Элеонора Акопова "Пандемия любви"

Дождь к тому времени уже кончился, тучи рассеялись, и лохматые хлопья бледно-серых облаков, как овцы, разбрелись по начинающему голубеть небу. Старательно обходя лужи, я потопала по направлению к гастроному.

Увидев на двери знакомую табличку «обед», я нисколько не удивилась и решила скоротать время, немного прогулявшись по скверу и подышав свежим воздухом. Усевшись на скамейку под раскидистой липой, я достала сигареты и принялась чиркать спичками. На ветру они гасли одна за другой, и прикурить никак не удавалось.

– Позвольте? – услышала я, и из-за спины возникла рука с горящей зажигалкой «зиппо».

Я машинально прикурила и только после этого удивлённо подняла глаза. Тем временем обладатель зажигалки, обойдя скамейку, нарисовался передо мной, и я смогла его разглядеть. Им оказался плотный мужчина в строгом тёмно-сером костюме и дорогих кожаных ботинках, сверкающих безукоризненным блеском.

Мне всегда импонировали мужчины, следящие за своей обувью. Однажды это уже сыграло со мной злую шутку. В период ухаживаний мой будущий муж неизменно появлялся передо мной в до блеска начищенных ботинках, что в немалой степени повлияло на мой выбор, который, к сожалению, сложился не в пользу его незадачливого конкурента, вечно шастающего в до дыр протёртых кроссовках. Теперь он стал председателем совета директоров какой-то нефтяной компании, и его жена не вылезает из массажных салонов.

– Спасибо, – сказала я.

– Не стоит. Добрый день, – вежливо произнёс незнакомец.

– Здравствуйте, – хмуро отозвалась я и сделала вид, что внимательно разглядываю носки собственных туфель.

– Погода налаживается. С самого утра лил дождь, – продолжил он.

– Я заметила, – бесцветным голосом отозвалась я.

– А сейчас заметно потеплело, – гнул своё незнакомец.

– Хочу сразу предупредить, я не поддерживаю уличные знакомства… – начала было я.

– И совершенно правильно делаете, – прервал он меня, присаживаясь рядом. – Всегда есть риск нарваться на неприятности. Кроме того, такой красивой женщине, полагаю, они и не требуются.

– Тогда в чём же дело? – буркнула я. – Ведь вы именно и намереваетесь со мной познакомиться.

– У меня абсолютно нет такого намерения, – шоколадным тоном произнёс незнакомец. – В этом нет ни малейшей необходимости. Мы уже знакомы.

Оторвав взгляд от туфель, я уставилась на него, широко открыв глаза. Его губы растянулись в улыбке.

– Вижу, этот незначительный факт с лёгкостью выпал из вашей памяти. Но я не в обиде. Совершенно естественно, что я запомнил хорошенькую женщину, а она меня нет.

– Но если вы напомните, вероятно, мне удастся… – пробормотала я, чтобы сгладить некоторую неловкость.

– Несомненно. Державин Глеб Анатольевич, – слегка наклонил голову незнакомец, – владелец галереи, где проходила персональная выставка работ вашего мужа. Смелый художник, должен заметить. Дерзкий, свежий взгляд. Выставка имела успех.

– Очень рада, – промямлила я, гася сигарету.

– На вернисаже вы были в голубом. Это несомненно ваш цвет. – Он слово в слово повторил моего мужа, и я вздрогнула.

– А вы что, тоже художник?

– Неслучившийся. Но, тем не менее, смею надеяться, что в живописи разбираюсь неплохо. Во всяком случае, так утверждают специалисты.

– Конечно… да-да… уверена… – машинально ответила я, несколько углубившись в собственные мысли и постепенно теряя нить разговора.

В день вернисажа я с утра чувствовала себя отвратительно. Насморк, температура и усилившаяся головная боль не улучшали настроение, и к четырём часам я ощущала себя совершенно разбитой. Когда муж явился за мной, чтобы препроводить в галерею, он был абсолютно пьян, и в роли провожатого пришлось выступить мне.

Дальнейшие события запечатлелись в моей памяти в виде сплошного туманного облака, шума, череды незнакомых лиц и громких восклицаний. Поначалу я сгорала от стыда, полагая, что состояние моего благоверного справедливо вызовет осуждение окружающих, но вскоре с облегчением заметила, что большинство присутствующих пребывает точно в такой же кондиции, что позволило мне благополучно расслабиться и отключить своё внимание от происходящего.

Вечером, оставив виновника торжества продолжать бурно праздновать в обширной компании друзей и коллег, я, едва добравшись до дома, заварила себе крепкого чаю с малиной, завалилась в постель и, пытаясь унять дрожь, укрылась тремя одеялами. Тусклыми вспышками в голове проплывали выхваченные из памяти картинки прошедшего дня.

Начисто осипшая от многодневных возлияний поэтесса Лола, падающая на грудь моего мужа с криками: «Гарик, ты гений! Это такое пространство! Это такая буря! Она разорвёт мне сердце!»

Огромный, до самых глаз заросший бородой детина в грязной серой толстовке, трубно возвещающий: «Вот это мощно, старик! Ты всех нас сделал! Клянусь, это вызов!»

Черноволосая тощая дама-искусствовед с размазанным по щекам гримом и двумя дюжинами браслетов на руках, перегарно шепчущая мне в ухо: «У Игоря дивный, дивный талант… как это должно быть эротично… вы счастливица…»

«Да, это чрезвычайно эротично…», – вяло подумала я, проваливаясь в зыбкий горячечный сон.

Вежливо кашлянув, Глеб Анатольевич вернул меня к реальности. По всей видимости, он задал мне какой-то вопрос и теперь ждал ответа.

– Извините, я немного задумалась. Вы что-то спросили?

Мой собеседник издал лёгкий смешок.

– Нет-нет, не беспокойтесь, ничего особенного. Я просто рассказывал вам, почему не стал художником. Но это не очень интересная история, так что не стоит сожалеть, что вы её не услышали.

Я почувствовала, как на моих щеках предательски проступают алые пятна.

– Простите меня, бога ради. Я сегодня не очень хорошо себя чувствую. К тому же сейчас тороплюсь, мне пора идти. Очень приятно было познакомиться, то есть, я хотела сказать – повидаться… Надеюсь, в другой раз…

Он продолжал с улыбкой смотреть на меня. Потом достал из внутреннего кармана пиджака визитную карточку и протянул мне.

– Если вам что-нибудь понадобится, вы всегда можете обратиться ко мне.

– Что именно? – глупо спросила я, поднимаясь со скамейки.

– Мало ли что, – протянул он задумчиво. – Всякое бывает. Впрочем, уверен, что когда-нибудь смогу оказаться вам полезным. Я редко ошибаюсь в таких случаях.

– Спасибо, – сказала я, пытаясь сгладить неловкость. – Это очень любезно с вашей стороны.

– Пока ещё не за что, – улыбнулся он, продолжая разглядывать меня, – но рано или поздно я всё-таки…

– В таком случае благодарю вас. Всего хорошего, – кивнула я и зашагала в сторону гастронома.

Сосиски с детства не вызывают у меня аппетита, но купила я именно их, потому что шпикачки стоили дороже. В конце концов, аппетит совершенно не обязательный компонент древнего как мир ритуала поглощения пищи.

– Пупсик, – проговорила стоящая за мной девица в платье от Гуччи со следами крайнего утомления на лице, явно порождённого не слишком блистательным антуражем окраинного гастронома, – ты полагаешь, нам стоит довериться здешней «брауншвейгской»?

Лично я бы этой колбасе с удовольствием доверилась. В лучшие времена непременно так и поступлю, а на сегодняшний вечер её функции придётся возложить на закалённые в пролетарской борьбе сырки «Дружба», ну а роль двадцатипятидолларового ликёра «Бейлис», который вальяжно держал в руке спутник девицы, вполне по плечу под рукоплескания зрителей исполнить купленному мною обезжиренному кефиру «Домик в деревне».

* * *

Войдя в наш двор, я увидела стайку ребятишек, толпящихся вокруг песочницы. Они галдели как воробьи и, отталкивая друг друга, пытались протиснуться ближе к середине.

Я крайне редко принимаю участие в детских играх. Ещё будучи ребёнком я находила в этом мало удовольствия, обычно предпочитая общество взрослых. Собственно говоря, с тех пор ничего не изменилось. Поэтому я крайне удивилась, когда, дойдя до подъезда, вдруг неожиданно развернулась и прямиком направилась в сторону детской площадки.

Иногда я совершаю немотивированные поступки и ни за что не взялась бы объяснить, по какой надобности решительно полезла в самую гущу галдящей детворы. Наконец они заметили меня, попритихли и даже немного расступились. Тогда я и увидела эту собаку.

Она лежала около песочницы, положив голову на лапы, и в её глазах не отражалось ничего, кроме беспросветной тоски.

– Тузик, Тузик… Жучка… как тебя… – монотонно выкликал белобрысый веснушчатый мальчик.

– Тётя Мариша, она потерялась, – доверчиво протиснулась ко мне шестилетняя Настёна с третьего этажа по прозвищу Кудряшка Сью.

– У неё шейка болит, – сказал белобрысый мальчик.

– Она добрая, – шепнула Настёна, беря меня за руку, – мы её уже гладили.

Я присела на край песочницы. Рыжая догиня тревожно повела глазами в мою сторону, но не сдвинулась с места, только мелко подрагивала. Она была грязная и очень худая. На шее болтался обрывок толстой верёвки, туго затянутой, так что шерсть под ней вытерлась, и на коже виднелись следы запёкшейся крови. Ухо было сильно расцарапано, на боку под проступавшими рёбрами зияла свежая рана.

– Откуда она взялась? – спросила я.

– Не знаем. Ребята говорили, что она давно за гаражами болтается, а вчера, вроде бы, собаки её подрали, вот она сюда и прибежала прятаться, – выступил вперёд невысокий мальчуган в голубой бейсболке. – Может, её хозяева бросили. Бывают такие гады…

Я придвинулась поближе и погладила шелковистую морду. Собака слабо вздрогнула и шевельнула хвостом.

– Голодная, наверное, – сказал мальчуган. – И замёрзла, поди, целый день под дождём-то… Я бы взял её домой, да мамка и слушать не хочет…

– И мне не разрешили, – кивнула Настёна. – Васька из тридцать восьмого дома тоже просил, а отец сказал: выпорю.

Я достала из сумки сосиску.

– Иди сюда, – тихо позвала я и протянула её собаке. С минуту она нюхала воздух, потом начала с трудом подниматься и, наконец, встала во весь свой огромный рост. Она была широкогрудая, с тяжёлой костью, только сильно исхудавшая и измученная. Её лапы дрожали. Сделав пару шагов, псина осторожно взяла из моих рук сосиску. Жевать не стала, а сразу проглотила, и это почему-то показалось мне трогательным и каким-то беззащитным. Потом она села рядом и, посидев с минуту, вдруг опустила мне на колени свою тяжёлую рыжую голову с рваным ухом.

– Сразу видно – домашняя. Полечить бы надо… Где же она теперь жить будет? – робко и словно бы ни к кому не обращаясь, задал вопрос мальчуган в бейсболке. Всё-таки дети очень умны от природы.

– У меня, – ни с того ни с сего брякнула я.

По всей видимости, этот безумный ответ нисколько не удивил никого из присутствующих, кроме меня самой.

«Ты окончательно свихнулась, милочка! Немедленно скажи, что это только на один день!» – скомандовала я себе.

– Ура… – шёпотом произнесла Настёна, – и я, конечно же, промолчала.

Капкан захлопнулся. Однажды в своей жизни я прыгнула с парашютом. Если уж быть до конца откровенной, я и не прыгала вовсе, это инструктор в самый последний момент просто вытолкнул меня из вертолёта. Я вспомнила об этом, когда серьёзный малыш в клетчатой курточке сказал:

– Мы проводим вас до подъезда. – В его голосе звучало подлинное восхищение.

Я глубоко вздохнула, слегка почесала собаке здоровое ухо и встала. Она подняла голову и уставилась на меня своими печальными карими глазищами. Я машинально похлопала ладонью по левой ноге.

– Ну что, пошли, что ли, девочка? Пошли-пошли. Домой.

Слово «домой» оказало на беднягу магическое действие. Гладкий рыжий хвост взметнулся вверх и начал описывать в воздухе весёлые восьмёрки. Я сделала несколько шагов.

– Рядом, – скомандовала я, ни на что не рассчитывая.

Догиня немедленно пристроилась сбоку и потрусила рядом, не отставая ни на шаг. Это вызвало бурю восторга в рядах маленьких радетелей за счастливую собачью жизнь.

– Я же говорил, домашняя! Смотри, дрессированная, команды знает. Скажите ей «сидеть», тётя Марина!

– Сидеть! – тупо повторила я, и собака сейчас же уселась рядом с моей ногой.

– Ух ты! Вот это да! Класс! – раздавалось со всех сторон.

У подъезда возбуждённая стайка снова окружила меня. Каждый старался что-то сказать на прощание.

– Вы здоровская!

– А как её звать будем?

– Мы к вам придём обязательно!

Наконец дверь подъезда захлопнулась, и мы медленно двинулись вверх по лестнице. Псина тяжело дышала, с трудом преодолевая ступени, но шла рядом как привязанная.

Так бок о бок мы и вступили в квартиру. Я сразу прошла в кухню и, бросив пакет с продуктами, опустилась на стул. Собака моментально устроилась рядом и хрипло задышала, высунув длинный тёмный язык.

– Ты, наверно, пить хочешь? – спросила я, не надеясь на ответ.

Но при слове «пить» животина вскинула голову и яростно замахала хвостом.

– Это чья ж ты есть, такая умная? – Я погладила золотистую голову и, налив в миску воды, поставила перед собакой на табуретку. Она принялась жадно лакать, а напившись, улеглась рядом на линолеум и уткнулась носом в мои тапочки.

«Господи, что же мне с тобой делать, горе ты моё? Только тебя мне и не хватало, – подумала я. – Хотя с другой стороны, до сих пор одни убытки были, а ты всё же какой-никакой, а прибыток. Авось перезимуем как-нибудь».

Следующие два часа ушли на осмотр и обработку ран, а также купание в ванной, куда собака пошла охотно, было видно, что к этому она явно приучена, и слово «мыться» среди прочих занесено в её активный словарь.

Вернувшись в кухню, я полезла по полкам, вспомнив, что у меня где-то валяется пачка «геркулеса», который должен был сохраниться, потому что я терпеть его не могу и есть не стану даже под страхом голодной смерти. Я заварила овсянку кипятком и накрыла крышкой, удовлетворённо подумав, что всё складывается как нельзя лучше, и, по крайней мере, хоть ужин нам обеим на сегодняшний вечер гарантирован.

В этот момент зазвонил телефон.

– Привет, Марьяш, – сказала трубка Валюшкиным голосом, – чем занимаешься?

– Собаку купала. Теперь ей кашу готовлю.