доброму; редкие волосы ореолом пушились вокруг головы; седые брови практически сливались с тусклой кожей, придавая лицу болезненное и вместе с тем кроткое выражение, а губы надежно спрятались в бороде. Его костюм тоже не отличался яркостью красок: бежевый трикотажный джемпер с узором в виде белых ромбов, коричневые брюки и серые домашние туфли – скромная, надежная палитра.
– Итак, девушки, чем обязан вашему визиту? – он медленно перевел взгляд с меня на Джилл и обратно.
– Говорят, вы предсказываете будущее, – нерешительно начала я, но старик хмыкнул.
– Неужели вы за этим пришли? – удивленно спросил он. – Хотите узнать будущее? Вам ведь это не нужно! По вашему лицу сейчас можно составлять справочник скептицизма во всей его красе: вы не верите в пророчества, мой шкаф вам куда интереснее. Конечно не верите, чудесное дитя, не отпирайтесь, вот и улыбаетесь теперь сконфуженно. Значит, – хозяин дома повернулся к Джилл, – это вас ввели в заблуждение. Но вы, я вижу, сомневаетесь и до сих пор не сформулировали свой вопрос окончательно, иначе вы не предоставили бы первой говорить подруге. Нет-нет! – он изящно взмахнул рукой, заставив Джилл закрыть рот, который та открыла, видимо, желая поспорить относительно своих намерений. – Пожалуйста, не нужно ничего объяснять, лучше подумайте вот о чем: действительно ли вы готовы пойти до конца? И действительно ли эта задача самая важная в вашей жизни? Вы сможете безропотно принять происходящее и не противиться ему или же потратите отведенное вам время на борьбу, пытаясь изменить ход событий, но зная, что полностью остановить их будет невозможно?
– Мне нужно еще немного подумать, – ответила Джилл после небольшой паузы.
– Так и есть, моя дорогая, всегда нужно думать, прежде чем испытывать судьбу! Как считаете, много ли людей на самом деле хотят того же? И кто они: просто любопытные или совсем отчаявшиеся? Следует помнить одно: никто в этом мире не может предугадать все, что случится. Жизнь – это совокупность событий и решений, которые принимаете и вы, и другие люди. Каждый ваш шаг может кардинально изменить будущее. – Он улыбнулся и подмигнул Джилл. – Не мучьте себя вопросами; придя сюда, вы уже ступили на путь будущего, а потому внимательно рассмотрите ситуацию, проанализируйте ее и примите решение согласно своим внутренним убеждениям. Рано или поздно все факторы проявятся и займут подходящие места.
Подруга вежливо кивала, а мне стало грустно: мы зря пришли, этот человек не мог помочь разобраться с нашими вопросами. Джиллиан бросила на меня выразительный взгляд, и мы обе поднялись, хором начали благодарить старика за уделенное внимание, в очередной раз извиняться и прощаться, но он попросил нас подождать, а сам направился к витрине. Вынув из кармана связку ключей, хозяин выбрал один, осторожно открыл стеклянную дверцу и просунул голову внутрь. Немного повозившись с крепежом, он снял цепочку с кулоном, протянул украшение мне и сказал:
– Возьмите, Марта! Носите камень каждый день, пусть вам достанется его сила.
– Но как мне расплатиться за него? – растерялась я. – Несмотря на вашу теорию о выборе, это очень дорогая вещь!
Находясь за стеклом витрины, кулон оставался недосягаемой мечтой, теперь же он превратился в реальный предмет. Мне приходилось тянуть время, пока правила хорошего тона боролись в моем сердце с необузданной стихией вожделения. Первые умоляли немедленно отказаться от подарка или хотя бы выяснить до конца, какую услугу или сумму старик рассчитывает получить взамен, а вторая приказывала забрать раухтопаз сию же секунду, вырвать его из рук щедрого владельца, сунуть в карман и бежать, бежать без оглядки из этого дома, из этого района по улицам Лардберга в свою квартиру, спрятать там сокровище и больше никогда не приближаться к Каменному переулку. Я стояла словно пригвожденная, не смея шевельнуться или отвести глаза: одно движение, одно слово, и назад дороги мне уже не будет. Но хозяин не мешкал. Внезапно он очутился рядом, схватил мою руку и с силой вложил камень в ладонь. Твердая поверхность обожгла кожу холодом, острый срез больно впился между пальцев, и в то же время меня охватил неописуемый восторг. Я крепко сжала кулак.
– Верно, вещь дорогая, – сказал старик. – И вот как мы поступим: если вам понравится носить кулон, вы вернетесь и мы договоримся о цене; если не понравится – вы вернетесь и отдадите камень. Все очень просто. Мое имя Фабрис, вы всегда можете найти меня здесь. Если возникнут вопросы, приходите хоть завтра, но не слишком рано. Не люблю заниматься делами с самого утра.
– Завтра точно не приду, – улыбнулась я, еще сильнее сжимая кулак, – обещала навестить родителей, но к вам вернусь обязательно!
– Хорошо, на том пока и остановимся. А теперь позвольте проводить вас, уже почти стемнело.
Резко повернувшись, Фабрис направился к входной двери; мы с Джилл поспешили за ним, протиснулись между цветочными горшками и пошли по мостовой к калитке. Мне в спину долетели тихие слова «Возвращайся скорее», я обернулась на голос, но веранда уже опустела.
Следом за Джиллиан я выбралась из листьев живой завесы, скрывающей переулок; Центральный бульвар тут же ударил в уши нестройным сочетанием звуков большого города. Мы словно вынырнули на поверхность из глубины океана и некоторое время изумленно смотрели друг на друга, а потом расхохотались.
– Вот это да-а, – протянула Джилл. – Такого я точно не ожидала! Ну и странный тип, этот Фабрис, аж живот заныл.
– Действительно странный. – Я разжала кулак и подняла кулон повыше к свету. – Редко встретишь человека, который философствует и раздает драгоценности направо и налево.
– Ты в самом деле собираешься его носить?
– Конечно, мне кажется, это коллекционная вещь, а я их обожаю.
Расправив толстую цепочку, я решительно надела подвеску на шею; камень тускло поблескивал, хвастаясь своей красотой.
– Знаешь, тебе идет, – подруга щурилась, оценивая мое украшение. – В нем есть нечто таинственное, даже зловещее, и он очень хорошо смотрится с черным пальто.
– А о чем ты хотела спросить старика? – полюбопытствовала я, но Джилл не ответила, а шумно втянула носом свежий осенний воздух, закинула сумку с документами на плечо и потянула меня гулять по улицам вечернего Лардберга.
– Уже не представляю, – пробормотала она минут через десять, – после такой-то отповеди!
Глава третья
Всю жизнь меня привлекали украшения с натуральными камнями, но лишь последнюю пару лет я начала покупать новые экземпляры в свою и без того внушительную коллекцию. Большая часть экспонатов, как я их про себя называла, досталась от бабушки. Она же учила обращаться с камнями бережно, поскольку каждый из них обладает душой, а за непочтительность рано или поздно воздает по заслугам. В моей семье существовала традиция торжественно передавать эти реликвии от матери к дочери в день ее свадьбы. Из поколения в поколение молодые женщины одна за другой клялись в верности супругу и принимали на себя обязательства беречь и приумножать коллекцию. Исключением стала мама, чей научный склад ума не воспринимал мистические разговоры, как и необходимость носить драгоценности, помимо обручального кольца.
– Они ее не приняли, – говорила мне бабушка, кивая на шкатулку. – Ничего не поделаешь. Зато ты для них точно своя, вот подрастешь, получишь их в наследство. Относись к ним с любовью. Они оценят.
В детстве мне нравилось давать украшениям имена и сочинять насыщенные приключениями истории, неразрывно связанные с судьбами всех бывших владелиц. Я обожала перебирать драгоценности, но надевать их не разрешалось, только рассматривать. Я крутила в руках перстни, любуясь светом, блистающим на острых гранях бриллиантов и цитринов; завороженно следила за переливами перламутра, навеки застывшего на жемчужном ожерелье; бежала к зеркалу, чтобы приложить к своим маленьким, еще непроколотым ушам рубиновые серьги. Я мечтала поскорее вырасти и носить все это когда захочется.
Бабушка предпочитала независимость и уединение, а к концу жизни перестала общаться со всеми родственниками. Когда она умерла, мне только-только исполнилось тринадцать. Шкатулка отправилась на самое дно папиного сейфа, сверху ее завалили коробками с патронами, а спереди прикрыли тяжелыми ружьями. Но время шло, и однажды я потребовала вернуть наследство. «Свадебная традиция прервалась, – горячо убеждала я родителей в свой девятнадцатый день рождения, – а держать красоту взаперти – кощунство!» Мама в ответ безразлично пожала плечами, папа молча вытащил шкатулку, сунул ее мне и принялся укладывать обратно наш домашний арсенал. Так увлечение снова проснулось, да вдобавок заиграло новыми красками. Теперь меня узнавали многие продавцы в ювелирных магазинах, а знакомые антиквары звонили, если у них появлялись интересные вещицы. Каждый тратит заработанные деньги по своему усмотрению: одни уезжают на острова или в заснеженные горы, другие скупают произведения искусства или технические новинки, а моя слабость – камни во всем многообразии их видов, форм огранки и размеров. Но сколько бы украшений с раухтопазом я ни перемерила, так ни одного и не купила, все казалось, не хватает в них чего-то. До сегодняшнего дня.
Расставшись с Джилл около полуночи, я забежала в супермаркет, схватила первую попавшуюся банку кофе – ничего, еще будет время разжиться чем-нибудь получше, а завтра обойдусь и этим – влетела в квартиру и, не раздеваясь, бросилась рассматривать удивительный кулон под ярким светом настольной лампы. Металлическая спираль ползла от подвесного ушка вниз; она широкими завитками огибала камень до середины, крепко вцепившись в него, но оставляя нижнюю половину открытой. Цвет кварца менялся по всей длине от темно-коричневого, почти черного, до бледно-серого; местами виднелись вкрапления, похожие на тонкие волоски. Выступы, выбоины, сколы, трещинки и царапины только подчеркивали мастерство природы и уникальность изделия. Мне не давал покоя вопрос, кто и почему оставил кристалл таким, но сердце подсказывало: рано или поздно нам суждено было найти друг друга. Эту вещь как будто создали лично для меня: незнакомый ювелир заглянул в мою душу, достал оттуда желания и воплотил их в холодном камне всех оттенков дыма. Я твердо решила выкупить кулон, сколько бы за него ни попросили, но сначала предстояло съездить в Калмси.
Я завела будильник на семь утра и, как обычно перед сном, долго стояла под горячим душем. Потом почистила зубы, тщательно смыла косметику и, пока расчесывала спутавшиеся кудри, присматривалась к отражению в зеркале. Наедине с собой мы все выглядим по-другому: маски спадают, движения замедляются, дыхание становится спокойнее и глубже, да и нравимся мы себе больше. Не нужно ничего доказывать, никуда торопиться; разве можно сравнивать себя с кем-то, если ты сейчас один, если ты лучшее, что есть в этой комнате? А что ждет в другой? Я отложила расческу на раковину, повесила приготовленную пижаму на крючок и, как была обнаженная, босоногая, прошла в спальню, надела на шею увесистый кулон и нырнула в постель. Пусть не сразу, но раухтопаз признал меня: он начал понемногу согреваться, наполняясь теплом тела; края уже не казались острыми, не царапали кожу, лишь приятно щекотали. Я поглаживала его, а пальцы сами узнавали каждую неровность, скользя по металлической спирали, спускаясь по выступам твердых граней и поднимаясь обратно. Мы быстро сблизились, осталось выбрать подходящее имя, и камень окончательно станет моим.
На тумбочке коротко звякнул мобильник. «Поделишься успехами в мире отдыхающих?» – спрашивал в сообщении Рив Беккер. Он хотел выяснить, не зря ли дал мне отпуск, а я не стала обманывать, честно рассказав о встрече с Джиллиан и грядущей поездке в Калмси. «Не спишь. Так и знал, – улыбалась смешная рожица в новом сообщении. – Развлекайся, но не забывай про книгу! Твой месяц пройдет быстро». «Не быстрее твоего!» – фыркнула я, но вместо этого поинтересовалась, почему он не предупредил о романе Колмана и Джилл. «У них роман? – пришел ответ. – Совсем вылетело из головы. Я даже не сразу узнал ее». Рив снова по уши погряз в делах, а чужие отношения его попросту не волновали. «Доброй ночи, Марта!» – высветилось на экране, и я, прошептав: «Доброй ночи», – набрала то же самое. Телефон замолчал. Я сунула его под подушку и, только засыпая, поняла, что старик Фабрис, отдавая кулон, почему-то обращался ко мне по имени, хотя я его не называла!
Утром, засунув в дорожную сумку ноутбук с зарядным устройством и всякие мелочи, необходимые в пути, я наполнила термос горячим кофе, вызвала такси и поехала на вокзал. К счастью, поезда в сторону Калмси ходили часто, поэтому ждать долго не пришлось. Вагон был практически пуст: в это время суток люди, наоборот, стекались из окрестных городков на работу в Лардберг. Чтобы никто не мешал мне, я бросила пальто и сумку на сиденье рядом с собой, и, потягивая кисловатый кофе – ужасный привкус, но даже он лучше, чем ничего, – принялась просматривать свои старые рассказы и наброски, прикидывая, можно ли переделать хоть один в историю, достойную романа. Я стонала от ужаса и смеялась взахлеб над плохо сложенными предложениями, пока читала скучную незаконченную повесть пятилетней давности. В ней рассказывалось о молодом парне – незадачливом работнике железнодорожной станции, который коротал дни, придумывая пассажирам имена и судьбы. «Банальность, сплошная банальность!» – думала я, крутя в пальцах висящий на шее раухтопаз, с гордостью отмечая его необычайную тяжесть. Надев такой, точно не забудешь о нем ни на секунду, хотя – камень пару раз подпрыгнул в ладони – большая часть веса украшения все же приходилась на толстую цепочку.
Полтора часа промчались незаметно, за окном показалось кирпичное здание вокзала, выкрашенное в голубой цвет. Я быстро собрала вещи и вышла на платформу. Чем дальше от Лардберга, тем прозрачнее и холоднее воздух; я натянула перчатки и бодро двинулась в сторону родительского дома. Калмси совсем не менялся, оставаясь тем же тихим, образцовым городком, в каком я появилась на свет. Строгие офисные здания привычно встречали блеском широких окон, двухэтажные жилые дома важно стояли на своих местах, наряженные в яркую черепицу острых крыш, трамваи проезжали мимо, весело дребезжа и позвякивая на ходу, а люди неторопливо шагали по делам, не забывая здороваться, увидев знакомое лицо. Этим местные отличались от вечно спешащих жителей мегаполисов. Я миновала три перекрестка, как делала каждый раз, когда возвращалась после лекций в институте, и свернула на родную улицу. Старые клены, высаженные вдоль тротуара, радостно зашуршали на ветру покрасневшими листьями, приветствуя меня. «А вот и вы, – подумала я, обращаясь к деревьям, – не слабо вас в этом году обкромсали, просто варварство какое-то! А представляете, как бы далеко я ни уезжала, все равно помню каждую ветку».
Я подошла к родительскому дому и уже собиралась подняться на крыльцо, но в этот момент дверь резко отворилась и на улицу пулей вылетел молодой человек, натягивая на бегу куртку.
– Ты к профессору Кержес? – спросил он. – Не ходи туда, она сегодня злющая как черт! Хотя почему «как»?
Парень громко захохотал над глупой шуткой. Мама иногда помогала выпускникам с дипломными работами, а этот наверняка получил от нее нагоняй за плохую подготовку. Я не стала подключаться к обсуждению членов моей семьи, лишь махнула рукой: проходи-ка побыстрее, не задерживайся.
– Мое дело – предупредить! – бросил студент, шмыгнул носом и скрылся из виду.
Мама сидела в гостиной за рабочим столом и, грозно потрясая в воздухе красным карандашом, зачитывала вслух результаты эксперимента.
– Нет, ну ты представляешь, представляешь, какая ерунда тут написана? – почти кричала она под папин хохот. – И этот наглец смеет заявлять, что отлично произвел расчеты и готов к защите! Да за кого он меня принимает? Я халтуру узнаю с одного взгляда! – Мама осеклась, услышав мои шаги, но тут же расплылась в своей фирменной, тщательно отрепетированной улыбке, которая затрагивала губы, но никогда не влияла на выражение глаз.
– Ой, Марта, ты вовремя, я только-только выставила очередного лодыря!
– Знаю, мам, он убегал отсюда как ошпаренный. Ты бы с ними полегче, они же еще почти дети и боятся тебя.
– Лентяи они, дочь, с каждым годом все меньше и меньше толковых ребят вырастает! – отрезал папа. – Скоро некому будет мир познавать и совершать открытия, все ищут занятие попроще.
Он сидел на диване в другом конце комнаты и чистил ружье привычными уверенными движениями. Я с ранних лет помнила дух охоты, который так часто проникал в наш дом вместе с топотом грязных сапог по чистому полу, влетал с перьями убитых птиц, ложился каплями их алой крови на разделочный стол, полз ароматным дымом из тарелок, до краев наполненных кусками жареного мяса. Мой папа бил без промаха, лучше любого из местных мужчин, и очень гордился этим. Рано утром по субботам, пока весь Калмси видел сны, он и пятеро его друзей шли прямо в лес навстречу приключениям, а к вечеру воскресенья, раздражая жен, толпой вламывались к одному из них в гости: потные, голодные, уставшие, пропахшие землей и сыростью, но всякий раз довольные. Я не понимала, почему мама злилась из-за их внезапных появлений, и сама упрашивала папу позвать друзей именно к нам, потому что обожала слушать взрослые истории и шутки, рокочущий многоголосый смех и громкий гогот от случайно сказанного при ребенке крепкого словца. С обеда воскресенья я дежурила у окна, высматривая высокие фигуры с оружием и добычей в руках, а когда они появлялись на дороге, бежала навстречу, забывая переобуть домашние туфли, и все эти мужчины ласково трепали меня по голове.
– Твой папаша – просто зверюга, – говорили они, подтрунивая над товарищем. – Опять ничего нам не оставил. И этот человек смеет причислять себя к научным работникам! Врет он, малышка! Знаешь, кто он такой?
– Секретный агент! – кричала я, звонко хлопая каждого из них по мозолистой ладони.
Папа в ответ ухмылялся, сажал меня к себе на шею и нес домой, придерживая за коленки, а я хваталась за его большую голову и дергала за уши. Тогда он еще называл меня своей принцессой.
Я дождалась, пока папа отложит ружье, вытрет руки, и обняла его, а потом маму. Теперь, встречаясь раз в несколько месяцев, я удивлялась, почему так долго жила с ними. Нам троим пришлось признать, что в одной семье могут существовать люди с абсолютно разными интересами, а их ежедневное столкновение к добру не приводит. Еще до моего рождения родители решили, что я пойду по их стопам, и не воспринимали всерьез мечту стать писателем. Успехи на уроках литературы в старших классах, похвалы учителей, рассказы и статьи, напечатанные в школьной газете, удостаивались в лучшем случае снисходительной улыбки вместе с просьбой вымыть посуду после ужина. А когда я объявила о решении изучать литературу в университете Лардберга, дома разразился грандиозный скандал. Сначала мне говорили, что это вообще не работа, так – хобби, и раз уж у нас в роду не было ни одного писателя, то и у меня таланту взяться неоткуда, а значит, я обнищаю, сопьюсь и стану жить подаянием. Жестокие, обидные слова сыпались с двух сторон как удары, но именно они укрепили решимость. Глотая слезы, я настаивала на своем, а добилась бойкота на три недели. Первым сдался папа, за ним – мама. В качестве компромисса я выбрала факультет журналистики – и даже полюбила это занятие – а родителям пришлось смириться. Ну, или хотя бы научиться поспокойнее выражать в моем присутствии сожаления о загубленной карьере единственного ребенка. Но все же моя бывшая комната до сих пор оставалась нетронутой на случай, если я, по словам мамы, «одумаюсь», «брошу это писательство», «захочу вернуться домой и наконец-то заняться делом». Но какие дела меня ждали в научном сообществе? Как бы я ни старалась, уверена, все называли бы меня той самой девочкой супругов Кержес. Никчемная судьба; если подумать, спиваться и то веселее, чем пытаться день за днем отмыться от блеска чужой славы.
Папа окончательно ушел из профессии пару лет назад, но продолжал охотиться по выходным и внезапно воспылал страстью к земле. Он разбил на заднем дворе сад, воткнул яблони, поставил большую теплицу для овощей и ежедневно пропадал на улице, ухаживая за своими подопечными. Первое время получалось не очень хорошо: растения болели и чахли, цветы роняли бутоны, не успевая набраться сил, плоды вырастали мелкие и кривые. Папа не отчаивался: он скупал разные сорта, пытаясь понять, какие лучше всего приживутся в здешнем климате, безжалостно уничтожал погибающие экземпляры, читал книги, обсуждал результаты с соседями и друзьями, спорил в сети с такими же любителями природы. Даже сейчас, посидев недолго в столовой за чашкой чая по случаю моего приезда, он, заметив, что осень – не время для безделья, взял садовые инструменты, вышел во двор и скрылся где-то в кустах, которым срочно требовалось внимание. Мы с мамой остались вдвоем.
– Тебе идет этот кулон, – задумчиво сказала она. – Сто лет его не видела.
– О чем ты говоришь?
– О бабушкином кулоне, конечно же. – Мама удивленно подняла бровь и протянула руку, чтобы посмотреть раухтопаз поближе. – Даже не помню, когда она последний раз его носила. Дай-ка подумать… Наверно, в год, когда ты долго болела. Она тебе не рассказывала?
