Сохранность обладателя скафандра под вопросом. Яфе тянется к клапану на шее, чтобы открыть шлем, но Йоним бьёт коллегу по руке. Если эта тварь проникла в один костюм, то сможет пробраться и в другой. Он понимает это с такой ясностью, что тут же отшатывается от командира, спотыкается и падает, но Яфе успевает схватить его за руку. Он хватает друга и притягивает к себе. Совладав с ногами, Йоним смотрит на товарища, и его глаза округляются от ужаса. По скафандру ползёт нечто, отдалённо напоминающее улитку. Оно уже добралось до задней поверхности шлема, и Йоним видит, как улитка выворачивается и обнажает с десяток острых шипов, торчащих во все стороны.
«Оружие», – успевает подумать Йоним. Он даже выхватывает нож с гигантской ручкой, специально разработанной так, чтобы орудием можно было пользоваться в защитной перчатке с непомерно огромными пальцами. Исследователь ловит напуганный взгляд Яфе, который и не подозревает об опасности, но тварь оказывается быстрее. Содрогнувшись, она подпрыгивает, переворачивается в воздухе, метя шипами прямо в стекло, и падает вниз. Яфе запрокидывает голову, пошатывается и наклоняется вперёд. Йоним взмахивает ножом, лезвие рассекает чудовище пополам. На скафандр Яфе брызжет чёрная жидкость, закрывая обзор. Йоним пытается стереть кровь существа, но только размазывает его по стеклу. Он не видит, как сквозь крошечное отверстие в куполе проникает отравленный воздух и капает на лоб и глаза напарника чёрная жижа. До изучения её свойств и названия «лимфа» остаётся пять неполных лет.
Яфе, честь ему и хвала, хладнокровно ждёт. Он выполняет протокол безукоризненно, и единственное, в чём он был виновен – в любопытстве, что толкнуло его на смертельно опасное путешествие. Когда кровь твари соприкасается с глазным яблоком, Яфе чувствует сильное жжение, а в следующее мгновение – нестерпимую боль, пронизывающую всё тело.
Йоним ничего не видит. Он растирает жижу по стеклу, и потому рука, взметнувшаяся вверх и ударившая по шлему, застаёт его врасплох. Стекло выдерживает, но Йонима отбрасывает назад. Он скатывается вниз, пытается ухватиться за землю, но пальцы в раздутых перчатках лишь скользят по траве, и поэтому он падает.
Едва ли спуск длится больше минуты, но страх успевает отравить и голову, и сердце.
Остановившись, Йоним первым делом проверяет шлем. Целый. Первопроходец кое-как поднимается и осматривает местность, в которой оказался. Никакого движения. Он стоит на небольшом пятачке свободного пространства, который со всех сторон окружает кустарник с крупными овальными листьями. Они дрожат на ветру, то и дело приподнимаясь и показывая нижнюю часть, которая намного светлее верхней. Ещё пять минут назад это привлекло бы внимание Йонима, и он бы выдвинул несколько гипотез, но сейчас ему нужно во что бы то ни стало попасть наверх. Один из его друзей уже погиб, и он не должен допустить смерти второго.
Уклон не особо крут, но тяжёлые подошвы проминают жирную землю и скользят, оставляя глубокие борозды. Время неумолимо течёт, только штурм холма проваливается. Хрупкая надежда спасти Яфе, вытянуть его обратно в СЛИМ, разбивается на мелкие осколки. Последний оставшийся в живых первопроходец падает на землю, облокачивается спиной о холм и закрывает глаза. Нужно собраться с мыслями, придумать, что делать дальше.
Что-то нежно и незаметно оплетает ногу Йонима. Лишь когда петля затягивается, он открывает глаза и с ужасом понимает, что кусты обступили его со всех сторон. Пятачок метра три в диаметре, внезапно ужимается до островка, в котором едва можно повернуться без того, чтобы не коснуться листьев. Теперь он видит, какие они мясистые и что дрожь подчиняется незаметному на первый взгляд ритму. Нож остался наверху, а пистолет… Да что пули могут сделать с кустами?!
Петля на ноге продолжает сжиматься, и теперь Йоним чувствует шипы, которые в любой момент могут разорвать плотную ткань.
Он прощается с жизнью. Быстро, но обстоятельно. Один из возможных исходов экспедиции – самый пессимистичный – сбывается на его глаза. При всём желании жить он не видит ни единого шанса спастись. Тёмный порог смерти, той, которая разинула зев, уже не пугает его так сильно, как несколько часов назад.
Звук, проникающий внутрь костюма, кажется Йониму галлюцинацией. Откуда в чудовищном мире, где буквально каждое живое существо хочет тебя убить, детское хныканье? Ещё не громкий крик, но его предвестник. Йониму доводилось слышать нечто подобное в больнице, в детском отделении. Этот звук заставляет его вспомнить дом, Хагвул, простую и спокойную жизнь, которую он потерял навсегда. Горечь усиливается стократно, и первопроходец бросается в гущу кустов, чтобы одним махом избавиться от отпущенного ему времени. Но кусты, вопреки ожиданиям мужчины, расступаются.
Тот отросток, что сжимал голень, ослабевает и уползает восвояси. Прямо на глазах листья сжимаются, а корневища двигаются, тошнотворно перебирая мясистыми отростками. Впрочем, они не столько освобождают дорогу Йониму, сколько образуют тропу. Выбора у мужчины не остаётся. Он делает первый шаг, надеясь, что уж куда-нибудь она выведет.
Дорожка петляет, то и дело один из кустов, будто ослушавшись приказа, преграждает Йониму путь, но сразу после уже другой, более податливый отросток, отходит в сторону, открывая новый ход в смертоносном лабиринте.
Чем дольше он идёт, тем отчётливее слышит хныканье. Сомнения пропадают – где-то рядом плачет ребёнок. Помимо воли Йоним ускоряется. Звуки становятся громче. В очередной раз тропа виляет и выходит на полянку.
Тяжело поверить глазам. Йоним замирает, хотя опасность наступает на пятки. Тянется рукой к шлему, натыкается на стекло, несколько раз моргает. В центре свободного от веток и корней пространства, одетый в длинную, поблескивающую медью хламиду, сидит младенец.
– Не может быть, – шепчет первопроходец, и малыш реагирует, будто слышит его. Он прекращает хныкать, трёт глаза кулачками, поднимает голову и смотрит на пришельца.
Конечно, сходство с человеческим существом есть: голова, два глаза, руки и ноги. Дальше начинаются различия, например – в цвете кожи. Большую часть тела крошечного гуманоида укрывает хламида из незнакомой Йониму ткани, но голова открыта, и два огромных янтарных глаза изучают его с любопытством и даже, кажется, весельем.
«Он должен меня бояться…» – недоумённо размышляет Йоним. Он легко представляет, как выглядит для этого существа. Выпуклый белый костюм, круглая голова, непонятные приборы и устройства на груди, поясе, руках и бёдрах. Но ребёнок протягивает к нему ручки и что-то лопочет. Слов – если это слова – мужчина не различает, но ощущает сильное желание взять мальчика на руки и защитить его во что бы то ни стало.
«Откуда я знаю, что это – мальчик?!» – думает первопроходец. Может ли беззащитный ребёнок быть ещё одной ловушкой мэвра? Желание с каждой секундой становится сильнее, висок пронзает боль. Йоним не связывает два этих факта – некогда, да и потрясение даёт о себе знать. Медленно подойдя к мальчишке, он осторожно поднимает его на руки и прижимает к себе.
– Откуда ты здесь? – спрашивает он одними губами. Конечно, ребёнок не может его слышать, а если бы и мог, то вряд ли бы понял язык из другого мира, но вместо того, чтобы продолжить лопотать или вновь захныкать, он прижимается к шлему лбом, упирается в него обеими ладошками и смотрит внутрь. Вспыхнувшее видение чуть не заставляет Йонима вновь упасть, он чудом удерживается на ногах. Лишь много позже первопроходец поймёт то, что показал ему мальчик, но в тот момент его пронзают волны страха, и он бросается бежать.
Кустарник отступает, но всё более неохотно. Несмотря на тряску, мальчик в руках мужчины клюёт носом. Когда показывается нечто, похожее на утоптанную дорогу, Йоним прибавляет ходу, хотя его лёгкие и готовы вспыхнуть. Последние метры он преодолевает, надеясь, что костюм выдержит атаку плотных ветвей.
Йоним вываливается на лиловую траву. Мальчика он прижимает к груди, чтобы твари до него не дотянулись. Ребёнок беззаботно свернулся калачиком и спит, будто бы его жизни теперь ничего не угрожает. Самое время перевести дух и подумать, что делать дальше, но времени на отдых нет. Ему нужно добраться до безопасного места, а единственное известное ему – очень далеко. В другом мире.
«Кхалон», – повторяет про себя Йоним, медленно поднимаясь. Перед ним раскинулась долина, но чужеродная красота больше не притягивает взгляд. Импульс гонит его, подстёгивает изнутри, словно обезумевший кучер надсадно хрипящую лошадь, и противиться ему невозможно. Стоит только допустить мысль о том, чтобы остановиться и всё обдумать, как тут же накатывает ноющая боль. Потому мужчина идёт. Он переставляет ноги, хотя и думает, что больше не сможет. Высматривает холм, несмотря на то, что перед глазами всё плывёт.
«Мне… нужно… кхалон», – мысли повторяются, каждый раз искажаясь всё больше, словно на пластинке с дефектом. Кхалон – ответ, спасение, отдых. Он превращается в смысл жизни Йонима, и тот забывает обо всём, кроме серебристого фантома окна и мальчика.
Нужно идти, чтобы спасти ребёнка. И он идёт.
>>>
– Ты ведь почти изжарил мой мозг, – говорит Йоним. После такой долгой паузы, что любой другой давно бы ушёл, Хэш продолжает сидеть в кресле и смотреть в окно. Он не читает мысли старика, просто чувствует отдельные эманации на уровне ощущений, воспринимает их автоматически, как хорошо настроенное радио. Эту связь никому не под силу разорвать.
– Защитная реакция. Я до сих пор не знаю, как это сделал, ты же знаешь.
– Знаю, Хэш. Но истории это не меняет.
– Да, не меняет.
Они оба виновны без вины. И теперь, спустя столько лет, прошлое настигает их, заставляет вспомнить не только события, но и давние обиды.
Хэшу рассказывали о том, что происходило с Йонимом после того, как он вернулся. Вывалился из кхалона, скрючившись и едва дыша. Подоспевшие медики ожидали увидеть что угодно, кроме годовалого обитателя мэвра, разумного и очень похожего на человека. Конечно, их разделили: выжившего отправили в лазарет, приходить в себя, а младенца, у которого тогда ещё даже не было имени, заперли в исследовательской камере и наблюдали, разрабатывая систему общения.
Просыпаясь, Йоним бился в страшных судорогах и требовал вернуть ему ребёнка, но делал это на языке, которого никто не понимал, похожего на сочетание свистящих и щёлкающих звуков, в котором тяжело было разобрать не то что слова, а язык в принципе. Мальчик же, наоборот, будто впал в анабиоз: он почти не двигался, всё время спал или делал вид, что спит. Из всего предложенного он пил только воду, да и то изредка. Так продолжалось около недели, пока в качестве эксперимента путешественника и коренного жителя мэвра не попробовали воссоединить. Состояние обоих улучшилось за пару часов. К тому же, мальчик явно понимал своего названного отца, а Йоним мог переводить то немногое, что рассказывал ему мэврианский туземец.
– Я приношу свои из…
– Не стоит, Хэш, мой мальчик, – перебивает ректор и смотрит на гиганта. – Ты просто хотел жить, как и я. Нам повезло встретить друг друга в тот момент. Что же до сегодняшнего дня…
– Ты можешь меня отпустить.
– Куда?
– В мэвр. Я бы отправился в свою собственную экспедицию, может быть, нашёл родных и… наладил контакт. Я вернусь, ты же знаешь.
– Да. Но я не могу тебя отпустить. Мэвр опасен.
– Для людей.
– И для тебя тоже. Теперь – да. Ты слишком долго пробыл среди нас, мы вырастили тебя. Страшно подумать… тридцать лет. То, что оберегало тебя тогда, давно пропало.
– Или нет…
– Хэш, ты знаешь, я не могу тебя отпустить. Не сейчас. Когда кизеримы активизировались пуще прежнего. Нас некому защитить.
– Я обучу новенькую. Юдей.
– Ей всё равно не сравниться с тобой. Никому не сравниться.
Хэш редко проявляет чувства. Многие считают, что это из-за того, что он их не испытывает вовсе, но Йоним знает, что гигант мало кому доверяет, потому предпочитает не высовываться. Филин научился вычислять порывы Хэша по мельчайшим движениям, едва заметным оттенкам голоса.
– Значит, ты можешь рисковать моей жизнью тут. Но не хочешь, чтобы я отыскал родных. Боишься, что я останусь с ними.
– Нет.
– Боишься, что предпочту свой народ вашему?
– Хэш, я…
– Понимаю. Можно?
Охотник встаёт, подходит к кротовой норе и тянется к потайной ручке. Йоним хочет его остановить, да только не знает, как. Что бы он сейчас ни сказал, это будет звучать жалко. К тому же да, он боится. За Хэша и за себя, за СЛИМ и Хагвул, за всех тех несчастных, вроде Юдей, которые могут стать невинными жертвами человеческого любопытства. Его, Йонима, любопытства.
– Да, сынок, – тихо шепчет ректор Университета, когда дверь мягко встаёт на место за вышедшим посетителем, так и не дождавшимся ответа.
ГЛАВА 6
Кошмар напоминает о себе бьющим в набат сердцем и промокшей насквозь подушкой. Чуть позже Юдей поймёт, что пострадала ещё и простынь, но пока она укрывается тканью с головой и медленно осознаёт, где находится. Тусклый свет словно тот коридор из сна, а резкие свистящие звуки, шорохи и обрывки голосов сливаются в параноидальный шёпот. Женщина вздрагивает, когда открывается дверь.
Первым в проёме появляется столик на резиновых колёсиках. Его катит перед собой медсестра. Маска доброжелательности застыла на её лице, но, приглядевшись, легко прочесть за ней и тревогу, и сомнение. Юдей не видит ничего, хотя пристально смотрит на вошедшую женщину.
– Что случилось? – спрашивает медсестра. Подходит ближе. Сквозь пелену собственных забот она наконец-то замечает, что пациентка ведёт себя странно.
– Я… – Юдей чувствует слабость в руках и ногах, голова кружится, хотя она лежит. – Мне… нехорошо.
– Я позову доктора.
– Не надо.
– Дайте-ка я… ох, нужно перестелить!
Юдей не писалась в детстве, но слышала истории о сверстниках, с которыми это случалось регулярно.
«Я что, обоссалась?» – думает она, и ей становится смешно. Взрослая женщина не справилась с мочевым пузырём. Впрочем, судя по ощущениям, сил в организме немного, даже головой тяжело шевелить, так что утрата некоторых функций вполне оправдана, всё ради экономии энергии.
«К тому же, мокрая кровать – не самое страшное, что может произойти», – спокойно подмечает Юдей.
– Дайте… воды… – просит она. Медсестра наполняет стакан из кувшина и подаёт пациентке. Юдей тянется за ним правой рукой, но предплечье вспыхивает, будто в нём разжигают маленькую жаровню. Приходится брать стакан левой. Она осушает его в три больших глотка.
Тем временем медсестра успевает выйти и вернуться со стопкой чистого белья.
– Я всё сделаю, не волнуйтесь.
– Спасибо.
Руки и ноги Юдей трясутся. Она постоянно чувствует слабую раздражающую вибрацию во всех мышцах. Опираясь на левый локоть, женщина кое-как поворачивается, спускает ноги с кровати, но дальше дело не идёт. Она не уверена, что сможет стоять, даже если её будет кто-нибудь поддерживать.
– Вставайте.
– Я пытаюсь, – раздражённо бросает Юдей и прикладывает остаток сил, чтобы принять вертикальное положение. Её пошатывает. Медсестра протягивает руку, и Юдей не столько опирается, сколько падает на неё. Пять шагов до стула превращаются в изматывающий переход.
– Что… что со мной? – спрашивает она. Стул слегка покачивается под ней, и эта особенность щекочет мозг возможностью рухнуть на пол.
«Глупости», – обрывает поток мыслей Юдей, но спустя пару секунд вновь возвращается к ним.
– Организм потерял слишком много жидкости, – отвечает, наконец, медсестра, пристально разглядывая подушку. – Отсюда слабость и тремор. Нужно восполнить недостаток воды. Сейчас налью ещё.
Не то чтобы Юдей хочет пить, но тёмные пятна на матрасе и пододеяльнике, мокрая насквозь больничная пижама, которая пока приятно холодит разгорячённую «прогулкой» кожу, убеждают, что вода сейчас сродни лекарству. Хотеть её необязательно.
Медсестра цокает, сворачивает снятое бельё в один большой тюк, берёт его, подушку и одеяло и выходит из палаты. Юдей успевает выглянуть в коридор и понимает, что там света не намного больше, чем внутри, и стены сделаны из того же бурого необработанного кирпича.
«Странное место», – думает Юдей, откидываясь на спинку. Стул надсадно скрипит. Женщина замирает, мысли уносят её далеко, а взгляд скользит по тусклым стенам, кровати, тумбочке, пока не натыкается на кисть, лежащую на колене. Пальцы слегка подрагивают, но с этим Юдей смирилась. Она смотрит на чёрные наросты, хмурится. Неприятное «приобретение». Детали разговора с гигантом возвращаются кусочками пазла, Юдей выхватывает из них незнакомые слова: «СЛИМ», «кизеримы», «мэвр», «кхалон».
«…больше вы не человек…», – вспоминает женщина. Эта мысль, словно брошенный в озеро камень, рождает где-то в желудке волны. Тошнота, страх или предвкушение?
«Хотя, может это из-за воды», – отрешённо думает Юдей и возвращается к изучению наростов.
Каменистые на вид образования растут, судя по всему, прямо из кости. Юдей помнит их острыми, но сейчас они напоминают плоские кольца – любимое украшение восходников, обитателей Восточной Великой империи. Только там предпочитают золото и серебро. Полированные пластины закрывают фаланги пальцев целиком, ограничивая носителя в движениях. Глупая демонстрация статуса.
Поставив стакан на пол, Юдей осторожно трогает наросты. Поверхность холодная и твёрдая на ощупь. Точно камень. Но вместе с тем каждое прикосновение ощущается так, будто пальцы касаются живой кожи.
«Как такое возможно?» – лениво перекатываются мысли.
Возвращается медсестра, отдаёт уже заправленное одеяло и подушки пациентке, а сама идёт к кровати, переворачивает матрас и застилает его.
– Сейчас вернусь с водой и сполосну вас, – говорит медсестра, направляясь к двери.
– Сто… стойте, – просит Юдей. – Не… не надо. Я сама.
– Простите, гэвэрэт Морав, но я вас до душевой не донесу. К тому же, вам нельзя напрягаться, а мы, похоже, уже перевыполнили сегодняшнюю норму физических нагрузок. Не волнуйтесь, пожалуйста.
Юдей хочет сказать что-то ещё, но медсестра её не слушает. Возвращается она минут через десять, с большим тазом, губкой и чистой пижамой.
– Вам удобно?
– Да, вполне.
– Тогда давайте помогу раздеться.
Юдей отрешённо даёт медсестре снять с себя одежду. Странно, но в больнице происходящее будто бы искажается в кривом зеркале: обычно, когда тебя раздевают, чувствуешь, как минимум, лёгкое возбуждение или вспоминаешь эпизоды из раннего детства. В стенах же, пропахших лекарствами и дезинфицирующими средствами, те же самые действия не вызывают никакой реакции. Ни стыда, ни содрогания. «Да, я не могу сейчас сделать этого сама, так что помогите мне, пожалуйста». То же самое с кормлением неподвижных больных. Юдей никогда не думала о том, что будет испытывать, если вдруг окажется в больнице и будет не в состоянии позаботиться о себе. Быть может, конечно, что-то в ней сломалось, но пока медсестра стягивает прилипающую к коже дурно пахнущую пижаму, женщина проваливается в эмоциональную пустоту, безвоздушную зону, в которой нет не то, что мыслей, но даже и намёка на переживания.
Прикосновения губкой, мягкие, но настойчивые, вырывают её из небытия, но думает она совсем не о себе, своём внешнем виде или медсестре, а о словах гиганта. О том, что она больше не человек.
«Из-за вот этих штук на пальцах?» – думает Юдей.
– А Хэш… Хэш Оумер сейчас здесь? – спрашивает она. Медсестра замирает, будто пациентка надавила на больное место, но тут же возвращается к работе.
– Что вы имеете в виду?
– Ну… он здесь? В СЛИМе, да?
